По зову сердца

– Не поверит. Она знает, что я в бога верую, в церковь хожу. Тоже еще комсомолка, – усмехнулась Вера.

– Ну и что ж? Скажи, что это, мол, так, для маскировки. Это даже очень хорошо. Этак можно глубоко в душу влезть, и никакого сумления не будет…

Вера с трудом слушала предателя. До озноба во всем теле хотелось воткнуть в него нож, который лежал тут же на столе около ее руки, но только рассудок и железная воля удерживали ее, и она сказала:

– Не смогу я этого сделать, Семен. Боюсь, не вытерплю, расплачусь и, не приведи господь, признаюсь во всем. Лидка ведь человек. А перед богом все люди равны, кроме отпетых грешников.

Семен зловеще посмотрел на Веру и, крепко нажимая на стол рукой, сказал:

– Тогда, Настя, твоей жисти конец!

– Лучше сейчас убей! – как бы взмолилась Вера.

– Эх ты, дуреха! Да у меня рука не поднимется. Ведь я тебя пуще своей жисти люблю, – и Семен притянул Веру к себе.

– Не трожь, Семен! – Вера оттолкнула его. – Закричу.

– Ха-ха-ха, – деланно засмеялся Семен, – и заправда дуреха! Ну, что чураешься-то? Все равно моей будешь. Вот сделаем это дело, получу я свой дом и тебя в него хозяйкой введу. Свадьбу на всю округу справим. Самого коменданта пригласим. А там, глядишь, меня старостой назначат. Не веришь? Назначат. По заслугам назначат, – и он снова потянул Веру к себе. Вера не выдержала, задрожала всем телом и крикнула:

– Маша!

Дверь распахнулась, в избу влетела Аня.

– Что?! – бросилась она к Вере, у которой глаза были полны слез.

Семен в страхе зло посмотрел на Веру, боясь, чтобы она сгоряча не выдала его тайны.

– Да вот, Маша, Семен жениться на мне хочет, а я боюсь за него выходить… бог знает, какой он будет?

У Семена, видимо, страх отхлынул от сердца, и его отвисшая губа задергалась, улыбка широко расползлась по лицу.

– Хороший буду, Настюша. На руках носить буду… Вот так. – Он подошел к Вере, обнял ее и хотел было поцеловать, но Вера решительно оттолкнула его. Он все же облапил ее и, поцеловав, посадил на лавку:

– Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, – Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: – Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!

Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:

– Настя, что за клятва?

– Чепуха, Маша! – Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. – Устала я. Страшно устала…

– Так какую же ты клятву дала? – не унималась Аня.

Вера рассказала.

– …Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.

– Что же теперь делать? Как вести связь?..

– Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны – все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.

– Девушки, далеко ли до кирпичного? – поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест – почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» – остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».

Михаил Макарович свернул влево и пропал в зеленой листве придорожных кустов. Оставив Аню на повороте, Вера пошла за ним. Пройдя метров сто, Михаил Макарович остановился и позвал Веру.

– В чем дело, Настя? – расстегивая ворот рубахи, спросил Михаил Макарович.

– Тяжело мне, Михаил Макарович, – как бы чувствуя себя виноватой, шепотом начала Вера. – Вокруг меня сложилась такая напряженная обстановка, что в пору хоть из поселка бежать. В субботу Семен-полицай такое сказал, аж мороз по коже пошел. – И Вера подробно обо всем рассказала… – А тут еще разные слухи ходят, – с горечью продолжала она. – Говорят, будто фашисты Керчь заняли, что наши опять отходят и уже идут бои за Старый Оскол и Миллерово. Немцы трубят вовсю, что начали широкое наступление и в августе война будет закончена. У нас в поселке, на станции, да и в ближних деревнях полицаи подняли голову и терроризируют население… Народ в поселке как-то притих, согнулся, говорить стал шепотом. Некоторые даже в пояс старосте стали кланяться. Противно на все это смотреть… Понимаете, Михаил Макарович, не хватает иногда сил, чтобы себя сдержать… Если бы не эта наша обязанность, я давно отправила бы вислогубого к праотцам и обер-фельдфебеля заодно…

Михаил Макарович положил руку на плечо Вере:

– Не имеешь права этого делать. Чувство, рассудок, воля – все твое существо – должны быть подчинены только одной цели, нашей…

– Из-за этой цели меня ненавидит народ, а такие, как Лида, готовы уничтожить меня… Всякий честный человек называет меня предательницей, фашистской потаскухой. Они давно бы меня прикончили, но побаиваются фашистов и полицаев. Вот до чего я дожила…

Михаилу Макаровичу это не понравилось. У него возникли опасения, что Вера поддалась тому страху, которым болеют все разведчики, впервые попавшие в тыл врага. Может ли она и дальше выдержать весь этот тройной натиск: Лиды, вислогубого и обер-фельдфебеля и так же успешно выполнять свой долг? Хорошо зная, что их натиск с каждым днем будет нарастать и что в конце концов это может перерасти во взрыв, Михаил Макарович задумался. А на него смотрели встревоженные карие глаза. Вера говорила и говорила: ей надо было излить, как единственно близкому человеку, все свои мысли, сомнения и горечь. И он не стал таить от Веры тяжелого положения на фронтах Красной Армии:

– На Курско-Харьковском направлении, на Кубани да и в Крыму мы пока что отходим. Но нас, Настя, это не должно обезоруживать. Мы на самом передовом и боевом рубеже. Держись, друг мой, держись!

Эта горькая правда не вызвала у Веры ни уныния, ни вздоха печали. Наоборот, ее темно-русые брови сурово сдвинулись, губы сжались.

– Здесь, в вашем районе, – продолжал Михаил Макарович, – фашисты сосредоточивают, как ты говоришь, выводимые с фронта войска, которые, конечно, будут направляться на Брянск, Орел, то есть на Курско-Харьковское направление. И все, что идет по железной дороге на юго-восток, все это идет туда… Следовательно?..

– Следовательно, – отозвалась Вера, – мы должны оставаться здесь…

– Да, – Михаил Макарович кивнул головой. – Вы должны продержаться до августа, а там я вас переброшу на другое направление… Но если будет уж очень невмоготу, тогда уходите в этот лес и связывайтесь со мной… Теперь слушай и запоминай: Лиду не отталкивай, испытывай ее на верность и постарайся заставить работать на нас… Вислогубого надо убрать. Пусть этим делом займется Клим. Обер-фельдфебеля следует нейтрализовать… Для этого Аня и Устинья, а потом и ты должны недели две «поболеть тифом». Начинайте «болеть»… со следующего воскресенья.

– Как же? Для этого должны быть симптомы…

– Симптомы будут – врач поможет.

– Но тогда нас с кухни выгонят.

– Ну и что ж, – с улыбкой ответил Михаил Макарович, – это даже очень хорошо. Лида не станет больше приставать к тебе с отравой… Что же касается работы рации, – продолжал он, – то вот новый график волн, – протянул он бумажку. – Почаще их меняй. Да и донесения составляй как можно короче. Не бойся, штаб тебя поймет. Ну, кажется, Настя, все… Если что, выручу.

– Спасибо, Михаил Макарович, – протянула Вера руку.

– Теперь я буду сам вас навещать, – сказал тот на прощание.

Собака повела мордой, зевнула во всю пасть, потянулась и завиляла хвостом, глядя на хозяина умными преданными глазами. Михаил Макарович потрепал ее за ухо и, сказав «пошли», проводил девушек почти до дороги. Расставаясь о ними, предложил набрать по вязанке хворосту и с хворостом вернуться в поселок.