Проклятие Осириса

Но в данном случае картину не украли, ее просто внимательно рассматривали. Старыгин еще немного полюбовался на картину, потом вздохнул и перевернул ее. Открылся старый подрамник, пыльный и засиженный мухами. Никаких надписей на нем не было, только в левом нижнем углу Старыгин увидел светлое пятно, как будто дерево слегка почистили. Так оно и было, и на светлой древесине, очищенной от многолетней бытовой грязи, нарисован был странный значок – эллипс и палочка. Фигура была похожа на глаз, густо подведенный к виску. Сравнение с глазом получилось оттого, что значок был нарисован черной тушью, яркой, несмотря на годы.

Старыгин пожал плечами и задумался. Минувшей ночью в Эрмитаже произошло два преступления, которые связаны между собой, это очень наглядно продемонстрировал ему только что Легов, показав след от ботинка сорок третьего размера. Здесь, в мастерской, Старыгин посмотрел на картину и отыскал на подрамнике странный значок.

Что было нужно преступнику в отделе Древнего Египта? Поскольку замок оказался неповрежденным, а никаких указаний ему не давали, Старыгин аккуратно запер дверь своего кабинета и отправился длинными коридорами и лестницами вниз, в отдел Древнего Египта. Там уже улеглась суета, собрали безделушки, выпавшие из витрины, замели осколки. Статуя каменного писца стояла пока на том же месте, где оставил ее неизвестный злоумышленник, двери в зал заперли и посетителей не пускали.

Старыгин прошел мимо двух каменных саркофагов, в которых должны были быть похоронены военный полководец Яхмес и его мать, царица, мимо групповой статуи правителя Фив с женой и матерью. Все трое уютно сидели рядышком на каменной скамье, и совершенно невозможно было определить, которая из женских фигур является матерью, а которая – женой. Старыгин остановился еще перед витриной, заполненной каменными статуэтками богов, кошек и птиц. Каменные кошки Древнего царства вели себя совершенно так же, как его Василий: сидели, аккуратно подогнув под себя лапы, лежали, развалившись на солнышке, как кот на диване, и умывались, подняв к небу заднюю лапу.

Дальше располагался деревянный саркофаг, найденный при раскопках могилы жреца, а в стеклянном ящике – его мумия. Старыгину всегда было совестно смотреть на мумию. Жил человек хоть и очень давно, потом умер, его похоронили, как положено по обычаю древних египтян – положили в саркофаг ценные вещи, все, что может понадобиться в Царстве Мертвых, снабдили множеством статуэток – ушебти, которые будут помогать покойному. Потом заперли все это в каменный саркофаг, а его в свою очередь поместили в гробницу. И оставили в полной темноте и безмолвии. А через много лет пришли археологи, распотрошили все, растащили по музеям и выставили мумию на всеобщее обозрение. Иногда Старыгин ловил себя на мысли, что на месте мумии жреца он обязательно бы ожил и делал окружающим всяческие гадости – только так можно отомстить людям за то, что лишили могилы.

Каменный писец был хорош, несмотря на почтенный возраст – больше четырех тысяч лет. Он сидел, удобно подогнув колени, и прилежно писал каменной палочкой на каменной дощечке. Лицо его было сосредоточенным и вполне современным. Старыгин поразился этому факту.

Заведующая отделом Мария Антоновна подошла неслышно.

– Любуетесь?

– Да я и сам, Мария Антоновна, погорелец, – признался Старыгин, – тоже в мастерскую залезли, но ничего не взяли, только беспорядок устроили.

– Чудные дела, – вздохнула хранительница, – хорошо, что ничего не взяли, а то уж не знаю, право, как и жить-то…

Солнце скатилось с лиловеющего небосвода и скрылось за изломанными хребтами Западных гор – в бескрайней, безжизненной пустыне, где не может уцелеть ни одно живое существо, где, как все знают, располагается Царство Мертвых.

Стихли последние звуки торжественного гимна, которым жрецы на пороге храмов провожали великое светило, и редкие группы людей заспешили к берегу Нила, где их дожидались лодочники. Они спешили к реке, чтобы как можно скорее вернуться на правый, восточный берег великой реки, туда, где теснились лачуги бедняков, скромные дома простолюдинов, туда, где возвышались великолепные дворцы знатных людей, где днем и ночью не затихала жизнь Города Живых, столицы фараонов – златовратых Фив.

Здесь, на левом берегу Нила, в Некрополе, Городе Мертвых, остались только те, кто служил мертвецам – жрецы и храмовые прислужники, стражи могил и плакальщицы, бальзамировщики – тарихевты и нечистые парахиты, чьей работой было вскрывать тела мертвых перед тем, как тарихевты приступят к священному ритуалу бальзамирования.

Парахит Хоту вышел на порог своей жалкой лачуги и жадно вдохнул вечерний воздух, напоенный ароматами влаги и свежести, принесенными с Нила. Днем он не решался лишний раз выйти из своего жилища – ведь люди его профессии считались нечистыми, встреча с парахитом предвещала несчастье, и любой прохожий мог обругать его, а то и огреть плетью, раздосадованный таким недобрым предзнаменованием.

Зато теперь, с наступлением ночи, он не боялся ничего – темнота скрывала знаки нечистой профессии на его лице и руках, ночь была его временем. Да и те случайные прохожие, которые могли повстречаться ему днем, давно уже покинули Город Мертвых и уплыли на правый берег Нила, и дружные голоса гребцов затихли в сумерках.

В сгущающемся воздухе стаями проносились летучие мыши – для них, как и для Хоту, началось лучшее время суток, время охоты. Они проносились в воздухе в погоне за мошкарой и мелкими насекомыми, едва не задевая лицо старого парахита.

Быстро темнело, на небе выступила ослепительная россыпь звезд. Среди редких лачуг, выступающих в темноте еще более темными массивами, и каменных осыпей замелькали гибкие, неуловимые силуэты – это шакалы, служители Анубиса, пришли в Город Мертвых за поживой, за ежедневной данью.

Те люди, которые приплывали ранним утром на левый берег великой реки, чтобы навестить своих умерших родственников, приносили на их могилы положенные дары – гусей и кур, рыб и черепах, коз и газелей, напитки и сладости, цветы и благовония – то, что позволял каждому его достаток. Ведь если мертвые будут тобой недовольны, они могут принести неисчислимые несчастья – болезнь и неурожай, пожар и засуху, гнев владыки или падеж скота.

Те, кому не по карману были дорогие приношения, покупали в лавках раскрашенные хлебцы в форме гусей или коз, чтобы с молитвой положить их на могилы предков и смягчить их хоть таким символическим приношением.

И когда шакалы по ночам пожирали оставленные на могилах дары, родственники умерших радовались – они считали, что их приношения угодны предкам, что те приняли их и теперь будут благосклонны к своим живым родственникам. Поэтому на шакалов не дозволялось охотиться, больше того – встретив их, следовало уступить дорогу, произнеся краткую молитву.

Честно говоря, эти обнаглевшие твари были просто опасны для одинокого ночного путника, поэтому с наступлением темноты жители Города Мертвых старались не покидать свои жилища.

Еще опаснее шакалов были двуногие хищники – шайки могильных воров, пробиравшиеся в Город Мертвых, чтобы вскрывать и грабить богатые захоронения знатных египтян. Их преследовала ночная стража Некрополя, но воры были хитры и неуловимы, как шакалы, и зачастую ускользали от стражников, скрываясь в горных пещерах и одним им известных тайных укрытиях.

Впрочем, этих двуногих шакалов Хоту нисколько не боялся – с него могильным ворам не было никакой поживы, а встречи с парахитом они опасались, поскольку были суеверны как никто другой.

А вот против четвероногих хищников у него была крепкая суковатая палка и Шасу – черный лохматый пес, тощий и вечно голодный.

Хоту вооружился своей палкой, окликнул пса и пошел по каменистой тропинке, взбегавшей к отрогам Западных гор, – старик хотел найти целебный корень, помогающий от ломоты в костях, донимающей его последние дни. Конечно, искать коренья в темноте – нелегкое дело, но знакомый травознай говорил ему, что только найденный ночью корень обладает целительной силой.