1612 год

— Поселяне в деревнях съели весь скот — кур, овец, коров, лошадей и даже кошек и собак, тех, что не успели убежать в поисках пищи. Поели всю мякину в овинах, а теперь бросили дома, рыщут по лесам, едят со страшной жадностью грибы и всевозможные съедобные коренья. От такой пищи у них животы становятся толстые, как у коров, и настигает страшная смерть: происходят вдруг странные обмороки, люди без чувств падают на землю, и их тут пожирают волки и лисицы, которых появилось неимоверное количество!

— Лисы и в Москве появились: падаль ищут! — ответил Маржере. — Мой оруженосец Вильгельм вчера пристрелил лисицу прямо во рву у кремлевской стены!

Нищих в Москве прибавлялось с каждым днем. Семен Годунов докладывал царю:

— Сотни оборванных и голодных людей стоят у Фроловских ворот, в Кремль их стрельцы не пускают.

— Что они говорят?

— Они молчат, но все, как один, держатся за вороты своих рубах.

Борис нервно подергал себя за унизанный жемчугом ворот рубахи.

— Напоминают мне о моем обете? Что ж, я слово свое сдержу. Зови ко мне дьяков Дворцового приказа.

Вместе с дьяками пришел и двоюродный дядя царя Степан Васильевич Годунов, ведавший царской казной.

— Все запасы зерна из житной башни пустить в продажу по твердой цене! — распорядился царь.

— А как установишь твердую цену? — спросил Годунов-старший. — Прошлым летом четверть ржи на рынке шла по три-четыре копейки, а сейчас по рублю. Есть барыги, что и по два уже торгуют.

— Таких хватать и бить на площади кнутом нещадно! — сурово приказал царь. — А твердую цену установить вполовину от рыночной. Но продавать не более двух четвертей на руки, чтобы не содействовать алчным перекупщикам.

— Значит, по пятьдесят копеек? — уточнил один из дьяков, записывавший царские распоряжения.

— Так у многих не то что пятьдесят, копейки не найдется! — заметил Семен Годунов.

— Открыть казну, установить раздачу денег страждущим!

Заметив неодобрение главы Дворцового приказа, непреклонно заметил:

— О деньгах ли думать, когда народ надо спасать! Послать казну, сколько потребуется, во все города!

На четырех самых больших площадях приказные стали раздавать беднякам в будний день по полушке, в воскресенье вдвое больше — по деньге. Каждый день казна расходовала на нищих до четырехсот рублей.

На какое-то время обстановка в столице стала более спокойной. Но не только горести посещали государя. С нетерпеливой радостью ждал он приезда принца датского Иоганна, брата короля Христиана, который согласился стать зятем царским и удельным князем. Встречали его корабль в устье реки Нарвы. Афанасий Власьев и Михайла Салтыков, приехавшие сюда из Литвы, где после долгомесячных переговоров добились от Сигизмунда крестного целования грамоты о перемирии между Польшей и Россией на двадцать лет.

От литовской границы пышный кортеж сопровождал князь Дмитрий Пожарский. Прошедшие два года он провел на охране северной границы. Довелось участвовать князю и в больших стычках со шведскими отрядами, нет-нет да пытавшимися заглянуть на Русскую землю в поисках добычи. В этих сшибках молодой князь оттачивал свое умение фехтовать и стрелять прицельно из пищали на полном скаку.

Бывал он наездами и в Москве, где поручалось ему сопровождать кого-то из иноземных важных чинов. Так, зимой пришлось провожать ему старого знакомца — рыжего немца Конрада Буссова, который по царскому наущению попытался поднять восстание в Нарве.

Дмитрий держался с иноземцем, пытавшимся навязать фамильярную дружбу князю, вежливо, но холодно, вся его натура воина восставала против измены пусть даже и враждебному государю. Но Конрад не обращал внимания на холодность князя. Царь Борис щедро наградил его за прошлые заслуги и, хотя не дал никакой службы, выделил обширные поместья с крестьянами в Московском уезде. Болтаясь без дела то в Немецкой слободе, то во дворце, предприимчивый немец успешно обделывал все свои дела: свою дочь выдал замуж за опешившего от наглого натиска Конрада пастора Мартина Бера, сына, тоже Конрада, пристроил в кавалерийский отряд капитана Маржере, сумев быстро стать с последним на короткой ноге…

…Сопровождая сейчас пышный поезд царского жениха, с которым прибыли и датские послы, и двести дворян, составлявших двор принца, Пожарский размышлял о том, что надо бы попросить в Дворцовом приказе об отпуске. Жена, Прасковья Варфоломеевна, прислала тревожное письмо о том, что родовое поместье князя — Мугреево из-за неурожая приходит в разорение.

От невеселых мыслей князя отвлекла неистовая пальба — это принц Иоганн, гарцуя на лошади, стрелял уток, поднявшихся с реки. Пожарскому принц глянулся: всегда весел, общителен, вежлив даже со слугами. Подумалось, что наконец у красавицы Ксении будет достойный ее муж. Принц радовался путешествию, интересовался новыми обычаями, по вечерам, когда путешественники усаживались за пиршественные столы, просил, чтоб пригласили музыкантов и танцоров. Царь Борис принял Иоганна как родного сына. В Грановитой палате, где проходила первая встреча, принцу поставили кресло на почетном месте, рядом с креслом, которое занимал наследник. Принц любезно беседовал с царем, горячо благодарил за те многочисленные подарки, которые получал еще в пути. Ему было и невдомек, что сверху, через решетчатое окошечко под потолком, жадно рассматривают его любопытные женские глаза. Царевне Ксении принц очень понравился — высок, строен, голубоглаз. Приветливая улыбка не сходит с лица. Правда, нос велик, но он не портит величавости красивого лица.

Потом был дан торжественный обед, причем, против обычая, царь усадил гостя за свой стол, где не имел права пиршествовать никто, кроме сыновей. После обеда с богатыми подарками принца отправили в его резиденцию — на Щелкаловский посольский двор, обставленный по этому случаю с небывалой роскошью. Дважды Борис с сыном Федором посещал принца в его апартаментах. Все шло к свадьбе.

Царь отправился в Троице-Сергиеву лавру, чтобы возблагодарить Господа за обретенное дочерью счастье. Но на обратном пути у его кареты остановился гонец на взмыленной лошади и протянул записку. Боярин Салтыков сообщал о внезапной горячке, случившейся с принцем. Напрасно, вернувшись во дворец, Борис снова и снова слал к принцу своих заморских лекарей, тот уже не приходил в сознание, и вскоре его не стало.

Неутешно, в голос рыдала Ксения:

— Иванушка-царевич! Почто ты меня, родимый, покинул?

Ошеломлен был и сам Борис, увидев в этом предостережение Господне.

— За что я прогневал тебя так, о Боже? — вопрошал он, распростершись ниц перед иконостасом Благовещенского собора.

Принца отпевал по немецкому обычаю пастор Мартин Бер. Потом густо просмоленный гроб с телом принца отправили в обратный путь, чтобы похоронить его на родине.

Платьице на нем было атлас ал, делано с канителью по-немецки; шляпка пуховая, на ней кружевца, делано золото да серебро с канителью, чулочки шелк ал; башмаки сафьян синь.

Злые языки на площадях и папертях вновь всуе начали трепать имя царя: извел Бориска прекрасного королевича, столь полюбившегося всем, потому что испугался, будто отнимет он трон у его сынка Федьки.

Мать Дмитрия Пожарского, Мария Федоровна, приехала к сыну на подворье для серьезного разговора:

— Защиты прошу, сынок, от наветов боярыни царицыной, княгини Лыковой. Совсем залютовала старуха, как жених наш помер. На каждом углу меня проклинает: деи, и глаз у меня дурной, сглазила царевну, потому-то второго жениха лишилась. Видать, хочет меня со двора царевны прогнать, а кого-нибудь из своих дочерей поставить. Известное дело: и сынка ее, Бориса, дела плохи — то в думе заседал, а сейчас в пограничный город Белгород царь воеводой послал, ведь женка его — родная сестра Федора Романова. Вот боярыня и хочет неправдами поближе к трону стать, чтоб сынка своего положение поправить!