Страница 10 из 13
— Приглашенный гость? С каких это пор они пропускают через ворота сладкозадых панков?
Я решил не обижаться на столь оскорбительную характеристику.
— Я живу в башне в эвкалиптовой роще. Нахожусь здесь три ночи и два дня.
Он сильнее вдавил дуло «узи» мне в грудь.
— Три дня, и мне никто не сказал? Думаешь, я такой тупой, что буду есть говно на гренке?
— Нет, сэр. На гренке — нет.
Его ноздри так широко раздулись, что я испугался, а не вывалятся ли мозги через одну или другую ноздрю.
— И что это значит, сладкозадый?
— Это означает, что вы гораздо умнее меня, иначе я бы не оказался с этой стороны автомата. Но я говорю правду. Я здесь третий день. Разумеется, пригласили нас не за мое обаяние. За это я должен благодарить девушку, с которой я приехал сюда. Ей никто отказать не может.
Я уверен, что при упоминании девушки выражение его лица чуть смягчилось. Может, он подумал, что я говорил про ребенка. Даже некоторые склонные к насилию наркоманы не трогают детей.
— Теперь ты говоришь дело. Привел сюда сексапильную, темпераментную деваху, и никто не хочет, чтобы Кенни об этом знал.
Вместо того чтобы надавить на железу сострадания, я возбудил другие его железы, которые лучше бы не трогать вовсе.
— Нет, сэр, нет. Нет, тут совсем другое.
— Что — другое?
— Она очень милая, очень обаятельная, но совсем не сексапильная, скорее, наоборот, она на седьмом месяце беременности, смотреть не на что, но все ее любят, знаете ли, поэтому история такая грустная, девушка одинокая, у нее никого и ничего нет, и скоро родится ребеночек, обычно такое берет за душу.
Кенни смотрел на меня так, будто я внезапно заговорил на иностранном языке. И звук этого иностранного языка до такой степени оскорблял его слух, что он мог пристрелить меня только для того, чтобы я замолчал.
Чтобы сменить тему, я приложил палец к моей верхней губе. В том месте, где у Кенни пылала герпесная язва.
— Наверное, болит.
Я не думал, что он может разозлиться еще сильнее, но его буквально раздуло от ярости.
— Ты говоришь, что я болен?
— Нет. Отнюдь. Вы здоровы, как бык. Любой бык будет счастлив, если сможет похвастаться таким же здоровьем. Я просто говорю про это маленькое пятнышко на вашей губе. Оно, должно быть, болит.
Он чуть расслабился.
— Чертовски болит.
— А как вы его лечите?
— Ничего нельзя сделать с этим чертовым стоматитом. Он должен пройти сам.
— Это не стоматит. Это герпес.
— Все говорят, что это стоматит.
— При стоматите язвы во рту. Они и выглядят по-другому. Давно она у вас?
— Шесть дней. Иногда так болит, что хочется кричать.
Я содрогнулся, чтобы выразить сочувствие.
— Сначала вы почувствовали зуд в губе, а уж потом появилась язва?
— Именно так, — глаза Кенни раскрылись, словно он понял, что перед ним ясновидящий. — Зуд.
Небрежно оттолкнув ствол «узи», чтобы он более не смотрел мне в грудь, я задал еще один вопрос:
— А за двадцать четыре часа до появления зуда вы находились под очень жарким солнцем или на холодном ветру?
— Ветру. Неделей раньше у нас сильно похолодало. С северо-запада задул чертовски холодный и сильный ветер.
— Вы получили ветровой ожог. Слишком жаркое солнце или холодный ветер могут вызвать такую язву. А теперь, раз уж она у вас появилась, мажьте ее вазелином и старайтесь не бывать ни на солнце, ни на ветру. Если ее не раздражать, она заживет достаточно быстро.
Кенни коснулся язвы языком, заметил мой осуждающий взгляд, спросил:
— Ты что, врач?
— Нет, но я достаточно хорошо знаю пару врачей. Вы, как я понимаю, из службы безопасности.
— Я выгляжу устроителем вечеринок?
Я воспользовался возможностью показать, что мы уже подружились, рассмеявшись и ответив: «Подозреваю, после нескольких кружек пива вы становитесь душой компании».
Битком набитая кривыми желтыми зубами, его улыбка — не забудьте про язву на верхней губе — выглядела такой же обаятельной, как опоссум, раздавленный восемнадцатиколесным трейлером.
— Все говорят, что Кенни — отличный парень, после того как вольешь в него немного пива. Проблема в том, что после десяти кружек я завязываю с весельем и начинаю все крушить.
— Я тоже, — поддакнул я, хотя в один день никогда не выпивал больше двух кружек. — Но должен отметить, не без сожаления, я сомневаюсь, что сумею разнести какое-нибудь заведение так же, как вы.
Он раздулся от гордости.
— Да, по этой части мне есть, что вспомнить, это точно, — и его жуткие шрамы на лице стали ярко-красными, словно воспоминания о прошлых погромах в барах и пивных подняли температуру его самоуважения.
Постепенно я начал осознавать, что освещенность в конюшне меняется. Посмотрев направо, увидел, что на восточные окна по-прежнему падает утренний свет, который становится красным, благодаря медному отливу стекол, но не таким ярким, как раньше.
Нацелив «узи» в пол, а может, мне в ноги, Кенни спросил:
— Так как, парень, тебя зовут?
Я чуть напрягся и полностью сосредоточил внимание на гиганте, доверие которого мне пока удалось завоевать лишь частично.
— Послушайте, только не надо думать, будто я вешаю вам лапшу на уши или что-то в этом роде. Это действительно мое имя, пусть и звучит оно необычно. Меня зовут Одд. Одд Томас.
— С Томасом все нормально.
— Благодарю вас, сэр.
— И знаешь, Одд — не самое плохое, что родители делают с детьми. Родители могут основательно изгадить ребенку жизнь. Мои родители были самые мерзкие… — вспомните несколько слов, которые никогда не произносят в добропорядочной компании, предполагающие кровосмесительство, самоудовлетворение, нарушение законов, защищающих животных от извращенных желаний человеческих существ, эротические навязчивости. Связанные с продукцией ведущей компании по производству сухих завтраков, и самое странное использование языка, какое только можно себе представить…
С другой стороны, забудьте об этом. Характеристика Кенни, которую он дал своим родителям, уникальна. Таких нехороших слов и их сочетаний вам нигде и никогда не услышать. И как бы долго вы ни разгадывали этот ребус, предложенное вами решение потянет лишь на бледное отражение сказанного им.
Потом он продолжил:
— Моя исходная фамилия — Кайстер. Ты знаешь, что означает слово «Keister»?
Хотя мы уже заложили основу дружеских отношений, я подозревал, что в мгновение ока могу перейти из списка лучших друзей в список заклятых врагов. Признанием, что значение слова «Keister» для меня не секрет, я мог подписать себе смертный приговор.
Но он спросил, и я ответил:
— Да, сэр, это сленговое слово, и некоторые люди используют его, чтобы обозначить зад человека. Вы понимаете, то, на чем сидят, скажем, часть брюк или иногда ягодицы.
— Жопа, — объявил он, одновременно прошипев и прорычав это слово, да так громко, что в конюшне задребезжали окна. — Keister — это жопа.
Я рискнул бросить взгляд влево и увидел, что западные окна пропускают больше рубинового света, который еще и прибавляет в насыщенности, чем несколькими минутами раньше.
— Ты знаешь, какое имя мне дали при рождении? — спросил Кенни таким тоном, что отказ от ответа определенно карался смертью.
Встретившись с ним взглядом и обнаружив, что дружелюбия в его глазах не прибавилось, я решился на ответ:
— Догадываюсь, что не Кенни.
Он закрыл глаза и шумно втянул в себя воздух, его лицо скривилось. Будто он собирался сделать трудное признание.
В тот момент у меня возникло желание метнуться к ближайшей двери, но я боялся, что мой побег Кенни расценит как предательство его дружбы и без сожаления расстреляет мою спину.
Хотя остальных обитателей Роузленда в той или иной степени отличала эксцентричность, все они пытались изображать из себя нормальных людей. Этот живописный гигант, этот ходячий арсенал с вытатуированными на могучих бицепсах хохочущими гиенами не прилагал к этому никаких усилий. Я понял, что невозможно даже представить себе, как он работает в единой команде с остальными сотрудниками службы безопасности, которых мне уже довелось встретить. Напрашивалось другое предположение: Кенни никакой не охранник Роузленда, и доверять ему нельзя ни при каких обстоятельствах.