Страница 26 из 40
Сквозь пупырчатую, с розовой поволокой витрину мы видели, как Фабио посреди улицы топтали ногами, лупили черенками от лопат, таскали за волосы, а распоясавшийся старик все норовил заехать ему каблуком в пах.
– Господин Ли, но мы должны, – пролепетал я, – как-то позвать на помощь. Они забьют его до смерти.
– Авось не забьют, – спокойно ответил Часовщик. – Он всего лишь владелец ресторана. Его могут простить. Тебя не простят, Седрик.
Пронзительный женский крик – я не разобрал чей – распугал толпу. Мужчины перестали бить Фабио, подхватили лопаты и торопливо разбрелись, продолжая громко ругаться и выкрикивать угрозы в адрес бразильца и всей его родни.
– Так что не дергайся. А то хочешь, – китаец хитро прищурился, и от этого по лицу его прокатилась волна тонких мимических морщин. Словно над холмистой долиной засияло солнце, – могу взвесить тебе…
Я пулей вылетел из магазинчика. Когда бы ни пришел мой час, знать о нем заранее я не желал.
– Если надумаешь, заходи, – донесся мне вслед каркающий голос Часовщика.
Фабио сидел на земле. По его виску текла кровь, разорванная пополам рубашка болталась на смуглом теле грязными тряпками. При виде меня он замахал руками, словно говоря: «Иди дальше, не останавливайся». Может быть, боялся, что у меня будут неприятности, или стыдился своего жалкого вида. Не знаю. Не всегда можно догадаться, что у взрослых в голове. Но так или иначе, я подчинился.
В таком маленьком поселке, как Оберхаузен, новости разлетаются быстро – ни дать ни взять вспугнутые мухи с кучи навоза. Не успел я переступить порог, а мать уже вышагивала взад-вперед по комнате и обсуждала с кем-то по телефону сегодняшнее нападение на Фабио, жеманно сетуя, что, мол, «от иностранцев нормальным бюргерам проходу нет». Отец примостился тут же, на диване, и кивал без воодушевления каждому ее слову. Хотя тот, с кем говорила маман, его кивков не видел все равно.
– Привет, – поздоровался я, но на меня никто не обратил внимания. Быть человеком-невидимкой иногда удобно, но порой это начинает раздражать.
– Да чтобы я еще когда-нибудь! – с непонятным мне пафосом говорила маман в трубку. – Да больше ни ногой в этот вонючий ресторанчик!
Что ж. Это значило, что обедов у Фабио больше не будет. Поскольку на мать надежды было мало, пришлось нам с отцом засучить рукава и встать к плите. Мы решили приготовить спагетти – просто, дешево и сытно. Бросай в кастрюлю и вари, а как разводить соус написано на пакетике. Очень удобное блюдо.
– Пап, – начал я издалека, – неужели все из-за кошки?
– Какая кошка? – не понял отец.
– Я про Фабио.
– А… вот ты о чем. Да при чем тут кошка? Cherchez la femme, сынок, – по губам отца поползла ухмылка, та самая, которой он всегда заставлял меня краснеть.
– Э…?
– Вообще-то, ты еще маленький, но, как мужчина мужчине… – отец наклонился ко мне так низко, что его жесткие, как щетка, усы, кольнули меня в ухо. – Наш прыткий бразилец этой ночью завалил жену Патрика Клода. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Я задумался. Что отец хотел сказать словом «завалил», я догадывался. Но кто такой Патрик Клод? В Оберхаузене я знал каждую свинью, но про человека с таким именем никогда не слышал.
– Это кузен Генриха Миллера, недавно приехал с женой навестить родственников, – пояснил отец, словно подслушав мои мысли. – А супруга… ха-ха-ха… с бразильцем…
Он сухо, с издевкой, рассмеялся. Надо же. Мне казалось, что мои родители в хороших отношениях с Миллерами. Но, может быть, дело не в Миллерах и не в них. Я снова вспомнил про Мерзость, и мне сделалось тоскливо и муторно, как после долгой езды по кругу.
– Такой пожилой господин с бородавкой? – спросил я. – У него еще жена молодая, на учительницу похожа? Я видел их позавчера в «Perle». Этот хрыч… э… господин ее лет на сорок старше.
– На учительницу? – удивился отец. – В «Perle», говоришь, видел? Вот он глаз-то на нее и положил. Сын, это не наше дело, кто кого насколько старше. Патрик Клод – очень уважаемый человек.
Ну, пусть так, подумал я. Пожалуй, фрау Клод легко понять – когда муж, хоть и уважаемый, но старый, а бразилец – ее ровесник и внешне очень даже ничего, насколько я мог судить. Вот только не сходилось тут что-то.
– Пап, но ведь Фабио всю ночь был в ресторане, когда же он мог… э… эту фрау Клод? Мы сами там ужинали с мамой. Там еще праздник устроили бразильский. Свадьба сестры, ты помнишь? Он же все время был на виду, Фабио.
Отец макнул палец в соус, облизнул и вытер кухонным полотенцем.
– Все, сын, когда вода закипит, бросишь спагетти. Соус готов. Да мало ли как. Откуда я-то знаю?
– Его оговорили, папа! – закричал я в отчаянии и, видя, что отец собирается уходить, ухватил его за фартук. Тесемки развязались, и фартук остался у меня в руках. – Погоди! Мне надо тебе кое-что сказать. Это важно! Я знаю, что происходит в Оберхаузене. Ты только выслушай! Мы с ребятами, с Морицем, то есть и с Хоффманами позавчера играли…
– Седрик, потом, – отмахнулся отец. – Потом послушаю про твои игры. Да и вообще, ерунда у тебя, сын, на уме. О серьезных вещах надо думать.
Глава 5-я
– Конечно, пытался, – сказал я, – несколько раз. И с матерью, и с отцом. Не слушают они меня. А с кем еще я мог поговорить?
– С Фабио, например, – предложил Марк.
Со стороны дороги тянуло дымом и пылью. Оберхаузен изнемогал от жары. Сквозь прорехи в небе пробивались жесткие лучи ультрафиолета, обесцвечивая все вокруг, и мне казалось, что наш сарай – единственное место в мире, где еще стрекочут кузнечики и сено пахнет сеном, а не асфальтом и не жженой резиной.
– Нет, не годится, – покачал я головой. – Поговорить-то с ним можно, а толку? Он теперь… как это?
– Аутсайдер, – подсказал Марк.
– Ауслендер [8], – вставила Лина.
– Персона нон грата, – вспомнил я.
– Ух, какие ты слова знаешь, Седрик, – восхитился Мориц.
– Ладно, не издевайся. Твои-то что?
– А что мои? То же самое, – Мориц уставился поверх моего плеча на дорогу, словно сторожевой пес, который вроде бы дремлет, или ест, или занимается еще какими-то своими песьими делами, но при этом все время ждет от окружающего мира подвоха. – «Потом», «погоди, не сейчас, времени нет», «да что за глупости, Мориц».
Он перекатился на бок и порылся в кармане. К моему удивлению извлек оттуда не фонарик, а коробок спичек и принялся поджигать сухую соломку на полу. Наблюдал, как занималось маленькое пламя, как ползло вверх по травинке, и, не давая ему набрать силу, накрывал горстью. Соломинка чернела, а пламя без кислорода гасло, вытягиваясь тонкой струйкой дыма. Такая вот извечная игра человека с огнем – кто кого. Раз за разом человек выходил победителем, но только потому, что огонек был слабым.
– Взрослые, – протянул Марк, – все время куда-то бегут и суетятся. И не замечают, как мир гибнет.
– Ага, – согласилась Лина. – Мориц, ты хочешь устроить пожар? Или обжечь пальцы? Я тоже думала поговорить вчера с мамой. Но ей сейчас не до того. Так мне и сказала.
– И то, и другое, – буркнул Мориц. – Понятно, что не до того. У нее отец умер. И много кто еще умрет, просто так, ни за что, если мы сейчас не устроим такой пожар, что вздрогнет весь Оберхаузен. Если нас не хотят слушать – то мы должны заставить их слушать, правильно?
Близнецы Хоффман почти синхронно закивали, а я вдруг засомневался.
– То есть ты считаешь, что сама по себе история достаточно убедительная, чтобы ее приняли за чистую монету? Потому что выслушать – мало. Надо еще поверить.
– А как расскажем, – передернул плечами Мориц. – Выхода-то у нас все равно другого нет.
– Убедительная, – ответил Марк веско, так, как будто говорил за всех.
Рассказать так, чтобы тебя выслушали и поверили, – что может быть проще? И что может быть труднее? Особенно, если ты – подросток, которого все считают фантазером с ветром в голове и потому не принимают всерьез. Мы долго решали, как быть, – до самого полудня, пока разыгравшийся в животах голод не выгнал нас из сарая, охрипших от спора, и не погнал вниз по дороге в сторону поселка.
8
Auslaender – иностранец, часто имеет презрительный оттенок.