Страница 15 из 40
– Восьмой? – заговорщицки спросил граф.
– Восьмой, – рыдая, сказал ротмистр и повалился на колени. Орлов поманил его к себе ложкой. Штаницын, как был, на коленях, подошёл к столу. Некоторое время шеф жандармов и ротмистр переговаривались знаками. Со стороны могло показаться, что они разыгрывают пантомиму «Птичий двор». Оба кормили воображаемых кур воображаемым же кормом.
– Вывезешь? Доставишь? – только и спросил граф.
– Христом-господом нашим… – вымолвил Штаницын и опять заплакал.
– Ты уж корми их там… соответственно… блюди… Как тебя по имя-отчеству-то?
– Сергей Сысоевич, – отвечал Штаницын, не осушая глаз.
…Прямо скажем, ротмистру Штаницыну граф не поверил. Он был умён. Но умён, как оказалось, слишком.
Дело в том, что, доведённый до отчаяния неопределённым к себе отношением государя, он принял рапорт Штаницына и его безумие (во всей очевидности, преднамеренное) за очередное монаршее испытание на верность. Видимо, проверить решил император, как поведёт себя верный его охранитель в столь нестандартной ситуации, не проявит ли халатности или вольномыслия.
Поэтому граф условия игры принял и включился в неё со всей живостью.
– А скажи, братец Сергей Сысоевич, – вкрадчиво пытал он ротмистра. – Не выйдет ли в народе нашем возмущения от куриного вида? Скажут – у всех власть как власть, а у нас вон кака страсть!
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – просто, прямо, по-военному ответствовал Штаницын. – Мы, русские люди, ко всякой власти привычны и подчиниться готовы, а в особенности законной. Были под царями, будем под курями – какая разница!
Слушая бред Штаницына, граф лихорадочно соображал, кто же это под него копает. «Съедят, – думал он. – Прямо вот так с эполетами и сожрут. Но подождите, голубчики. Не на того напали. Думали, Орлов растеряется, выкинет Штаницына с работы и тут-то как раз и пропадёт. А потом государь его вызовет, предъявит шизофренические протоколы и просто этак скажет: “А если бы это было правдой?” И сгорел Алексей Фёдорович, синим огнём сгорел. Впрочем, возможно и другое: решил вдруг государь разыграть своего старого солдата. Тогда ещё легче – подхихикнул монаршей шутке, только и всего. А пока играть нужно, делать вид, что веришь этой каналье Штаницыну, ишь как роль исполняет – чисто актёр господин Каратыгин… Но ничего, Орлов тоже актёр, Щепкин, можно сказать…»
Так подумал граф Орлов и успокоился – эка невидаль: вздумали российского подданного глупостью испытывать…
– … А чтобы народ не сомневался, – продолжал между тем Штаницын, – мы царскую фамилию в платье нарядим, в мундирчики, чин по чину, – наконец-то прожектёрская мысль ротмистра развернулась как могла широко. – И на троне небольшенький нашестик пристроим…
«Хитёр, ох, хитёр, – нехорошо думал про собеседника граф. – Поймать хочет, чтобы я насмешку какую-нибудь допустил…»
– И самое главное, ротмистр, – сказал он вслух, – это тайна. Только двое в России будут знать истинное положение вещей. Мы не дадим в обиду своего государя. Для нас он всегда государь, каков бы он ни был – в мундире или в перьях. Самодержец Всероссийский!
«Что, подловил? – внутренне ликовал граф. – Ты мне глупость, а я тебе глупость горшую!»
– А потом, – захлёбываясь, развивал свою мысль ротмистр, – потом и мы привыкнем, что ОНИ – куры, и все привыкнут… Только прямо сейчас нужно постепенно приучать население к мысли…
–.. что курица – птица не в пример более благородная противу орла! – подхватил эстафету граф.
Некоторое время жандармы наслаждались этой своеобразной интеллектуальной игрой. Один, правда, не наслаждался, ибо и вправду верил всему, что говорил. Второй, по совести сказать, тоже испытывал мало удовольствия, так как боялся сорваться и проиграть.
Беседа продолжалась часа два и более. Время от времени Орлов ловил себя на мысли, что начинает верить в куриный метаморфоз. Сперва его это тревожило, а потом перестало – так было легче разговаривыать сложно-безумным ротмистром.
Постепенно будущее Российской империи вполне определилось. Ко взаимному удивлению, куры в качестве правящей династии прекрасно вписывались в существующие уставы и уложения, во всеобъемлющую триединую формулу «Самодержавие, Православие, Народность».
День стал мало-помалу клониться к вечеру. Для облегчения беседы денщику было велено насчёт напитков. Общаться стало не в пример легче.
– Вот герб наш – двоеглавый византийский орёл… – толковал ротмистр. – Какой орёл? Петух и петух, только две головы… Так и полагать…
– А скипетр! – кричал граф. – Скипетр на насест похож, а держава – несомненное яйцо… Снова всё сходится…
– А гимн будет – песня «Жил да был петух индейской»…
Так и мечтали до сумерек. Наконец ротмистр забеспокоился:
– Ваше сиятельство, а который час?
– Так восьмой уже, любезный…
– Восьмой! – ужаснулся Штаницын. – Террорист! Угроза престол-отечеству!
С мечтаниями было покончено. Перешли к прямым действиям. На ротмистра была возложена эвакуация царской фамилии из деревни Галактионовка в столицу. Ротмистра усилили двумя полуротами гренадер.
– С богом! – сказал граф. – Рука Всевышнего отечество спасёт!
Кровавый ленч аглицкой королевы Виктории, или До бога высоко, до царя далеко
Бодрым строевым шагом перемещались гренадеры в сторону Вышнего Волочка, имея вполне определённую цель движения. Впереди двигался жандармерии ротмистр Штаницын. Ещё более впереди – неопрятного вида мужик. «Нездешний», – сказали бы про него местные крестьяне. И они бы не ошиблись. То же самое могли сказать про него и негры, и китайцы, и эскимосы. Да и вообще – вряд ли нашёлся на Земле хоть один человек, который взял бы на себя смелость назвать Квазара Пульсарова своим земляком, соседом, шабром и тому подобное.
Но всё это мало заботило Квазара. Он добросовестно выполнял функции проводника, за что ему были обещаны лавры Сусанина (каковые представлялись ему в форме сена) и пять рублей денег серебром. По устному приказу ротмистра гренадеры время от времени начинали исполнять партию хора из оперы композитора Глинки «Жизнь за царя», оглашая окрестности хорошо поставленными голосами.
Вокруг простирался бескрайний простор радиусом вёрст пятнадцать. Простор был пуст. Дорога тоже. Если не считать трёх телег, со страшной скоростью несущихся навстречу отряду.
– Господи боже мой, – заволновался Квазар. – Так это же наши мужики едут! С сеном!
Телеги резко затормозили.
– Квазарушко! – закричали с них. – А мы-то тебя который день ищем!
– Сателлит Болидович, батюшко! Вот уж не чаял! – прослезился Квазар.
– Ты домой, что ли, Пульсаров? – осведомились с третьей телеги. – А служивые зачем?
– За курями! – радостно выдал государственную тайну проводник.
– Что им – своих не хватает, али как?
– Молчать! – рявкнул Штаницын. – Молчать про царскую фамилию!
– Ваше благородие, – начал самый старший из галактионовских. – Вы, небось, брехуна нашего Квазарку послушали? Так он вам ещё и не то расскажет. Курей уже недели две как всех продали: уж больно нерентабельны оказались.
– Как продали? Кому продали? – похолодел ротмистр.
– Да рогоносику и продали. Восьмому.
– Что? Восьмому? Царскую фамилию?
– Не могём знать, барин: фамилию у курей никто не спрашивает, когда продаёт. Знаем только, что обменял их Восьмой в Лондоне.
– Неужто на пудинги?
– Какие пудинги? Не оправдали себя пудинги. За сэндвичи взялись. Так, глядишь, до макинтошей дойдут или до файф-о-клоков. Беспутный народ.
Перед Штаницыным медленно вырисовывалась страшная картина: аглицкая королева Виктория и юный принц Уэльский, повязав салфетки, садятся за стол, в середине которого на золотом блюде, весь в петрушке и специях, лежит… О господи!
Когда Штаницын стряхнул с себя наваждение, то увидел, как телеги альфацынтаврских мужиков, увозя сено и Квазара, катят в небо под углом в сорок пять градусов. Это его не удивило.