Страница 29 из 41
Я почувствовал чей-то пристальный взгляд. Это был тот тип с остановки. Он смотрел на меня. Прямо в глаза. Несколько мгновений он не отводил взгляда, потом ухмыльнулся и больше уже не смотрел в мою сторону.
Автобус остановился у ресторана «Собачьи Уши». Бронзовая табличка на углу извещала, что в этом здании в апреле 1921 года располагался штаб революционных сил, которыми руководил большевик Опарин, в июле того же года сожженный в топке японского миноносца.
В приоткрытую на крыльцо дверь была видна задумчивая мордочка проститутки лет девятнадцати. В ожидании клиентов она курила, равнодушно глядя на дорогу и проезжающие мимо машины.
Последний раз в этом кабаке я был лет семь назад. Меня затащил туда одноклассник, с которым мы не виделись с окончания школы. Дело было в феврале поздно вечером и мы дико замерзли. И тогда он предложил пойти в ресторан.
Свободных мест не было, у дверей стояла толпа, но одноклассник оказался завсегдатаем «Собачьих Ушей».
Нас усадили за чей-то столик, принесли графинчик водки и две тарелки винегрета. Мы тут же выпили и принялись слушать грохочущую музыку местного ансамбля, кажется, это был уже и не ансамбль, в то время все кабацкие лабухи вдруг стали называть себя «группами». Правда, название у них было еще какое-то старое и непритязательное, то ли «Аллегро», то ли «Ореол». Пели они в основном по-английски, и понять, какая именно это песня, можно было с трудом, в основном, не раньше припева. Но хит «Бони М» «Белфаст» они просто порвали. Солист натужно, до жил напрягая шею, отрывисто выхаркивал в микрофон:
– Бэа Фаст! Бэа Фаст! – доводя и так уже беснующуюся пьяную толпу на танцплощадке до наивысшего градуса веселья.
С нас даже не взяли денег, такие друзья были у моего одноклассника в этом кабаке, мы вышли оттуда тепленькие от водки и одуревшие от музыки и вспышек прожекторов, и потом еще долго ходили по заснеженным улицам и разговаривали. Тогда это было совсем не опасно…
Внезапно проститутка побледнела, словно увидела что-то невыносимо жуткое, выползшее из ее ночных кошмаров, давным-давно, казалось, уже позабытых и выжженных солнечным светом. Она, как приговоренная, смотрела на это что-то, поворачивая голову все ближе к автобусу, в котором я сидел.
И когда ее взгляд наткнулся на мои глаза, словно вручая мне эту свою жуть, какой-то человек в белой рубахе, забрызганной кровью, мятых серых брюках и стоптанных сандалиях на босу ногу поднялся на заднюю площадку.
Желтая кожа на его лбу была туго натянута до пергаментной прозрачности, а на худых щеках собралась в глубокие складки, будто он, часами стоя перед зеркалом, изо всех сил оттягивал руками свое лицо вниз, к подбородку.
При его появлении меня парализовал ужас, потому что мне сразу стало понятно, кто это. Я не мог пошевелиться, только сидел, слыша оглушительный гул крови в ушах,и твердил про себя, словно заклинание:
– Правило номер два: не смотреть ему в глаза, не смотреть ему в глаза, не смотреть…
Это был он – Бродячий Стоматолог. Я сразу ощутил его власть над собой, над тремя безмолвно замершими работягами, только что с матерками обсуждавшими свое начальство, да и вообще власть над всеми людьми, можно было только затаиться, спрятать взгляд и надеяться, что он не заметит, не остановится рядом и пройдет мимо, найдя себе другую жертву.
Громыхнув закрывающимися дверьми, автобус кашлянул и тронулся.
Я вдруг вспомнил тоскливые ночи первых месяцев службы в армии, эти бесконечные, пропитанные ненавистью и страхом ночи, когда лежишь на втором ярусе солдатской койки, и слышишь шаги старослужащего, сначала далекие и неотчетливые, но вот уже они рядом, неотвратимые и тяжелые, с металлическим чмоканием стальных подковок на каблуках, специально не привинченных наглухо, чтобы при ходьбе возникал именно такой звук. И ждешь, что сейчас они остановятся возле тебя, и у самого уха раздастся негромкий голос, глумливо растягивающий слова:
– Па-а-адъе-ем, ба-а-аец! Кому, с-сука, лежим, па-а-ше-е-л в бытовку!!
А потом соленая кровь во рту, и тупая боль в затылке, и снова страх, и снова ненависть…
И никто из всего нашего призыва так и не встал, чтобы этому помешать. Никто.
Бродячий Стоматолог стоял рядом с нами. Он выбирал, а мы ждали, раздавленные, но еще не до конца, ведь каждый из нас надеялся выжить, выполняя правила поведения, расклеенные на всех столбах, не убегая, не замахиваясь и не дразня, пытаясь обмануть себя и всех остальных своим деланно-равнодушным видом.
Автобус вилял и проваливался в выбоины на асфальте, выползал из них, хрюкая старой коробкой передач, а мы все ждали, с кого же он начнет, но Бродячий Стоматолог вдруг прошел мимо нас, туда, где в одиночестве сидел тот самый мужик в парусиновой куртке, совсем еще недавно выяснявший у меня, как давно прошел автобус маршрута номер три.
Обернувшись, я увидел его остекленевшие глаза и ужас в них, ужас человека, глядящего на приближающуюся смерть с лицом, сползшим к подбородку.
Бродячий Стоматолог подошел к нему и что-то негромко сказал. Тот с готовностью открыл рот и зажмурился, откинув голову назад. Бродячий Стоматолог повертел щипцами, примеряясь, и с хрустом вырвал зуб из нижней челюсти мужика.
Мужик замычал и судорожно вцепился руками в сиденье. Вместо того, чтобы вцепиться в глотку Стоматолога. Он не сделал этого потому, что надеялся. Ведь прожить можно и без зубов.
Кровь текла по его губам и капала на куртку.
Стоматолог бросил под ноги зуб и внимательно осмотрел добросовестно разинутый рот.
То, что должно было произойти дальше, знали все, кто жил в этом городе, окруженном со всех сторон холодным морем.
Сначала жертве выдергивали зубы, а потом сворачивали шею. Обычно тело находили где-нибудь в канаве, рядом с пустыми пластиковыми бутылками из-под пива и смятыми сигаретными пачками.
Если бы я был плотником, я украшал бы резьбой уличные столбы, чтобы они стали похожи на древние индейские тотемы, я построил бы ажурные павильоны, похожие на китайские домики для чайных церемоний, я вырезал бы из березовых чурочек затейливые ложки и черпаки.
Если бы я был плотником. Но я не плотник. И, наверное, никогда им уже не стану…
Я вскочил, чувствуя, как черная волна захлестывает мое сознание, как каменеют мои мышцы, и прыгнул на Бродячего Стоматолога, целясь кулаком ему в висок, заранее зная, что его не остановить не только кулаком, но и пистолетом, и что его нельзя дразнить, и, хуже того, замахиваться.
Но я не собирался дразнить Бродячего Стоматолога.
Я хотел его убить. Вопреки всем инструкциям.
Александр Подольский
Такелажники
Небо лишь на мгновение выглядывало из-за туч и тут же укрывалось в густых зарослях смога. Черный океан ядовитых испарений над головой отражался в безграничном море далеко под ногами. Осколки отключенного от питания мира стучались в стены сотней этажей ниже. На крыше было, как всегда, холодно. Лучи солнца в это время года застревали в сером куполе, лениво просвечивая туман, как гроздья полумертвых ламп.
Четвертый подошел к обрыву, в который валился кусок разорванной крыши. Снизу дохнула свежесть последнего потопа. Ухватившись за ошметок перил, Четвертый вытянул перед собой руку с ненужными креплениями и разжал пальцы. Россыпь железок подхватил ветер и потащил вниз. Металлические крошки ударялись в уцелевшие окна верхних этажей, словно отсчитывая расстояние до линии воды. Всплеска Четвертый не услышал – было слишком далеко, но холодная бездна приняла свежие дары с благодарностью. Иначе и быть не могло.
– Хватит его кормить, – сказал Седьмой. – Это же глупо, сколько повторять можно.
Четвертый отошел от края и присел на горку закопченных покрышек. Он взглянул в юношеское лицо Седьмого и приготовился к npi гвычной лекщ п i друга.
– Ну сам посуди, – продолжал Седьмой, застегнув куртку до самого горла, – наша задача ведь из него всякую дрянь доставать, а ты ее обратно сыплешь.