Иная сила

— Спокойнее, спокойнее, граф. Я вовсе не высказываю подозрения против вас, а просто хочу вам показать еще один изъян в вашей логике. Тем более что даже и при желании не могли бы заговорщикам донести. Ваша персона слишком заметна, пешком вы по городу не перемещаетесь; если бы пожелали кому-нибудь донести, то вызвали бы к дому экипаж, а это потребовало бы времени, за которое Карлуша успел бы доехать до дворца.

Успокоенный, что его не подозревают в предательстве, комтур снова уселся в кресло.

— Что ж, — сказал он, — признаю, князь, логика у вас есть. Однако вы, кажется, хотели поведать о каком-то изъяне в моей логике. Слушаю вас.

— Извольте, — кивнул Бурмасов. — Только что мы обрисовали круг лиц, знавших об этом вызове во дворец. Повторим — сколько ж их?

— Ну… — начал считать граф. — Я — это раз. Далее — престолонаследник. Затем этот офицер, — он кивнул на Двоехорова, только лишь начинавшего прислушиваться к их разговору. — Наконец — сам барон, коему доносить на себя нет никаких резонов. Итого, выходит, четверо. Да, никого не забыл! Меня вы, я так понимаю, уже исключили; так на кого же вам указывает ваша логика?

— Скажу… Только сперва позвольте, граф, предложить вам небольшое умственное упражнение. Посмотрите повнимательнее на этот столик и перечислите все до единого предметы, кои наблюдаете на нем.

Комтур посмотрел на лафитный столик с резными ножками, стоявший возле окна.

— Чую какой-то подвох, — сказал он. — Может, на нем какие-нибудь мелкие, невидимые предметы?..

— Ах, опять мнятся вам какие-то карлики-невидимки, — улыбнулся Бурмасов. — Заверяю вас, никакого в этом роде подвоха нет, все вполне зримо. Ну-с, граф, перечисляйте смело, я жду…

— Во-первых, хрустальный графин для ликера… — начал граф. — Надеюсь, описывать его нет нужды?

— Нет, — сказал Никита, — вы просто перечисляйте. Итак, бутылка. Далее?

— Далее… Блюдце, на коем графин стоит… Рядом — две хрустальные рюмки. — Он покосился на Никиту, пытаясь понять, не допустил ли какой оплошности.

— Не смею оспорить, — подбодрил его тот. — Продолжайте, граф, продолжайте…

— Далее… Вазочка с конфетами… Сколько их там, надобно говорить?

— Бог ты мой! — воскликнул Бурмасов. — Да я и сам этого не знаю! Не ждите каждый раз каких-нибудь каверз, граф, перечисляйте смелее.

— Книжица в кожаном переплете для записей… Ножичек с перламутровой рукояткой для очинки пера… Еще ножичек для разрезывания фруктов… Медальончик с изображением… — Он привстал с кресла, чтобы разглядеть. — С изображением некоей дамы…

— Да, это Амалии, — слегка поморщился Никита. — Давно бы выбросить пора. Гм, а его я бы и не назвал — отсюда, с моего места, не видно… Ну, это всё?

— Всё… Хотя нет! Одна конфетка выпала из вазы и лежит на скатерти…

— Предположим… Хотя конфетки мне тоже не видать… Ну, теперь-то всё?

— Теперь уж решительно всё, — сказал граф. — Разве только, может, крохотная булавка какая-нибудь, вовсе не различимая глазом.

— Нет никакой булавки…

— Тогда всё, — сказал комтур. — Вы удовлетворены?

— А все же — ну-ка, еще внимательнее…

— Нет, решительно более ничего!

— Ах, граф, — пожурил его Бурмасов. — Даже конфетку вы углядели! А такой заметный предмет… Вскользь вы его даже изволили упомянуть…

Комтур в недоумении взглянул сначала на Никиту, потом снова на столик и вдруг воскликнул:

— Бог мой! Ну конечно же! Еще, разумеется, скатерть! Скатерть на столе! Как я мог ее не назвать?! Вы ведь ее конечно же имели в виду!

Бурмасов с улыбкой сказал:

— Наконец-то… Делает вам честь, что хоть и под конец, а все-таки догадались. Спрашивается, почему лишь в самый последний черед вы назвали столь заметный предмет? Да лишь потому, граф, что скатерть вроде как бы и самостоятельным предметом не является — настолько она непременная принадлежность стола, что и упоминать о ней большинству в голову не приходит!..

— Да, это так, — вынужден был признать комтур. — Но совершенно не понимаю, с какой целью вы задали мне эту загадку князь.

— Ровно с той целью, чтобы вы поняли ход моих дальнейших рассуждений. Заодно увидите и изъян в вашей собственной логике. Вы перечислили всех. Среди подозреваемых лиц упомянули даже самого барона, хотя уж он-то, видит Бог, не может быть причастен к доносительству на самого себя. Вы даже каких-то незримых шпионов придумали, так же, как только что — несуществующую булавку на столе. А вот в реальности существующего и вполне зримого… — И вдруг воскликнул: — Держи!..

Что-то загрохотало, что-то метнулось позади фон Штраубе. Он было вскочил, но тут же на его голову обрушился такой силы удар, что он снова упал в кресло, в ушах зазвенело и свет в глазах на минуту померк…

Глава XVII

Как это делается по-русски

…Когда мир перед его глазами снова обрел очертания, борьба подходила к концу. Христофор восседал на поверженном Антонио, руки у того уже были связаны за спиной, а Бурмасов ремнем стягивал ему ноги. Тот извивался, вертел головой и, тужась укусить Двоехорова, так скалился, что был виден черный обрубок языка.

— Неужели?.. Неужели?.. — сидя в кресле, бормотал комтур. — Боже, как я не догадался сразу?..

Наконец Антонио был повязан со всей тщательностью. Бурмасов поднялся и, отдышавшись, сказал:

— Видите, граф, слуга ваш, не взыщите, оказался сообразительней, чем ваше сиятельство. Едва я про скатерть заговорил, как он сразу смекнул, что раскрыт. В самом деле, кто еще может быть так же непременен и потому так же для всех незаметен, как скатерть на столе?.. Но такой прыти от него, право, не ожидал. Ничего не скажешь, быстёр!.. И ведь наблюдал же за ним не спуская глаз, а как он скакнул да Карлуше по голове кулачищем своим заехал — право, заметить даже не успел!.. А кулачище-то пудовый! Ты, Карлуша, как, пришел в себя?.. Вижу, вижу, пришел… А силен, силен!.. Если б не Христофор!..

— Да уж, — проговорил Двоехоров, тяжело дыша. — Нечасто встречаешь такую силушку…

— Я, правда, ему смекнуть помог, — продолжал Никита. — По-незаметному достал бумажку из кармана — он ее, шельма, сразу узнал…

— Какую еще бумажку? — не понял граф.

— А вот эту, — показал Бурмасов. — Сейчас еще малость подсохнет — тогда прочтем. Но думаю — из его переписки с заговорщиками. Я не случайно в прихожую выходил. Вроде как по нужде, а сам — на кухню, где наше платье сушится. Вот из его плаща и извлек. Хорошо, не чернилами писано, а грифелем — от воды не расплылось, прочитать сможем.

— Но позвольте, — вмешался Литта, — как он мог что-то кому-то передать, когда он без языка?

— Не без рук же, — сказал князь. — Так что записку написать вполне мог.

— Но что он мог понять из нашего разговора? Ведь он итальянец и русскому не обучен!

— Однако и вы, граф, и мой друг Карлуша — оба тоже не урожденные русаки, а по-русски говорите почти так, будто здесь родились.

— Фон Штраубе, как и все члены Ордена, коим, как я полагал, со временем предстоит жить в России, по моему настоянию еще в Голландии изучали этот язык, — объяснил граф. — Там после визита государя вашего Петра Великого язык сей почитают весьма важным и обучают ему со всем тщанием. Сам же я провел здесь, в России более десяти лет. А вы хотите, чтобы какой-то неграмотный, к тому же безъязыкий итальянский крестьянин…

— Постойте, постойте, — перебил его Бурмасов, — а с чего вы, собственно, взяли, граф, что он итальянец? Вы с ним, что ли, по-италийски разговаривали, с безъязыким-то?

Граф был несколько смущен.

— Нет, — сказал, — я изъяснялся с ним при помощи жестов. Он все понимал без слов.

— Ну а как он вам достался? — спросил Никита.

— Видите ли, князь, у меня в доме часто происходили разговоры, которые… Как бы вам объяснить…

— И так ясно, — кивнул Никита. — Не для посторонних ушей. Дальше…