Иная сила

Барону захотелось развеять его печаль.

— Но ты храбр как лев, Христофор, — сказал он, — я сам тому свидетель. Это у трусов душа согнута в поклон, а такие, как ты, и пуле не поклонятся.

Христофор оставался по-прежнему задумчиво-печален.

— Так-то оно так, — сказал, — пуле — это точно, не поклонюсь. Да и Бурмасов не поклонится, храбрец, каких мало. Однако ж у меня, хоть я и подпоручик уже, а душа моя перед любым генералом стынет. А Никита всего прапорщик, но ему — хоть бы фельдмаршал перед ним — все ничего, ни перед кем не стушуется… Хотя тут оно, может, и не в былом богатстве дело, а в происхождении — тут рюриковская кровь в жилах не дает себя забывать. Оттого с любым генералом себя ровней чувствует, если еще и не повыше. У меня ж только прадед мой менее ста лет назад, при Петре Великом дворянство получил, а пращуров моих, что были до него, ни в каких списках нет. Не знаю как у вас, у немцев, а у нас это большое различие… Ты вот, к примеру, Карлуша, до какого колена предков своих исчислить можешь, а?

Фон Штраубе призадумался. Его родовое древо уходило корнями в такую глубь веков, что и колена исчислить он не мог. Однако, хоть разум и пробрало хмелем, говорить о том не стал — и Двоехорова не хотелось еще более огорчать, и, что главное, слишком утягивал бы правдивый ответ к его Тайне, коя предназначена была уж никак не для застольных бесед в ресторации.

К счастью, в этот миг Бурмасов распахнул дверь кабинета. Почему-то был он как туча хмур.

— Ну, — спросил его Двоехоров, — так что там еще за инкогнито?

И лакей уже просунул голову:

— Горячее подавать-с?

— Вон! — рыкнул на него князь так, что было неясно, лакей столь быстро затворил дверь или она захлопнулась сама от этого рыка. — И с инкогнитом покуда погоди, — бросил князь Двоехорову, — об этом после. — Затем, пристально глядя на фон Штраубе, произнес: — Ну, давай-ка, братец, быстро все выкладывай как на духу.

Фон Штраубе не понял:

— Что?

— А то самое! Сколько раз тебя за последнее время тут, в Петербурге, ухлопать пытались — вот что!

— Раз, наверно… — барон вынужден был задуматься, столь много раз было сие. — …Не то семь, не то восемь… Но откуда вы?.. Откуда ты?..

Никита оборвал его:

— После, после! А ну рассказывай, как было дело.

По виду князя фон Штраубе понял, что тот разузнал нечто важное. Касательно этих покушений он и не собирался что-либо таить — напротив, испытывал потребность поделиться с друзьями.

Покуда он рассказывал, Двоехоров все более вытаращивал в удивлении глаза и изредка восклицал: «Ну, право!..», «Да как же так?!» — а Бурмасов становился все более хмур. Когда же фон Штраубе высказал свои соображения насчет двух различных сил, действовавших против него, князь проговорил, посмурнев еще сильнее:

— Тут, может, и поболе, чем две…

— Инкогнито? — догадался фон Штраубе.

Бурмасов кивнул:

— Он, шельма… Жаль, не все могу рассказать — клятвой скреплен… — И вдруг с неожиданной русской легкостью ко всему сказал: — А, да черт с ней, с клятвой, когда такие дела! И клятва, чувствую, бесу была дана, а не Господу… Все та же Амалия, было дело, как-то надоумила меня в эти самые франкмасоны вступить… — Он обратился к Христофору: — Слыхал про такую братию?

Двоехоров наморщил лоб:

— Это навроде этих… санкюлотов?.. — отяжелившимся от выпитого языком проговорил он.

— Ладно, — отмахнулся от него Никита, — не знаешь — так и не говори. Вот Карлуша знает небось.

Фон Штраубе кивнул.

— Ну и сподобило меня, — продолжал князь, обращаясь уже к нему одному, — вступить в братство их. Вначале даже любопытственно показалось: тайны всяческие, скелеты в подвале. Оказалось, среди них даже сам… Ладно, сию тайну все-таки соблюду, тем паче что он в этих покушениях на тебя уж точно не повинен… А вот что я понял через месяц-другой — так это что заговор они плетут. Против… — Тут он слегка покосился на Двоехорова.

— Да ты ладно, ты продолжай, — с довольно безразличным видом сказал Христофор. — Мы, Двоехоровы, всегда шпагой себе фортуну добывали, а не иудством. Считай, не слышу. Мне все эти заговоры нужны, как монаху Венерина болезнь. По мне, здравствовал бы командир полка генерал Воротынцев, ибо в последнее время благосклонен ко мне — супротив него никто, я так понимаю, не злоумышляет. А кто там повыше, хоть бы даже на троне — мне никакой потребности знать. Лишь покажите, кто государь, чтоб я голову куда нужно поворачивал во время плац-парадов.

Во всем этом фон Штраубе снова нашел подтверждение словам комтура Литты. Действительно тут происходил самый, должно быть, нелепый заговор в мире — заговор, о котором знали решительно все.

— В общем, ясно, против кого, — в подтверждение его мыслей сказал Никита. — А заговор, признаюсь тебе, Карлуша, скучнейшее для меня занятие. Они и мне тоже (хорошо Христофор выразился!) — как французская болезнь архиерею. Раза два побывал на их сборищах — да и перестал. Так бы, глядишь, вовсе о них позабыл, кабы не этот нынче…

— Инкогнито, — подсказал Христофор.

— Он самый, — кивнул князь. — У них же там чины — вроде как у нас в гвардии. Так вот, я и там прапорщик, не более, а этот — навроде фельдмаршала, и я, согласно принесенной при вступлении клятве, должен все его приказания безоговорочно исполнять.

— И что же он тебе сейчас приказал? — спросил барон, кажется уже догадываясь. — Наверно, убить меня?

— Смотри, догадался, — спокойно ответил Никита. — Говорит, два раза уже их люди пробовали, да ничего не выходило… Видишь — только два! А ты сказал — восемь! Ежели от восьми вычесть два, то это выходит… — После шампанского он не сразу подсчитал. — Выходит, кажись, шесть. От шести три вычесть, что ты на «иную силу» отписал — будет… будет три. Три, да три, да два — как раз восемь выходит! Все сошлось! Стало быть, не две, а три силы против тебя ополчились, согласен с такой диспозицией?

— Похоже — по-твоему…

— Ладно, слушай дальше… Приказывает мне тебя на дуэли порешить — знает, что на шпагах я первый в полку… А сам векселя на одно имение из тех, что я Извольскому отписал, достает и сует их мне.

— Это на сколько ж денег? — снова вытаращил глаза Христофор.

— И не знаю даже, — пожал плечами князь, — тысяч, наверно, на сто. Вроде как половому за работу… Гляжу — сжигает их на свечи…

— Так векселей, стало быть, уже и нет? — снова встрял Двоехоров.

— Говорю ж тебе — сожжены.

— Да уверен ли ты, что векселя настоящие?

— Не приглядывался. А так — по всему похожи.

— Так и имение, выходит, снова твое…

— Ну, выходит, мое… А может, и не мое… Как считать… Просто зло тут меня такое разобрало!.. Даже если б он без этих векселей — все равно б не спустил, что шпагу мою против друга Карлуши нацеливает… Отчего-то полюбился ты мне, — прибавил он, обращаясь к барону, и продолжал: — А когда он еще эти векселя мне в оплату… Да будь он хоть вправду фельдмаршал! Нету таких фельдмаршалов, чтобы Рюриковича, чтобы князя Никиту Бурмасова в иуды произвести! А уж за деньги-то — и тем паче!..

Двоехоров спросил:

— Ну и ты — что?

— А что… Выплеснул вино в его бесстыжее лицо — и к вам. Пускай теперь за оскорбление меня вызывает, коли жизнь не дорога…

— Оно, конечно, хорошо, — одобрил Христофор. И добавил в задумчивости: — Однако ты говоришь — сто тысяч…

— Дались тебе эти сто тысяч! — в сердцах сказал князь. — Тем более что — не твои…

— Не мои, это точно, — согласился Двоехоров. — Ты, Никита, не серчай. Я это к тому, что ежели за голову друга нашего Карлуши целых ста тысяч не жаль, то очень уж им надобно его жизни лишить, а коли так — то и без тебя найдут охотников. На твои же, к слову сказать, деньги! Теперь-то, должно быть, понимаешь, что Извольский этот по ихнему распоряжению тебя обыграл?

— Да, пожалуй что, так… — вздохнул Бурмасов. — Получается, я по дурости своими деньгами Карлушиным убийцам помощь оказал… Что ж, мне в таком случае это и искупить… Теперь я тебя, Карлуша…