Иная сила

И вдруг он увидел позади нападавших огромную фигуру в мальтийском плаще.

— Отец Иероним! — воскликнул он. — На нас напали! Зовите караул!

Но никакой караул не нужен был могучему слепцу. Раздвигая уличных зевак, он безошибочно направлялся на звон железа и на голос фон Штраубе. В руке он уже держал свой широкий палаш, всегда отточенный как бритва.

Барон ощутил порыв ветра — это клинок Иеронима прошелся перед самым его лицом. Шеи нападавших не были помехой для этого клинка — с первого же маху три отсеченные головы, как кочаны капусты, подпрыгивая на булыжниках, покатились по мостовой.

В один миг была одержана решительная победа. Отец Иероним, правда, еще раз отвел для удара свой страшный палаш, но сие было уже избыточным.

— Уходим, господа! — успел крикнуть князь Озерский, и злодеи мигом отпрянули, не решаясь более подступиться. — Головы, головы подберите! — скомандовал князь.

Один из нападавших быстро сложил откатившиеся головы с масками на лицах в свой плащ.

— Нельзя им позволять!.. — с трудом сумел проговорить Двоехоров, но сам он настолько изнемог в баталии, что уже не находил в себе силы двинуться с места — в окровавленном мундире и лосинах, стоял, прислонясь спиной к карете, и тяжело дышал.

Тот, с плащом, быстро управился со своим делом, и нападавшие мигом исчезли в здешних ранних сумерках.

— Эх, жаль… — вздохнул Двоехоров. — Головы надо было бы немедля в Тайную экспедицию! По головам их бы там всех — в один миг… А так знаем только одного Озерского — затаится же, шельма, наверняка.

Слепца, однако, мало интересовали и отрубленные головы, и здешняя Тайная экспедиция. Он уже вложил в ножны палаш и приобнял фон Штраубе за плечи:

— Ты не ранен, сын мой?

— Кажется, нет, — проговорил барон. — Но если бы вы, отец мой, вовремя не подоспели, через минуту-другую был бы убит, без сомнения… Каким образом вы, однако, столь своевременно появились тут?

— То Господь меня привел и руку мою направил, — сказал слепец. — Вот вы и живы по воле Его. Господь все дарует своевременно — кому жизнь, кому смерть.

— Что ж, можем ехать во дворец, — как ни в чем не бывало, вступился Двоехоров.

— Но вы ранены, — сказал фон Штраубе, — вам сейчас нужен бы лекарь.

— Пустяк, — отозвался бравый капрал. — Такой пустяк службе гвардейца не помеха. А вот не доставить вас по приказу его императорского высочества — это при службе в гвардии большой позор.

— Быть может, я сам доеду? — предложил фон Штраубе.

— Никак невозможно, — с решительностью сказал гвардеец. — Говорю ж вам — приказ у меня. Тем более — при такой позиции. — Он кивнул на обезглавленные трупы, распростертые на мостовой. — Только теперь уж я поеду с вами в одной карете, а то как бы чего опять…

— Но наша лошадь пала, — напомнил фон Штраубе.

— Ну сие не беда, — отмахнулся Двоехоров, — сие мы уж как-нибудь…

Только сейчас к ним поспешал кем-то, видимо, кликнутый городовой.

Двоехоров приветил его ударом в зубы:

— Быстро бегаешь, сучий сын!

Получивши в зубы, городовой ничуть не оскорбился, а даже приосанился.

— Виноват, ваше благородие! — клацнул он каблуками.

— Ладно, — уже миролюбиво сказал Двоехоров, — чего с тебя, дурака, взять… Ты вот что: возьми-ка моего коня да отведи в Семеновские казармы. Там скажешь — капрала Двоехорова конь. Да под уздцы веди, верхом не садись — эдакого тюфяка он вмиг скинет. Горячий конь, арабских кровей. Не для таких убогих, как ты.

Тот отдал честь:

— Слушаю-с! — и, взбодренный двоехоровскою зуботычиной, проворно подбежал к коню.

Столь же споро Двоехоров обеспечил экипаж — попросту взмахом руки остановил проезжавший мимо.

Оттуда высунулся, судя по окладистой бороде и дорогой шубе, купец:

— Чем обязаны, ваше благородие?

— Ну-ка выходь! — приказал ему гвардеец.

— Однако ж я по делам поспешаю, ваше бла… — попытался воспротивиться тот.

Капрал, не тратясь на пререкания, выволок его за ворот и проговорил:

— Государева служба! Не понял ты еще?

А поскольку сии слова снова же были сопровождены хорошей зуботычиной, самым, как начинал для себя усваивать фон Штраубе, весомым тут, в Российской империи, пояснением, то и понятливости у купца мигом прибавилось.

— Так точно, все понятно, ваше благородь! — сказал он, пропуская их в карету.

Попробовали бы они вот так вот где-нибудь в Амстердаме или в Лондоне! Удивляясь здешним порядкам, фон Штраубе первый сел в карету. Двоехоров между тем подошел к кучеру и основательно подергал его за жидкую бороденку, на предмет ее натуральности, а не приклеенности, и, оставшись вполне доволен, приказал:

— Во дворец! Быстро! — Лишь затем уселся в карету рядом с бароном.

Когда отъезжали, фон Штраубе через окно еще раз взглянул на отца Иеронима, утесом возвышавшегося на мостовой, и сейчас еще больше, чем прежде, испытал раскаяние. Как он мог заподозрить его в худом умысле против себя? Принять за хитроумного убийцу того, кто на деле оказался его ангелом-спасителем!..

— А лихо ваш слепой головы им оттяпал! — восхищался по дороге Двоехоров. — Верно, впрямь Господь направлял!.. Я-то думал, Он, Господь, только на молитвы сподобить может, а оказывается, в ином случае — и головы сечь… — И, не слишком задерживаясь на вопросе промысла Божьего, добавил: — Вот жаль только, что головёнки эти мы не смогли прихватить, право, жаль! Большая была б удача, кабы тех шельм по головам опознали!.. — Затем, чуть помолчав, попросил: — А вы, господин барон, не окажете ли такую милость?..

— Слушаю вас, капрал.

— Не скажете ли его императорскому высочеству, что гвардии капрал Двоехоров стоял насмерть, жизнь вашу защищаючи? И трижды раненный, продолжал крушить злодеев! Самому-то мне слишком на сию тему распространяться неохота — воспримут за хвастовство. А ежели от вас узнают — глядишь, к званию могут представить.

— Скажу непременно, — пообещал фон Штраубе. — Ибо сие истинная правда, вы дрались как лев.

— Благодарю вас, барон! — возрадовался капрал. — А про головы эти ради Бога не говорите, ну их! Еще, чего доброго, ошельмуют за нерадение — что их не добыл; тогда чина вовек не видать.

— Хорошо, не скажу, — кивнул барон.

Сам он уже думал о прежнем: для чего, для чего он мог понадобиться престолонаследнику? И что сему, если верить Литте, главному заговорщику он может, а чего не может говорить? И еще он думал о том, о чем подспудно не переставал думать почти никогда — о Великой Тайне своей и о своем особом для этого мира предназначении…

— Приехали! — сказал наконец Двоехоров. И потом, когда они уже подходили к караульным, тихо добавил: — Так вы не запамятуете сказать, господин барон?

— Нет, нет, не сомневайтесь, — еще раз заверил его фон Штраубе, восходя на крыльцо главного входа, где гвардейцы, видно уже знавшие, что его должно пропустить, делали ему ружьями «на караул».

Далее он поднимался по лестнице в сопровождении гвардейского штабс-капитана, а мысли все возвращали его к пережитому недавно, по пути во дворец. Злодеи напали столь поспешно наверняка потому, что страшились и не желали его встречи именно с престолонаследником. Но встреча еще не произошла, а значит…

Значит, по-прежнему следовало пока остерегаться всего и всех — и этого штабс-капитана, шагавшего позади, держа за рукоятку шпагу, и этих гвардейцев, вытянувшихся с винтовками на этажах, каждый из коих вполне мог выстрелить или всадить ему в спину багинет, и даже этих каменных сводов, которые могут невзначай обрушиться на голову…

Дошли, однако, без приключений. Штабс-капитан распахнул перед фон Штраубе широкую резную дверь и торжественно провозгласил:

— Чертоги его императорского высочества великого князя Александра Павловича!

Еще один шаг — и можно было уже до поры ничего не опасаться.

Ибо навстречу ему с приветливым лицом уже вышел…

Да, да, это, безусловно, был ——

* * *