Страница 50 из 65
Постепенно, с каждой рюмкой, он обретал свой привычный пьяно-возбужденный вид, когда, во избежание бури, спорить с ним лучше не стоило.
— Ладно, предположим… — почти что согласился с другом своим и спасителем фон Штраубе. — Предположим, эту аллегорию твою, с шахматами, отчасти могу понять и принять. Но как-то в ней у тебя так странно получается, что между пешкой и королем – пустота. Где, в таком случае, изволь сказать, остальные фигуры?
— Вот про фигуры… — Бурмасов запустил обе руки в шевелюру и тяжко задумался. — …Про фигуры я тебе покамест много не расскажу. Ты бы еще, в самом деле, спросил про ТОГО, КТО РАССТАВИЛ ИХ НА ДОСКЕ! Тут уж, — по тому, что ты поведал в тот раз о себе, — скорее твоя прерогатива… Впрочем, о фигурах… — Он подозрительно огляделся по сторонам, и шепот его вдруг стал почти беззвучным. — То-то и оно с этими фигуренциями: пропадают они!
— Как это?
— А вот так! — прошелестел Бурмасов. — Была – и нет!.. Думаешь, я сам понимаю?.. Я же, брат, за тобой тенью следовал. Гляжу – взяли тебя в клещи какие-то два клистира. Я их еще прежде заприметил; по всему, думал, шпики.
— В котелках?
— Точно!.. Взяли они тебя, стало быть… повели… Я, понятное дело, — за вами… Проследил до самой квартиры, куда они тебя завели… Благо, против дома кофейня оказалась; черного хода в подъезде нет; что ж, думаю, можно и подождать, тем паче мадеру в кофейне подавали неплохую… Сижу, жду. Не спускаю глаз. Потом, смотрю, басурмане какие-то в азиатских халатах семенят по морозцу. У всех парша на рожах – прокаженные, что ли?..
— Всего лишь золотуха, — пояснил фон Штраубе.
— Ладно, — отмахнулся Василий, — мне с ними не целоваться… Впереди – старик, тоже азиат… Этот вроде был без парши… И входят в тот же самый подъезд. Снова-таки не поленился, — по пятам за ними… Они еще старика своего всё называли по имени… Как бишь?..
— Гаспар, — подсказал лейтенант.
— Во-во!.. И входят в ту же самую квартиру… Думаю: г-м-м, странно… Часов пять я мадерой грелся, пока из той кофейни наблюдал, чем дело-то кончится. Гляжу наконец – ты выходишь. Один. Я-то уже знал, что ты с Нофреткой остановился в "Астории", так что решил за тобой не идти, а вот на "котелков" этих и на басурман посмотреть еще раз… Сколько уж мадеры выпил, не помню; однако ж, странное дело, — не выходит никто. Тогда захожу в подъезд, поднимаюсь к этой самой "распроклятой фатере". Думаю – постучусь, а там видно будет. Мало ли: ошибся адресом человек… Только – там и стучать не понадобилось: дверь нараспашку, внутри разгром, ремонтерство какое-то… И – ни души! Ни "котелков", ни басурман – никого!.. Клянусь, — даже по горло намадеренный, никак я бы не мог их упустить! Говорю тебе: просто исчезают!.. — В глазах его обозначилось полубезумие. — Понимаешь? Как сон, как облака, как ветер. Вообще – из нашего бытия!.. Веришь – или, считаешь, спьяну мелю?
— Вот уж чего не считаю… — сказал фон Штраубе, удивляясь скорее этому "полу-" в частичном безумии друга; иной бы на его месте обезумел совсем.
— Слава Богу! — обрадовался Бурмасов, радость свою закрепив двумя, по очереди, рюмками водки и маслиной с куском белорыбицы на закуску. — Если бы не верил – всё! распрощались бы! Хоть ты мне и друг, и я ж за тебя… …!.. А ежели веришь – то, изволь, продолжу… Все эти дни увивался за тобой еще один клистир. Высоченный такой, на тонких ногах, похожий на эдакую птицу…
— На ибиса, — машинально подсказал фон Штраубе.
— Ну, там, на "ибиса", или на "чибиса" – опять ты всё в свою зоологию! — отмахнулся Бурмасов. — С таким вот, короче, носом-крючком – хуже чем у любого жида. И голос птичий: не говорит – квиркает… Где ты – там он… Снова мне любопытно стало – дай, думаю, посмотрю… И опять-таки, сукин сын, — исчезает!.. Уже в "Тихой обители", в "желтом доме" в этом, куда они тебя… Витька Ландсдорф, индюшкин кот! Ведь в карты играли вместе! Морду когда-нибудь всенепременно набью!.. Я там, к слову сказать, на время санитаром пристроился… Гляжу – и там этот Клистир Хренович: здрасьте, давно не виделись!.. Снова-таки – наблюдаю. Прямо, гляди, филёром сделался с тобой!.. Причем, появляется, он, подлец, как из воздуха, и исчезает туда же. Я уж за ним однажды – в самый ватер-клозет. Право, полчаса у двери возле кабины ждал – выйдет или нет? Так и не вышел! Я потом в кабинку-то не погнушался, заглянул: никого! пусто! Как тебе эдакие, Борька, метаморфозы?.. И еще один был… Этот, правда, реже… Но всегда с ибисом-чибисом на пару…
— На шакала похож? — догадался лейтенант. И прибавил, не понятно для кого: – Инпу, Анубис, Саб…
Последних слов Бурмасов, возможно, недослышал, взвелся только на "шакала":
— Что-то все повело тебя, брат, на анималистику!.. Хотя – рожа и вправду немного пёсья… А так, в остальном – с первого взгляда вроде приличный вполне… Но только – с первого… Потому как этот – вовсе без всякого следа, собака, растворяется! Никаких тебе даже ватерклозетов! Прямо посреди коридора! Вдруг блекнет весь, делается прозрачен, как стекло, даже шуба просвечивает… И всё: был – нету!.. Как исчез?.. Главное – куда?..
— В Страну Запада, — вяло подсказал фон Штраубе, не надеясь уже, что Бурмасов его поймет.
— Ну, там – Запада или Востока… — огрызнулся Василий, выпивая уже не для сугрева души, а для унятия растущей в нем злости – тоже от полной во всем неясности. — Ни компаса, ни астролябии у меня, видишь ли, там, в "желтом доме", не было как-то при себе… Но все равно, вижу, знаешь ты что-то! Быть может, изволишь все-таки?..
— Что знаю – скажу, — пообещал лейтенант. — Только знаю, клянусь тебе, очень пока немного. Давай, лучше, сначала – твои умозаключения. Ты говорил: те, которые пропадают, — они-то и есть настоящие фигуры. Изволь, поясни – почему ты так решил?
— Охх! — оторвал голову от стола Бурмасов. — Тут, братец, слов эдак сразу не подберешь – запредельные какие-то сферы… Может, сам все-таки вначале что-то скажешь? Ну, давай же, галилеитянин!
— Кто?.. — не понял фон Штраубе.
— Галилеитянин, — твердо выговорил Бурмасов. — Кто ж еще?.. "Ничто доброе не придет из Галилеи", — не так ли в Писании было сказано? Кто они были, галилеитяне, для тамошних евреев? Люди черт-те знает откуда! Из чужих стран… А для нас, православных, кто ж они такие?.. Немцы! а кто ж еще? чистые немцы в натуральном виде! Они, по-нашему – галилеитяне и есть!.. Откуда иначе все зло?.. от одних жидов только?.. Слабовато, согласись!!.. От немцев куда как солиднее! Немцы – они, стало быть, и есть эти самые супостаты, галилеитяне; и ты (как, брат, ни крутись!), — из них!..
От могучего, как залпы броненосного крейсера, бурмасовского баса, трактир слегка на миг оживился, с одной стороны к их столу ринулись сразу трое здешних половых, приспособленных, очевидно, также к роли вышибал, с другой – какая-то женщина, чуть кривобокая, с мутными глазами и рябоватым лицом: "Ежель чего, господа енералы…" Некий гномик в дальнем углу, сидевший почему-то под столом, высунул личико, похожее на печеное яблоко, из-под скатерти и любопытствующими глазами поглядывал на них, да еще два каких-то рваных, в сильном подпитии мужичонки с лицами, жадными до скандала с непременной дракой, расслышав не то про немцев, не то про жидов, недобро было подались в их сторону. Бурмасов, поведя саженными плечами, только чхнул с грохотом себе в кулак, отчего вся эта полунежить как-то вдруг мигом очутилась вне поля их зрения. Фон Штраубе поразился не столько даже самому результату, сколько его моментальности.
— Говоришь, прямо на глазах растворялись? — улыбнулся он. — Чему ж удивляться, если вон, видел, только что одним чохом всех сдунул?
Василий отмахнулся:
— Ладно тебе шутить! По-людски тебя, Борька, прошу: если имеешь какие соображения на сей счет – не томи, скажи, сделай такую милость.
То, что кое-как, с выщербинами, едва-едва проступало и начинало складываться у лейтенанта в голове, пока еще трудно было передать словами. Фон Штраубе задумался.