Страница 16 из 46
Когда один из придворных, разговаривая с соседом, широко улыбнулся, мы замечаем у него во рту блеск золота. Да, вельможа носит золотую коронку на зубах нижней челюсти. Две пластинки, искусно обвитые вокруг здорового зуба, позволяют придерживать соседний, шатающийся, в устойчивом положении. Это первая в мире работа дантиста, или стоматолога.
Владыку Обеих Земель вносят на большую ладью, стоящую у пристани. Он удаляется в главную палубную каюту, занимающую всю кормовую часть, с ним туда же входят чати, сын фараона Хафра и верховный писец с маленьким ларцом в руках. Но все они остаются в первой части каюты, своеобразной прихожей, а сам Хуфу скрывается во второй половине, отделенной перегородкой. На носу ладьи — небольшой навес, его поддерживают десять тонких столбиков-колонн с капителями в виде стилизованных метелок папируса. Там размещаются жрецы возле статуи божества. У рукояток длинных гребных весел становятся царевичи и другие знатные лица, у рулевого весла — Хемиун. Грести им, конечно, не придется, ладья пойдет на буксире у дюжины лодок с сильными гребцами. Но ритуал требует, чтобы в царской ладье у весел были высокорожденные. В стоящих у причалов других лодках рассаживаются остальные вельможи, придворные дамы, музыканты и певицы. Подается знак, и вереница судов отчаливает, медленно вытягивается по Нилу против течения, как бы направляясь на юг, в Нубию.
Уже несколько дней воды великой реки стали ярко-красными и уровень их заметно поднялся. Наступает время ежегодного разлива, когда Нил оплодотворяет прибрежные земли приносимым с верховьев илом. Поэтому то, что нам кажется просто вечерней развлекательной прогулкой, в глазах всех присутствующих является одной из важнейших государственных и религиозных церемоний.
Пройдя несколько сотен метров по реке, царская барка останавливается, ее примеру следуют и сопровождающие ее лодки. Певицы затягивают торжественный гимн, придворные дамы и жрицы звенят систрами. Фараон выходит из каюты и направляется на нос судна к статуе божества, за ним следует верховный писец по-прежнему с ларчиком в руках. Жрецы громко читают молитвы, и с ладьи и с лодок в воду сыплются самые разнообразные дары. Хуфу протягивает назад правую руку, писец мгновенно открывает ларец и вынимает оттуда небольшой папирусный свиток. Он перетянут виссоновой лентой, на которой явственно виден оттиск печати фараона. Хуфу высоко поднимает над головой свиток и с силой швыряет его в воды Нила. Это царский указ реке начать половодье. Свиток быстро погружается вглубь, внутри него для тяжести спрятан небольшой золотой брусок. Теперь стране на год обеспечено благополучие. Все окружающие настороженно наблюдают за действиями Хуфу и, видя, что указ принят Хапи, разражаются восторженными восклицаниями и похвалами фараону.
Церемония окончена. Ладья и лодки медленно поворачивают назад и причаливают к пристани. Властелин отправляется во дворец в сопровождении обязанных присутствовать при вечерней молитве владыки Обеих Земель и отходе его ко сну.
Остальные направляются кто домой, кто на пиршество к начальнику житниц.
Проходит несколько часов, солнце уже давно скрылось за горизонтом, быстро прошли сумерки (они здесь, как и везде в тропических странах, короткие), стемнело. На небе выступили крупные яркие звезды.
Весело переговариваясь, расходятся последние гости из дома начальника житниц. Их провожают рабы и слуги, несущие факелы, — уличного освещения здесь, конечно, нет, а серп молодой луны дает мало света. Скоро все стихает, ночь вступает в свои права. Кругом покой и темнота.
Только в одном домике, неподалеку от городской стены, мерцает огонек. Заглянем туда, чтобы узнать, почему здесь кто-то бодрствует. В небольшой комнате сидит одинокий задумавшийся человек, скрестив, как обычно, ноги; рядом с ним светильник. В задней части дома давно уже спят его домочадцы. Это тот младший писец, кодорого мы заметили при обзоре строящейся пирамиды.
Вот он берет чистый свиток папируса и, развернув его на коленях, начинает быстро писать что-то на нем. Время от времени пишущий останавливается, смотрит рассеянно вокруг и снова продолжает наносить знаки на гладкую поверхность листа. Он думает, и эта мысль возникла у него сегодня, что самые могучие памятники в сущности слабее человеческого слова, и пытается изложить это в своем сочинении. Сперва он дивился величию сооружения, с горечью понимал, как скромно будет выглядеть его собственная гробница (каждый египтянин готовит себе гробницу, если позволяют средства). Возвратившись домой после хлопотливого дня, он задумался: что же останется в память о нем: ведь его скромная мастаба недолговечнее пирамид, она быстро разрушится. И ему пришла в голову мысль: то, что он пишет, созданное им слово, живет дольше всего, даже Великой пирамиды. Заглянем через плечо писца в ровно ложащиеся строки.
«…Имена [мудрых] пребывают вовеки, [хотя] они отошли, закончили свои жизни и неизвестно уже потомство их. А ведь они не делали себе пирамид из бронзы с надгробными плитами из железа. Они не заботились о том, чтобы оставлять наследниками детей, [которые бы] произносили их имена, но они сделали своими наследниками писания и поучения, которые они сотворили. Они поставили себе [свиток] вместо чтеца и письменный прибор вместо «любящего сына». Книги поучений стали их пирамидами, тростниковое перо — их ребенком, поверхность камня — их женой. И для них [тоже] были сделаны двери и залы, но они развалились. Их жрецы [ушли], их надгробные плиты покрылись прахом, их комнаты забыты. Но имена их произносятся из-за писаний, которые они сотворили, ибо они были прекрасны, и память того, кто создал их, [пребывает] вовеки…»
Пишущий останавливается и бросает сосредоточенный взгляд вправо. Там на небольшом пьедестале стоит статуэтка павиана — олицетворения писца, погруженного в себя и в Слово. Ибо бог Тот — павиан — открыл искусство чтения, он создал письмо, он изобрел слово и тем самым даровал людям мудрость.
И снова бегут из-под кисточки торопливые строки: «Человек погиб, и тело его стало прахом, и все его близкие умерли, но вот писания делают то, что вспоминается он в устах чтеца, ибо полезнее свиток, чем дом строителя, чем молельня на западе; лучше он, чем укрепленный замок и чем плита, посвященная в храм. Разве есть подобный Хардедефу? Разве есть другой, подобный Имхотепу?… Они ушли, и имя их (было бы) забыто, но писания заставляют их помнить…» [11].
Скромный мемфисский писец не знает, что эта его мысль действительно станет бессмертной. Переходя от одного писца к другому, от поэта к поэту, из поколения в поколение, она будет эмблемой, символом поэтического творчества. Через две с половиной тысячи лет римлянин Гораций Флакк напишет свой «Памятник», где будут упомянуты и бронза, и пирамиды. Почему? Только потому, что венусийский поэт, следуя давней традиции, повторит этот образ, родившийся сегодня в голове писца.
11
Перевод М. Э. Матье
12
Главная река в Апулии, родине Горация.
13
Мифический предок населения Давний, области Апулии, бедной водными источниками.
14
Перевод Н. И. Шатерникова.