Сталь остается

Из-за портьеры донеслось покашливание.

Девушка опустилась на четвереньки. Груди тяжело колыхнулись. Аркет дотронулась до ее плеча и ощутила пробежавшую под пальцами легкую дрожь. Блондинка подняла голову.

— Накидка, — прошептала одними губами Аркет.

С губ девушки сорвалось испуганное «ой», в глазах заметалась паника. Аркет успокоила ее жестом, потом присела рядом, осторожно вернула накидку на место и поправила выбившуюся из-под муслина золотистую прядку.

За портьерой снова откашлялись, теперь уже требовательнее, громче. Девушка опустила голову и поспешила на зов его императорского величества. Глядя ей вслед, Аркет стиснула зубы. Крылья носа вспыхнули, дыхание участилось. В какой-то момент она даже шагнула к внутреннему занавесу, но вовремя остановилась.

Убирайся отсюда, Аркеди. И поскорее.

Всего лишь очередная рабыня.

Мысль проскочила сама собой, и Аркет даже не поняла, к кому она относилась.

Она повернулась и вышла.

Ее долг — исполнять волю императора.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— В том месте, где стремящаяся на запад река Трель разделяется на рукава, режущие мягкий суглинок береговой равнины Наома, будто линии судьбы на ладони человека, где море теряет силу, разливаясь по болотам и топям, и уже не угрожает возведенным человеческими руками сооружениям, один из далеких предков Грейса Милакара, известного также под прозвищем Дар Небесный, открыл для себя стратегическую истину: построенный в таком лабиринте город станет чем-то вроде крепости. Мало того, будучи по натуре человеком скромным и изобретательным, этот патриарх рода Милакаров не только осуществил задумку и основал поселение, добраться до которого можно было только с помощью местных проводников, но и отказался от права дать ему свое имя, а вместо того назвал Тре-а-лахайном, от старомирликского лахайнир — благословенное прибежище. Присущая человеческому языку леность вскоре породила современный вариант — Трилейн. Со временем дерево сменил камень, грязные улочки обрели мостовые, дома и башни вознеслись над равниной, став городом, который мы все знаем и любим, а свет его, видимый за полный день пути, сделался маяком для судов и караван-сараев. Давняя история основания города позабылась, а клан Милакаров, как ни грустно, встал в один ряд с прочими…

Такими словами закончил Грейс повествование, подкрепленное если не силой фактических доказательств, то по крайней мере страстью рассказчика. Не у многих достало бы дерзости открыто назвать его лжецом и уж тем более бросить такое обвинение за обеденным столом в его собственном доме.

Стоявший у завешенного парчой входа Рингил усмехнулся.

— Давненько ты ковыряешься в грязи, — громко протянул он. — А посвежей ничего не найдется, Грейс?

Разговор в освещаемой свечами столовой смолк с быстротой соскальзывающих в вечность последних песчинок в песочных часах. Холодный свет Обруча сочился в наступившую тишину через неплотно зашторенные окна на дальней стене. Взгляды собравшейся за овальным столом компании устремились к незнакомцу, заметались. Некоторые оглядывались, руки других, облаченных в богатые одежды, вцепились в спинки стульев — ножки царапнули пол, мягко зашуршали платья. На миг выражение покоя и уверенности соскользнуло с самодовольных упитанных лиц. Рты открылись, глаза вытаращились. Сидевший на корточках справа от Милакара юнец моргнул растерянно и тут же сжал рукоять засунутого за пояс восемнадцатидюймового мачете.

Рингил поймал его взгляд и задержал на секунду — уже не ухмыляясь.

Милакар цокнул языком. Звук получился похожим на поцелуй. Мальчишка убрал руку.

— Привет, Гил. Слышал, ты вернулся.

— Правильно слышал. — Рингил перевел взгляд со слуги на хозяина. — Вижу, ты, как всегда, в курсе дел.

Стройностью Милакар не отличался и прежде, росту в нем тоже не добавилось — вопреки притязаниям на кровное родство с Наомом он был невысок, — но если эти параметры не изменились, то не иссякла в нем и та внутренняя энергия, та мускульная сила, что ощущалась даже тогда, когда он сидел. Глядя на Милакара, каждый понимал — ему не надо много времени, чтобы вскочить, принять стойку уличного бойца, выставить кулачищи и выбить дерьмо из любого, кто напрашивается на неприятности.

Пока он лишь насупил брови и большим и средним пальцами потер подбородок. Затем прищурился, и морщинки разбежались улыбкой, которая, однако, так и не тронула губ. Глубокие, бархатно-голубые, словно тронутое солнцем море у мыса Ланатрей, глаза ожили, отражая колеблющийся свет. Взгляды встретились, и губы Милакара шевельнулись, произнеся неслышно что-то, предназначенное для одного лишь Рингила.

Напряжение схлынуло.

Вслед за Рингилом прибыл, сопя от усердия, раскрасневшийся привратник, заботам которого гость вверил меч и плащ. Был он человеком далеко не молодым, и забег по лестнице и длинному коридору за быстроногим гостем дался ему тяжело.

— Уф… Его светлость мастер Рингил из Эскиат-Филдс. Полноправный рыцарь Трилейна…

— Да-да, Куон, благодарю, — язвительно перебил его Грейс. — Мастер Рингил уже и сам представился, можешь идти.

— Да, ваша честь. — Привратник метнул в гостя неприязненный взгляд. — Спасибо, ваша честь.

— И вот что еще, Куон. В следующий раз постарайся не отставать от незнакомых посетителей. Мало ли кого занесет; и наемный убийца может зайти.

— Да, ваша честь, конечно. Я постараюсь, ваша честь. Больше такого не повторится…

Милакар махнул рукой. Куон удалился, раскланиваясь и ломая руки. В душе колыхнулось сочувствие, но Рингил решительно, как упавший из трубки уголек, растоптал это чувство в зародыше. Не время для сантиментов. Он прошел в комнату, чувствуя на себе липкий взгляд мальчишки с мачете за поясом.

— Ты ведь не наемный убийца, а, Гил?

— Сегодня — нет.

— Хорошо. Потому что ты, кажется, оставил где-то свой большой меч. — Милакар деликатно помолчал. — Если, конечно, он все еще с тобой. Тот самый меч.

Рингил подошел к столу, ухмыльнулся и отвесил хозяину поклон.

— Меч со мной. И короче не стал.

Кое-кто из собравшихся негодующе заворчал, кто-то возмущенно крякнул. Рингил прошелся взглядом по лицам.

— Прошу извинить. И где только мои манеры? Добрый вечер, господа. Дамы. — Последних, строго говоря, в комнате не было. Все присутствующие женщины были из разряда платных особ. Он оглядел их, выбрал наугад одну и обратился уже к ней. — Что хорошего, госпожа?

Шокированная шлюха раскрыла фиолетовые губы и уставилась на него в совершенном недоумении. Рингил терпеливо улыбнулся. Женщина беспомощно оглянулась в надежде на помощь и поддержку кого-то из клиентов, но на выручку никто не спешил.

— У нас тут все хорошее, Гил. — Если кого-то из честной компании и задел тот факт, что гость обратился в первую очередь к потаскухе, а не к особам более достойным, то Милакара выходка старинного приятеля не тронула совершенно. — Потому что за все плачу я. И кстати, почему бы тебе не попробовать сердце пумы? Вон там, на желтом блюде. Исключительно вкусно в ихелтетском маринаде. Вряд ли тебе в последние годы доводилось угощаться чем-то подобным в своей глуши.

— Ты прав, не доводилось. У крестьян только баранина да волчатина. — Рингил наклонился и ухватил с тарелки изрядный кусок мяса. Капельки жира, стекая с пальцев, падали на стол. Откусив, он неспешно пережевал и одобрительно кивнул. — Что ж, для борделя совсем неплохо.

Ропоток недовольства обежал стол. Кто-то вскочил. Не старше сорока, физиономия бородатая и не такая перекормленная, как другие. Под модным в здешних местах пурпурном с золотом наряде крепкая фигура, на которой, похоже, еще не все затекло жиром. Пальцы сжали рукоять кинжала, оставленного без внимания бдительным привратником. Рингил успел заметить золотую печатку с эмблемой болотной ромашки.

— Это возмутительно! Я не позволю какому-то Эскиату безнаказанно оскорблять присутствующих! Требую…

— Не люблю, когда меня так называют, — сказал, не переставая жевать, Рингил. — Пусть будет мастер Рингил, ладно?