За короля и отечество

Она потрясенно уставилась на бабушку.

— Да, милая моя, это настолько серьезно. Он пытается предотвратить выборы — он понимает, что на этот раз у католиков большинство, и он обещает геноцид — не только ирландцам-католикам, но всем ирландцам. За предательство. Оранжисты напуганы, милая моя, и они не могут найти его.

— А вы нашли? — пробормотала она перепуганным детским шепотом.

— Нашли. И если только, детка, правда то, что рассказывают о той лаборатории, куда он устроился, он сможет уничтожить всех нас — всех на этой проклятой планете. Миллиарды невинных душ.

Она так и продолжала, дрожа, сидеть в бабкиных объятиях, пока та объясняла ей, почему они не могут просто ликвидировать его, послав боевую группу. Ничего, ни малейшего слуха — вообще ничего, что не выглядело бы как заурядный несчастный случай. Но прежде они должны удостовериться. Реальна ли угроза? Имеет ли разработка шансы на успех? И если имеет, далеки ли разработчики от цели? И буквально единственным человеком в Ирландии, способным проникнуть в лабораторию так, как это уже сделал этот оранжист, была Бренна МакИген.

— Они делают все, что могут, детка, — и наши, и оранжисты. Они боятся его, Бренна, — боятся человека, которого сами породили, а теперь должны остановить. Но они не могут сделать это сами. У них нет никого с подходящей для этого научной квалификацией. А если бы и был, тот тип запросто узнает его и спихнет невзначай с какой-нибудь скалы. Тебя мы туда устроим, Бренна. Только ты и никто другой может выявить правду и остановить его.

Надо же, какая ирония: впервые в истории отношений протестантов и католиков в Ирландии оранжисты добровольно пошли на сотрудничество с «временными» из ИРА. И потребовалось для этого осознание того факта, что они спустили с поводка существо, готовое уничтожить весь мир — включая оранжистов, превративших его в орудие уничтожения, — только бы отомстить католикам и британцам, которые «предали» его.

Седрик Беннинг — разумеется, его звали совсем по-другому, но так звалась его тщательнейшим образом продуманная легенда, — был хладнокровен, гениален — и совершенно безумен. Отказаться от этого задания она не могла. Его необходимо было остановить. Поэтому она приехала в Шотландию (она даже не пыталась представить себе, какие связи пришлось пустить в ход, чтобы устроить ее сюда), и опознала Беннинга, и подтвердила степень угрозы — смертельной! — а теперь появился этот капитан С.А.С., который ничего этого не знает, и каждый его взгляд в ее сторону не оставлял ни малейших сомнений в том, что первое место в списке подозреваемых уготовано ей.

А как же иначе? Она ирландка, не так ли? Этого более чем достаточно, чтобы каждый уважающий себя британец ненавидел ее или по крайней мере не доверял — с учетом обстоятельств. Да что там, к концу импровизированной лекции Милонаса все до одного ее коллеги начали тревожно коситься на нее. ИРА,говорили эти их взгляды, ИРА угрожает нам и нашим близким, а ты, видит Бог, ирландка…И ведь не могла же она встать и заявить: «Да, друзья мои, вы абсолютно правы, я самая что ни на есть ИРА, и я единственная, кто стоит между вами и катастрофой такой чудовищной, что вам и не снилось…»

Признание не дало бы ей ничего, кроме билета в один конец — в тюрьму, а тот, которого она должна была остановить, остался бы на свободе, вольный делать все, что ему заблагорассудится. Интуиция — а с интуицией у Бренны всегда все было в порядке — твердила… нет, визжала, что теперь, когда за дело взялась С.А.С., нельзя терять ни минуты. Правда, тут интуиция вступала в спор с логикой. Логика говорила, что ей лучше не дергаться, держаться своей не очень-то убедительной легенды и отвечать на все подозрительные взгляды С.А.С. милой улыбкой. Однако она больше верила интуиции. Он сделает ход сейчас и сделает все так, чтобы подозрение пало на тебя. И что ты, Бренна, с этим поделаешь, а?

Она повернула ключ в замке зажигания, задним ходом вывела машину со стоянки и направила ее в сторону лаборатории. Что бы он ни задумал, он совершит это сегодня ночью. Конечно, останься она в пабе на глазах у кучи свидетелей, она получила бы стопроцентное алиби… но что смысла для нее в этом алиби, если он тем временем взорвет к чертовой матери будущее? Она подумала о Теренсе Беккете, сидевшем в одиночестве в лаборатории, работающем как каторжник над подготовкой нового путешествия во времени, и ее пробрала дрожь.

У нее в коттедже лежал спрятанный пистолет — самая противозаконная штуковина из всех ее пожитков. Захватить с собой пистолет ее уговорила бабка — ради личной безопасности, сказала она, в операции такого рода. Но не для убийства, нет. В ее обязанности входило только опознание агента оранжистов, чтобы его ликвидировали затем совсем другие люди — так, чтобы ни при каких обстоятельствах и тени подозрения не упало на ИРА. Такой сложной, можно сказать, деликатной задачи перед Ирландской Республиканской Армией не стояло еще ни разу, как почти не имелось прежде прецедентов, при которых меньше всего ей нужна была огласка. Только физический результат.

И тут появление этого чертова САСовца сорвало все предварительные планы.

Бренна разрывалась между желанием заехать в коттедж и сунуть в карман пистолет и столь же сильным желанием вышвырнуть эту чертову железяку в Фирт-ов-Форт. Совершенно невозможная ситуация. Невозможная с самого начала. И главное, ломать голову над ней совершенно бесполезно. Действуй же, черт подери,приказала она себе, пытаясь унять мерзкую дрожь в руках.

Она вела машину осторожно. Притормозив, свернула с шоссе на подъездную дорогу. «Дворники» едва справлялись с хлеставшим по стеклу дождем. Наконец она затормозила перед своим временным пристанищем — угрюмым, уродливым коттеджем, который выделил ей Теренс Беккет. Никто еще не возвращался из паба. Только машина Беккета маячила в темноте перед его домом, ближним к главному лабораторному корпусу. Она так и не смогла определить, лег он спать или продолжает работать: свет в коттедже был погашен, а в лаборатории и вовсе нет окон.

Она заглушила мотор и, взбежав на крыльцо, принялась возиться с замком; вода струилась по ее лицу, и даже козырек над дверью не мог защитить ее от разгулявшейся стихии. Войдя, она щелкнула выключателем и некоторое время стояла, в растерянности глядя в свете единственной лампочки на разбросанные по комнате пожитки. Помещение казалось ей чужим — даже комната университетского общежития была ей роднее. Старые привычки, от которых она сознательно отказалась, переехав в Дублин после разрыва с ИРА, и в новой жизни словно преследовали ее. Лицо ее болезненно скривилось. Cuma