Хозяева Прерии

Три парашютиста – последние оставшиеся в воздухе, филигранно высаживаются посреди двора и врываются в одну из построек. Так же беспрепятственно в посёлок со всех направлений входят их товарищи.

Задача выполнена. Потерь нет. Противник не обнаружен. Дома и хозяйственные постройки пусты. А вот в кладовых глазу есть чему порадоваться. Окорока и сыр, сметана, творог, копчёные сосиски. В холодильниках мороженая рыба, картошка в погребе. Воины знают, что с этим следует делать. Жаль, конечно, что побили окна, да и дверь ломать не следовало, никто её не запирал, однако боевой устав предписывает определённую последовательность действий при занятии населённого пункта без разведки.

Что же, завтра взводу предстоит захватить и освободить от жителей следующий хутор, так что с наступлением темноты начнётся марш-бросок на тридцать километров – надо быть последним идиотом, чтобы идти через голую равнину в дневное-то пекло. А пока можно перекусить.

– Ань, ты кукурузовку хорошо спрятала?

– Лучше не бывает. В погребе за ларём.

– Тогда ладно, за ларём не найдут.

– Товарищ сержант, а в этой банке спиртное. И видите, травку в нём местные жители настаивают. Надо бы отведать.

– Верная мысль. При таком обилии закуски не может быть, чтобы люди в выпивке толку не понимали. Только ты ж смотри, чтобы не перебрал никто. Нам к вечеру надо быть в полной боевой.

– Да сто грамм никогда не повредят.

– Ты не путай, ефрейтор сто граммов чистого спирта и шестидесятипроцентную воду, национальный русский напиток, в просторечии рекомый водкой.

– Да он по крепости в самый раз.

– Отведал уже, небось?

– Вестимо. Хозяйка его, видать от мужа спрятала в чуланчике возле хлева. А выпивка качественная. Говорят, местные всё на кукурузной самогонке настаивают, знают они в этом толк.

– Ань, а чего они из дому носа не кажут? Уже смеркается, а никакого движения. Дрыхнут, что ли? Так хоть часового бы выставили!

– Наверное, есть часовой, только он на виду не маячит, а сидит спрятавшись и по сторонам поглядывает.

Мужчина и женщина спятились вглубь кустарника.

– Гейка, паршивец, а ну слазь с дерева. Увидят тебя, и всем нам тогда не поздоровится.

– Не увидят. Я отсюда засёк, как один солдатик бутыль нашёл возле хлева и в дом затащил. Ты же, мам, говорила, что если из неё глотнуть, то умрёшь.

– Ну так такого дурака, чтобы настойку карачун-травы выпил на всей Прерии не сыщешь. Она ведь чтобы корове укусы насекомых обрабатывать.

– Мам! Они не с Прерии.

– Ой! Беда! Это ж батька наш надорвётся, пока такую уйму покойников позакапывает!

– Вы, предки, совсем от страха думать разучились. Привязать трупы к корове, она и отволочёт солдатиков в Косую падь. А там свинослоны их быстро приберут.

– Неправильно это, Гейка, не по-христиански оставлять покойного без погребения.

– Ага. А гранату в чужой дом бросать, это, конечно, образец христианского смирения, – вмешался отец. Ясно, что махать лопатой, у него никакого желания нет. – И стоит поторопиться, пока не завоняли, а то нам потом дом не отмыть. Гейка, приведи Пеструху и Красаву, Анна – прикрывать Гейку. А я пошёл мертвяков вытаскивать. И ты ж смотри мне, чтобы верёвки отвязывал, а то не напасёшься их.

Оленьке страшно за Цуцика. Ну и что, что он большой и сильный, но ведь такой доверчивый и совсем не боится людей, а пуля – она любого убить может. Семейство ихнее, как сигнал опасности получили, сразу укрылось, а вот позвать с собой всеобщего любимца не получилось. Он же не домашняя кошечка – приходит и уходит когда ему вздумается. И в этот раз где-то пропадал.

Нашла его Оленька ещё совсем маленьким молочным котёнком когда косила траву. Не руками, понятно, а на мотокосилке. На двадцать-то коров свежей травы наготовить да привезти без техники – это не фунт изюму. Так вот при косьбе она зверька и обнаружила. Выглядел он потерявшимся и несчастным, жалобно мяукал и на предложенное ему молоко, что было прихвачено к обеду, отреагировал положительно. Присосался к горлышку бутылки, как к материнскому соску и Оле оставалось только надавливать на мягкий пластик, ускоряя поступление пищи в рот.

Естественно малютку-саблезуба она опознала с первого взгляда. Не маленькая уже тогда была – двенадцать лет. И училась хорошо, и дома по хозяйству ребёнком себя не чувствовала. И, рассудив, что не иначе, остался детёныш сиротой, забрала его домой. Его ведь и съесть могут беззащитного и голодного. Весил он тогда немного и делянку докашивал со своей спасительницей сидя у неё на коленях за рулём косилки.

Рос он на удивление медленно, а вот навыки домашнего животного приобрёл в два счёта. Принимал ласки и выпрашивал подачки, устраивался на постели рядом с любым, кто его не спихивал и, случалось, шкодил, за что получал по заднице мокрым полотенцем. За год он увеличился в размерах примерно вдвое и был уже размером со средних размеров собаку, когда однажды ночью под окнами их дома раздался грозный рык. Цуцик вскочил с подстилки у Олиной кровати и мяукнул уже у двери. Попросился.

Встала и выпустила его сначала из комнаты, а потом и из дома. Вернулся он через неделю, поел, выспался и снова пропал. С тех пор домашний любимец большую часть времени где-то шлялся, наведываясь в их дом время от времени, каждый раз на неопределённый срок. Привычки баловня сохранил полностью и если случалось ему оплошать – удары мокрым полотенцем переносил безропотно.

Рос он медленно, но за прошедшие годы успел вытянуться, хотя юношеская худоба всё ещё сохранилась. Последний раз ему крепко попало шваброй, когда он взгромоздился на мамину кровать, и она сломалась. Взрослый махайрод, он, знаете ли, не пушинка. А перед этим Оля оттрепала его за уши, когда ему чем-то не понравился её Павлик, и он помочился в его башмаки. Представляете, сколько помещает в себе зверь, способный ударом лапы свалить корову?

И это создание приняло наказание безропотно. Вообще-то входить в дом Цуцику позволялось до сих пор, несмотря на то, что он иногда что-то ронял и ломал. Просто непрочные вещи вышли из обихода, а остались только крепкие. И с Павликом Цуцик подружился, потому, что когда после забоя скотины тот разделывал тушу, то все, полагающиеся на долю саблезуба кусочки делал нужного размера и клал точно на язык, просовывая руку между огромными клыками.

Деток своих Оля и Паша даже отпускали с Цуциком в лес. Он их там никогда не бросал одних и обязательно приводил домой. Иногда казалось, что зверь и речь человеческую понимает, только ответить не может. Соседи, особенно ребятишки, с Цуциком знались. Случалось, он у них даже что-то выпрашивал. Или получал метлой, если проявлял излишнюю настойчивость. Но приходил и уходил, подчиняясь одному ему известным причинам, и никому никогда не мешал. Пару раз фельдшерица зашивала ему рваные раны, отчего при её приближении он всегда убегал. Вот, пожалуй, и всё, что можно поведать о Цуцике.

Здесь в пойме Эолки всегда богатые травы – райское место для молочных ферм. Хозяйства невелики, чтобы возить свежую кошенину было недалеко, и расположены они часто – через три-четыре километра друг от друга. Густые леса, разделяющие обильные луговины, дали людям надёжное укрытие. Если бы не рёв недоенной скотины в оставленных без присмотра хлевах, было бы терпимо, а так, то один малёк, то другой, пробираются на подворья и быстренько прилаживают доильные аппараты к распертому вымени, выпуская молоко прямо в чавкающий навоз.

А дело это рискованное. Группы солдат шастают от фермы к ферме и всё людей высматривают. В Леройку вон стреляли, так он насилу ушел. А как Цуцик объявится! Страшно Оленьке.