Волчья Радуга

И Яно продолжал хранить свою тайну В следующее полнолуние ему пришлось целый день прятаться от людей и собак, которые, чуя присутствие зверя, беспокойно метались на привязи. Он слышал, как встревоженно звала его мать, но сидел, забившись в яму около подвала, прижав уши и хвост и стараясь не обращать внимания на голод. К вечеру, когда превращение обратно состоялось, он со всех ног бросился домой — принимать жестокую взбучку от сурового отца. Еще пару раз ему удавалось уговорить родителей отпустить его с ребятами в ночное, а там спрятаться от своих сверстников.

Три дня и три ночи провел Яно в лесу. Сначала он даже увлекся своим приключением. Расстелив хвост по ветру, он носился до изнеможения, проверяя свое новое тело на прочность, удивляясь ночному зрению, выслеживая по запаху лесных зверушек. Когда голод стал невыносим, он сумел подкрасться к зазевавшейся куропатке и неловким движением челюстей, и даже не с первого раза, умертвил несчастную птицу. Его тут же вырвало. А потом он понял, что острый запах крови волнует его, а теплое мясо кажется необыкновенно вкусным.

Наконец Яно решил открыться — но не родителям, а своим приятелям-подросткам. Ему казалось, что они не испугаются, а может, даже позавидуют его необычной истории.

Мальчишки Яно не поверили. Они назвали его вруном и чуть не поколотили. Раздосадованный Яно заявил, что докажет правдивость своих слов, и в ночь следующего превращения не стал прятаться в лесу. Он не видел, как смотрели на него оцепеневшие дети, пока изменялись его кости, а кожа покрывалась шерстью. Когда же все закончилось, и молодой волк посмотрел людям в глаза, он понял, что совершил страшную ошибку. Мальчишки еще немного постояли с открытыми ртами, а потом, отчаянно голося, бросились прочь. Яно пытался крикнуть им вслед, но только волчий вой вырвался из его пасти. В отчаянии он убежал в лес.

А дети тем временем рассказали все родителям, и вскоре мужики явились в дом к отцу Яно. Вместе с ними пришел и староста. Они спрашивали, где Яно, но родители сами не знали, где их сын, и только недоумевали. Тогда староста вспомнил, как четыре года назад странный волк укусил мальчика.

— Значит, теперь и он стал оборотнем, — со знанием дела заявил староста, поглаживая окладистую бороду. Мать истошно взвыла и залилась слезами, отец выпроводил всех вон, клятвенно пообещав, что разберется, в чем тут дело, а потом долго ходил по избе, не в силах поднять глаз от стыда.

Когда Яно вернулся домой, от него шарахалась вся деревня. Он сразу понял, что всем известно о его превращениях. Он вошел в дом и встретил мрачное молчание отца и тихие всхлипы матери. Сестры не показывали носа из комнаты, а старшие братья со строгими лицами стояли рядом с отцом.

— Я ничего не сделал, мама, — холодея от внезапного ужаса, прошептал Яно.

— Заприте его в сарае, — велел отец братьям. Те послушно отвели мальчика под замок; один остался его сторожить, а другой, по велению отца, отправился за старостой. Тот явился в сопровождении двух господских стражников — рыцарей в черных доспехах, вооруженных большими пистолями.

— Не думайте, что вы отдаете на поругание собственного сына, добрые люди, — заявил староста. — Вашего сына давно уже нет, а лютая нечисть использует лишь его тело. Отслужите заупокойную службу прямо сегодня, ведь душа вашего сына давно на небесах.

Услышав этот разговор, Яно понял, что его ожидает что-то ужасное. Он вдруг неистово забился в своей темнице и громко, в голос, заплакал. Мать стала рваться к нему, но отец грубо затолкал ее в дом и запер дверь. Тогда стражники вытащили мальчика, забравшегося в самый темный угол сарая, и, подгоняя пинками, поволокли к дому управляющего, иногда служившему и тюрьмой провинившимся крестьянам. Вся деревня вывалила посмотреть на оборотня. Женщины тихонько плакали, мужчины вполголоса спорили, как надо с ним поступить, но никто не вмешивался. Когда за Яно закрылась тяжелая дверь, народ молча разошелся по своим делам.

Яно провел двое суток в полном неведении о своей дальнейшей судьбе. Дважды в день он получал плошку каши и плошку воды с куском хлеба. Впрочем, если бы он узнал, что сказал барон ниф Лоун, к которому управляющий явился с докладом, ему было бы еще тяжелей.

— Что-то нечисть в наших краях расплодилась, — томно произнес он, попивая из фарфоровой чашечки горячий шоколад. — Того и жди, слух об этом дойдет до герцога, а то и — не приведи Господь — до ее величества королевы Морэф. Немедленно доставьте это существо в мой замок. Надеюсь, церковный суд будет скорым, а потом его принародно сожгут на площади. Пусть все видят, как я забочусь о безопасности своих людей.

Но судьба бывает милостива и к нечисти. Ночью двое мальчишек — приятелей Яно — прокрались к дому старосты. Они уже пережили свой первый страх, и теперь их мучила совесть за то, что по их вине Яно попал в такую беду. Им удалось стащить ключи и отпереть дверь… Но тут же послышались голоса сторожей, обнаруживших пропажу, и Яно, не успев поблагодарить спасителей, со всех ног бросился бежать прочь от деревни, жалея сейчас только о том, что до полнолуния еще так долго: ведь человеку гораздо труднее выжить в лесу.

Яно бежал весь день и всю ночь, а потом, продремав в пустой медвежьей берлоге пару часов, снова вскочил на ноги и кинулся в лесные чащобы. Только поэтому ему удалось избежать облавы, которую черные рыцари барона ниф Лоуна устроили в окрестностях деревни.

Так началась тяжелая жизнь изгнанника. Каждый месяц, становясь на пять дней волком, Яно старался наесться впрок, потому что человеком ему порой приходилось голодать. Одежда на мальчике совсем истрепалась, лето кончалось, и ночи становились все холоднее. К счастью, вскоре он обнаружил одно новое обстоятельство. Однажды, по истечении пяти дней, он не превратился в человека. Это ужасно напугало его. Он испытал страстное желание снова встать на ноги, произнести человеческие слова. И, к удивлению Яно, его желание исполнилось. Вскоре он понял, что кроме тех пяти дней, когда он может быть только волком, в течение остального месяца он может обращаться то в волка, то в человека по своему усмотрению. И с той поры возможностью пройтись на двух ногах и говорить Яно пользовался все реже и реже, тем более, что разговаривать ему все равно было не с кем.

В те редкие часы, когда мальчик-волк не был занят поисками пропитания или бегством от врагов, чувство одиночества наваливалось на него могильной плитой. Люди травили его, как хищного зверя, а звери шарахались, как от человека. Изредка Яно встречал в лесу других волков; они либо поджимали хвост, либо угрожающе рычали издалека, скаля белые зубы.

Однажды, доведенный грызущей тоской до отчаяния, утратив всякий здравый смысл, Яно вышел на околицу Колемяшины. Сбросив волчий облик, ночью он прокрался к дому своей невесты и постучал в окно. Он почему-то был уверен, что Ганночка одна продолжала его любить. Она не сможет ему помочь, и он вернет ей слово, но, повидавшись с ней, он не будет чувствовать себя таким одиноким. Но Ганночка, увидев расплющенное по стеклу лицо своего юного жениха, закричала так, что разбудила весь дом.

— Оборотень! Оборотень! — захлебываясь слезами, кричала она. И Яно пришлось быстро превращаться обратно в волка, чтобы успеть исчезнуть, прежде чем выскочит Ганночкин отец и братья с ружьями, а за ними вся деревня.

Он часто думал пойти к матери. Прийти к ней серым волком, положить большую голову на колени, чтобы она гладила его и наливала молоко в плошку. Но Яно теперь хорошо понимал, что ничего этого не будет. И он снова бежал от людей, все дальше и дальше от родного дома, пока не покинул герцогство Шотфел и не оказался в соседнем Венсиде.

А потом пришла зима. Лес окутал мертвенный холод, все живое попряталось, и для хищников настали голодные времена. Одинокому же молодому волку, неопытному в лесной жизни, приходилось совсем плохо. От заячьих троп его гоняла местная стая, вожак которой угрожающе скалился, чуя в Яно не просто соперника, а нечто противное самой волчьей природе. Можно было поступать, как лисы: забираться на задние дворы деревень, нападая на зазевавшихся старых собак, опустошая курятники. Но посягать на людское добро Яно не мог. Он довольствовался мерзлыми ягодами, ловил под снегом полевок, искал падаль или объедки чужого пиршества — голод сделал его неразборчивым.