Служебный разбой (сборник)

– Зачем?

– Есть мысль. Горохова кто-то сдает. Этот кто-то знает, кто на вас наезжает… Ну, не конкретно, но кому-то он сливает информацию. Через этого человека можно будет протянуть цепочку дальше.

– Торопись, Бянко, время не ждет. Если со мной беда стрясется, я к тебе с того света вернусь, чтобы порвать на куски!

В то утро Сергей вызвал Аннуса и повел его в квартиру Горохова уже в отсутствие Азарова. Тот же милиционер с пристрастием допросил, к кому они пришли и кто такие, по домофону доложил о прибывших хозяину квартиры и, лишь получив добро, пропустил внутрь дома. Сергей поощрять сержанта за рвение в службе не стал – и так Азаров за утро дважды по пять сотен кинул; а еще древние японцы утверждали, что «сильно хорошо» – это уже плохо.

Горохов теперь был в тяжелом бархатном халате до пят, расшитом казахскими узорами. Рядом с ним, с важным видом английского джентльмена, стоял лакей. На Сергея он смотрел с презрением, на Анисима вообще не смотрел. Бянко это обстоятельство не задевало – лакеи Горохова получали в пять раз больше, чем сам главный редактор Калашников, не говоря уж о них, журналистской мелюзге. У них были «Тойоты» и «Ауди», квартиры с огромными плазменными экранами домашних кинотеатров, дети на платных факультетах в престижных университетах и молодые курвы-содержанки, победительницы провинциальных конкурсов красоты.

– Снова ты, Сережа, – Горохов обращался к нему уже, как к родному. Аннус его удивил. – Черный с тобой?

– Мой напарник. Познакомьтесь – Анисим. Помогает мне вести расследование.

– Понял. Но он компетентен? – Горохов был в полной растерянности.

– Дилетантов не держим.

– Ясно. Итак, ты что-то забыл у меня спросить?

– Александр Александрович, можно тет-а-тет?

Горохов пожал плечами.

– Изволь, – кивком он отослал лакея.

– Александр Александрович, я хочу поручить Анисиму последить за вашей обслугой, – у Сергея не повернулся язык назвать лакеев прислугой. Вроде меняется только приставка «об» и «при», но как изменяется смысл!

– Ага… Понял… Что ж, хорошо. Ты правильно подметил – кто-то на меня настучал тем прохвостам, что вымогают деньги. Если мы найдем стукача, то выбьем из него имена тех, кому он сдает меня…

– Да. Поэтому, Александр Александрович, необходимо, чтобы Анисим увидел всех, кто служит у вас. Но сделать это надо ненавязчиво, чтобы не вызвать подозрения.

– Сделаем так: он – дизайнер. Я решил поменять интерьер. Заказал самого модного дизайнера. Походим по квартире, пусть смотрит на обитателей, а я буду объяснять, что желаю «поменять и переделать». У меня работают четверо лакеев и шофер.

– Азаров говорил, у вас не один шофер, – Сергей припомнил, что Вениамин говорил про жену Горохова: «ее все лакеи прут, охрана, шоферы». Не шофер, а шоферы.

– Один из лакеев иногда подменяет шофера, когда ему требуется выходной или срочный отгул… Прошу.

Войдя в гостиную, сразу столкнулись лицом к лицу с прекрасной Нелли. Теперь Сергей смотрел на нее по-другому. Она казалась ему доступной, а ее красота была распутной. «Возьми меня!» Но Нелли во все глаза пялилась на Аннуса. На ее лице читалось животное желание отдаться африканцу.

Горохов не заметил ничего предосудительного.

– Как зовут вашего друга? – спросила Нелли у Сергея.

– Анисим. Знакомьтесь.

– Очень приятно, – жена Горохова обнажила в улыбке белоснежные зубы. – Меня зовут Нелли.

– Увидимся. Я буду у ваши дома наблюдать.

– Надеюсь… увидимся.

Нелли ушла, виляя бедрами, словно завлекающая клиента распутница. Горохова поведение жены не смутило. Видимо, мужские силы оставили его, и на флирт благоверной он смотрел сквозь пальцы – была бы рядом, целовала в лысину перед сном, что еще нужно! Он показал на двери, ведущие в бильярдную.

– Пройдемте.

Горохов показывал то одну, то другую шикарно отделанную комнату, говоря, что это ему уже приелось, что он ждет от Анисима новых заграничных идей. Аннус, раззявив рот, обалдевал от всеобъемлющей роскоши, царящей вокруг. Сергею пришлось не один раз толкнуть стажера в печень, чтобы он запоминал физиономии лакеев.

Последним Аннусу показали шофера – эдакого будолома в идеальном костюме. Африканец шофера испугался и, обернувшись к Бянко, пролепетал:

– Я все запомнить, можно идти.

– Отлично. Спасибо, Александр Александрович. Не будем больше отвлекать вас от дел. Мы будем на связи.

Оставив Аннуса дежурить у дома, Сергей на пару часов показался в редакции. От слежки стажера толку не было никакого, но журналист твердо решил делать вид, что старается, а дальше – как бог выведет. Нелепую они с Гороховым легенду про Анисима придумали – то он дизайнер, а то часами будет тереться у подъезда… Начхать! Горохов лично насочинял, пусть сам и думает – умно это или нет.

Между тем в редакции произошел первый за долгие годы инцидент между Фруевым и редактором Калашниковым. А дело было так…

Калашников наливался яростью. Он медленно краснел, глаза лезли из орбит. Эдакий сеньор-помидор. Читал статью Фруева о деревенских мужиках, ищущих правду в столице, и бесился. Фруев уже сто раз пожалел, что зашел так некстати.

Калашников не выдержал.

– Мужики! Ищут правду! Они ищут эту херовую правду уже лет пятьсот, Фруев! Ты подумал, когда брался за такую тему, кому она будет интересна? Твоим мужикам? Они нашу газету не читают! Какая им правда нужна, тем более в столице? Водка бесплатная? Что им нужно, конкретно? Сидел себе в деревне, работал – бах, все бросил, поехал правду искать, – Калашников метнул на Фруева убийственный взгляд. Тот испугано сжался – никогда не видел шефа таким озлобленным. – Правду им подавай! Какую правду?

– Чтобы город не угнетал деревню, – вяло отозвался Фруев. – Чтобы справедливость в жизни была.

– Справедливость! – рявкнул Калашников.

Фруев захотел поскорее покинуть кабинет.

– Справедливости нет! Нету! Нет ни правды, ни справедливости!

Калашников утверждал это искренне. Только вчера он убедился на собственном опыте в отсутствии справедливости. Его любимая жена Зарина, высокая полногрудая татарка, с которой Калашников прожил в мире и согласии двадцать лет, променяла его – сорокалетнего, атлетически сложенного красавца – на толстобрюхого близорукого хиляка, да еще коротышку, почти лилипута. Нет, она не объявила торжественно: «Юра, мы должны расстаться!» – она, как голодная сука, тайно бегала к хахалю трахаться, а после возвращалась домой и нежным голосом ластилась: «Юрочка, пупсик, что тебе приготовить?» Было бы не так обидно, если бы Калашников был импотентом и его не тянуло к жене – нет, он дважды в неделю наставлял ее на путь истинный в супружеской постели, делал по нескольку подходов, при этом по ее лицу видел, что дело делалось ладно. А она спуталась с этим пижоном, очкастым, плешивым музыкантишкой… Он же маленький, тот мужичок, до груди ей. Как можно с таким? И лицо уродливое, как у Фруева.

Калашников, зло прищурившись, посмотрел из-за листов со статьей на своего сотрудника. Точно, такая же отвратительная физиономия.

Если бы не старик в квартире напротив жилья коротышки, он бы до сих пор ничего не знал и верил бы в правду и справедливость. А так – их нет. Нету! Старик позвонил и, издевательски посмеиваясь, сообщил про Зарину.

– Хотите лично убедиться, приходите ко мне. Она уже у него, и они не зашторивают окон.

Взволнованный Калашников примчался к старику и в услужливо предоставленный бинокль увидел воочию, как Зарина оголилась и стояла перед мерзким коротышкой – великолепная, с большими бедрами, большими грудями, смуглокожая. Член у музыканта был не маленький, но и не большой – как у Калашникова. Нисколько не лучше. Ха, музыкант! Он играл на виолончели, и у него была маленькая виолончель, потому что он был коротышка! Какая она извращенка, его красавица-жена! Она послушно лежала на животе, пока музыкантик вытворял с ней все, что хотел. Ему она позволяла все, а законному супругу устроила «клубничку» всего дважды за долгую супружескую жизнь, и то с кучей оговорок и ограничений. А коротышке – пожалуйста, без проблем! Калашников видел лицо жены – она орала, она стонала, как шлюха. С мужем лежала с каменным лицом, а тут выделывала финты!