Ты против меня (You Against Me)

– Да нет же.

– Ты уверена? Потому что, если это так, все можно обернуть против него. Скажем, что он заставил тебя пойти в полицию, научил, что говорить, чтобы защитить сестру. Вот ты и соврала, а твои первоначальные показания на самом деле были правдой.

– Он не угрожал мне, пап. И не шантажировал. А новые показания – правда.

Он в отчаянии всплеснул руками:

– Значит, я больше ничего для тебя не могу сделать, поняла? Твое слово против слова Тома. И можешь быть уверена, я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как он гниет в тюрьме!

– Что происходит? – В дверях стояла мать.

Отец с нескрываемым раздражением посмотрел на нее:

– Ничего. Пойду выведу машину из гаража.

Она отошла в сторону, дав ему пройти, подождала, пока закроется входная дверь, и со вздохом рухнула на диван:

– Я ужасная мать, да?

– Нет, мам.

– Том наверняка так думает.

– Неправда.

Она печально улыбнулась:

– Значит, я просто ужасная жена.

Руки у нее стали холодными. Наверху она замерзла, и Элли почувствовала, что одна ее ладонь холоднее другой.

– Твой отец очень ответственно подошел к сборам. Даже эту комнату прочесал. Я и не заметила, как он эти диски взял, а ты?

Она указала на полки с дисками. В коллекции фильмов тоже зияли дыры, как будто полкам повыдергивали зубы.

– Том ненадолго уезжает, – пролепетала Элли. – Он скоро вернется.

– Да, надеюсь, мама Бена не решит, что мы сошли с ума, раз собрали ему такую кучу вещей. Надеюсь, она поймет, что твой отец просто хочет, чтобы Том чувствовал себя в безопасности. – Мать рассеянно погладила Элли по руке. – На самом деле других вариантов нет, если мы хотим, чтобы Том был рядом. Можно было бы поселить его в гостинице, но что это за жизнь? Ему там будет так одиноко, как думаешь?

Она все гладила и гладила ее по ладони в одном и том же месте кончиком большого пальца. Элли было не очень удобно, казалось, что палец вот-вот протрет ладонь до кости.

– Ну да ладно, – продолжала мама. – Он там собирает последнее. Пойду приготовлю ему пару сэндвичей, чтобы съел в машине. А то еще скажут, что мы его голодного к ним отправили.

– Мам?

– Может, мне ему какой-нибудь еды собрать на потом? Чипсов, еще чего-нибудь… Как будто он просто едет к Бену переночевать на один день. – Мать улыбнулась, сама не веря своим словам. – Я с мамой Бена по телефону говорила – я тебе рассказывала? Она очень меня успокоила. Хорошая женщина, мне сразу так показалось, как только я ее увидела на вечеринке. Мы с ней весь вечер проболтали. Отец им, конечно, денег оставит, не будут же они кормить Тома из своего кармана. И хорошо, что они живут за городом: меньше шума. Твой папа думает, что, когда суд начнется, активизируются журналисты, а мне бы не хотелось причинять неудобство людям, которые нам помогают.

– Мам, ты в порядке?

Ее мать глубоко вздохнула и задержала дыхание, несколько раз моргнув.

– Знаешь, я вот все думаю – останься мы в Лондоне, этого бы не случилось.

Элли дала ей бумажную салфетку и молча смотрела, как та утирает слезы.

– Прости, не хотела я расстраиваться. – Она наклонилась и схватилась за живот, как будто тот резко заболел. – Том сейчас кажется таким маленьким – стоит и собирает свои вещи. Я вот посмотрела на него и подумала: ну как, как он мог причинить кому-то вред? Он же всего лишь малыш. – Она уставилась на ковер, на свои ноги в резиновых калошах – она так и не переоделась после сада. Старые, потертые калоши. – До сих пор помню его первые шаги, первые слова – все помню.

Элли протянула ей еще одну салфетку:

– Держи.

– У него были такие красивые золотые кудряшки. Ты не помнишь, конечно, тебя тогда еще на свете не было, но они были просто очаровательные. – Мать протерла лицо салфеткой. – О боже, как же мне хочется быть сильной. Не хочу, чтобы он увидел меня такой, когда спустится вниз. – Она вдруг повернулась к Элли, точно увидела ее впервые. – Я знаю, что ты любишь его и не сделала бы то, что сделала, если бы не чувствовала абсолютную необходимость, но… он не монстр, Элли. Не хочу, чтобы все так думали.

– Я знаю.

– Он просто испуганный малыш. Мой малыш, которому страшно.

Элли очень медленно кивнула:

– Я тоже не хочу, чтобы ему было плохо.

– Знаю.

– Может, я все неправильно сделала, мам, но то, что я сказала в полиции, – это все правда. Я видела своими глазами, мам, клянусь.

Мать кивнула и снова принялась гладить ее руку:

– Хорошо, моя дорогая. Отец вошел в комнату:

– Пойду относить вещи в машину.

– Хорошо. – Мать улыбнулась ему сквозь слезы. – А я пойду сделаю пару бутербродов.

Он нахмурился, но она исчезла на кухне прежде, чем он успел что-нибудь сказать. Поэтому досталось Элли.

– Иди в свою комнату, – прогремел он. – Тебе нельзя здесь быть, когда Том спустится.

– Могу я с ним попрощаться?

– Нет, ты свидетель полиции. Если твой брат скажет тебе хоть слово, ты можешь все извратить и потом сболтнуть копам, что он пытался тебе угрожать. Тогда плакало его освобождение – вернется в тюрьму, глазом моргнуть не успеешь.

– Я ни за что бы так не сделала.

– Уверена? А я вот уже не знаю, на что ты способна.

Она медленно поднялась по лестнице, держась за перила. Дверь в комнату Тома была закрыта. Она пошла в ванную и умылась, вытерлась полотенцем перед зеркалом. Она не смотрелась в зеркало уже несколько часов. Вид у нее был уставший, а еще она как будто постарела. Элли коснулась своей щеки – проверить, не чудится ли ей. Но нет, это была она, Элли Паркер, девочка, предавшая свою семью. Что, если отец прав и она действительно готова на все?

Она не стала стучать, просто открыла дверь в комнату Тома и вошла. Он растянулся на кровати, перебирая содержимое старой обувной коробки: фотографии и бумажки были разбросаны по всему одеялу. Глаза его потемнели, словно внутри него что-то разбилось и пролилось.

– Закрой дверь, – проговорил он.

Она встала спиной к двери и стала смотреть, как он перебирает фотографии. Он просмотрел их с десяток, потом выбрал одну и долго разглядывал, прежде чем показать ей:

– Помнишь?

На снимке были они вчетвером в Австрии – ездили туда кататься на лыжах. Элли тогда было лет десять, и на ней было полное лыжное обмундирование – очки и комбинезон. Том стоял рядом. Оба улыбались до ушей.

– Был канун Рождества, – сказал он, – ив отеле устраивали представление с Санта-Клаусом, оленями, санками… помнишь?

Она кивнула и вернула ему снимок. Он положил его на крышку чемодана, взял еще несколько из коробки и просмотрел их.

– Я это сделала не для того, чтобы тебе навредить, – проговорила Элли.

Брат вручил ей еще одну фотографию:

– А это ты на ферме. Помнишь, лошадь наступила тебе на ногу?

Дело тоже было зимой, но только в другом году и в другой стране. Элли было двенадцать, и та лошадь сломала ей три пальца. Бросив взгляд на фотографию, она даже не взяла ее. Она должна с ним поговорить, раз уж решила.

– Я должна была рассказать, что на самом деле произошло. Не могла больше держать все в себе.

– Я понял.

– Пожалуйста, скажи, что я поступила правильно.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не против? – Он говорил тихо, почти шепотом.

– Нет. Что ты понимаешь.

Он встал, подошел к окну и чуть раздвинул шторы, выглядывая во двор:

– Ты в курсе, что папа собирается нанять лучшего адвоката, который выставит тебя лгуньей?

– Он мне сказал.

– Еще бы. – Том отвернулся от окна и бросил на нее такой нежный и такой страшный взгляд, что она с трудом признала в этом человеке своего брата. – Они будут задавать тебе очень личные вопросы. Расспрашивать в подробностях, чем ты занималась с братом Карин, выпытывать каждое слово, что он тебе сказал. Адвокат скажет, что ее брат тебе угрожал, а если ты возразишь, представит все так, что он соблазнил тебя и ты наивная дурочка. А если ты и тогда станешь возражать, то не оставишь ему выбора, и он вынужден будет выставить тебя лживой шлюхой.