Путь домой

— Ты не путаешь?

— Тут не спутаешь. У нас знатоки нашлись, все считают. По науке. И дату вычислили, когда проснулись. И сколько мы дрыхли подсчитали. И дням счет ведут. Сегодня четырнадцатое ноября. Ну, плюс-минус пара дней.

Не найдя приличных слов, я тихо выругался себе под нос.

— Вот я и говорю, не та погода, чтобы прыгать в неизвестность. А тут и жилье есть, и одежа, и запас по осени какой-никакой собрали. Коровки опять же. Молоко-мясо.

— Коровы-то откуда?

— Говорю ж, Коровий брод, — непонятно объяснил Митрофаныч. — Короче, не пропадем. Так что решай.

— И чем я буду обязан?

— Тю! Дурак ты, Серега. Это у вас в Москве все на деньги считается, потому и веры в тебе нет. Люди должны помогать друг другу просто так. Как в той сказке: «Делай добро и бросай его в воду». Сегодня ты поможешь, завтра — тебе. Это по-людски. А иначе человек человеку волк получается.

Все было как-то слишком гладко. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. С другой стороны, Митрофаныч не юлил, не давил и не шантажировал. И выглядел вполне искренним.

Да и прав он, как ни крути: по такой погоде не слишком-то попрыгаешь. Чтобы точку найти, порой может не один день понадобиться. А зимой в наших широтах на земле не заночуешь.

— Не знаю, что мои спутницы скажут.

— Бабское дело — мужика слушать, — отрезал Митрофаныч. — Хотел бы я демократии устраивать, спросил бы у них, а не у тебя. Ты мужик, твое решение.

Он посмотрел на меня, выжидая. И под его взглядом рухнули последние колебания.

— Мы останемся, — решил я.

— Вот и ладно, — кивнул Митрофаныч, будто ничего и не произошло. — Идем, Серега, перекусим и подумаем, как вас обустроить.

Новость о том, что мы остаемся в поселке, мои спутницы приняли по-разному. Звездочка спокойно, как само собой разумеющееся. Яна, напротив, напряглась. Ходила недовольная, смотрела исподлобья. На вопрос «что случилось?» бросила только тихое: «Ты же мне Москву обещал». Разумные доводы в пользу того, что идти в Москву сейчас не лучшее решение, особенного эффекта не возымели.

Янка надулась. Впрочем, мне было не до глупых обидок. Похлебав пахучего грибного супчика и махнув еще по полстакана «под супца», как выразился Митрофаныч, мы оставили моих спутниц на хозяйстве и отправились по соседним дворам.

Где-то Митрофаныч одалживался, где-то возвращал одолженное.

Все общение строилось на удивление миролюбиво, по-дружески. Я по инерции ждал подвоха, но его не было. Митрофаныч не врал. Коровий брод жил душа в душу. Здесь царила анархия в самом невероятном, в самом утопическом ее понимании. И мне это начинало нравиться.

Вскоре мы обзавелись досками и внушительным набором инструментов.

— Для чего это?

— Знамо для чего. Лежанки вам колотить будем, — поделился планами Митрофаныч.

Лежанки мы колотили полдня. У меня практики создания пусть даже примитивной мебели не было. Последнее, что я мастерил своими руками из дерева, — фанерная коробка. Но это было еще в седьмом классе на уроке труда. Потому к мебелестроению я подошел с опаской.

Митрофаныч страха не ведал. Более того, делал все с удовольствием и той же неспешностью, с какой копал могилу Штаммбергеру. Я долго приноравливался, вертелся на подхвате. Когда, наконец, понял конструктивные задумки Митрофаныча, решил ускорить процесс, но тут же получил нагоняй.

— Спешка нужна при ловле блох, — поведал мне хозяин. — Делать надо на совесть, а не кое-как. Усёк, тяп-ляпщик?

— Я не тяп-ляпщик, я кое-какер.

— Усё-ё-ёк, — довольно протянул Митрофаныч. — Молодчик.

Заскучать радушный хозяин не давал. Выслушав нашу историю, он без умолку травил теперь байки из жизни проснувшегося Коровьего брода.

Проснулись тут, как и везде, далеко не все. Первые дни было тяжело. Потом народ мало-помалу начал приходить в себя. Люди стали потихоньку организовываться. Все, что сохранилось после тридцатилетней спячки, как-то само собой негласно стало общим. Сперва хоронили общих покойников, потом принялись поднимать общее хозяйство.

Произошла миграция. Перспектива зимовки без электричества натолкнула людей на мысль, что деревянный дом с печкой лучше, чем современная коробка.

Вопрос отопления решался просто, как у классика: откуда дровишки — из лесу вестимо. Следом встал вопрос продовольственных запасов. Но и его за осень удалось решить. Грибов и ягод в лесу было множество. В Пышме — местной речке — расплодилась рыба. По бывшим огородам насобирали кое-какие одичавшие за тридцать лет, но вполне съедобные овощи. Натрясли дички с яблонь.

Прежде, до спячки, основным предприятием поселка была птицеферма. Она давала и рабочие места, и известные продукты. За тридцать лет от нее не осталось, увы, ничего, кроме теплых воспоминаний.

Зато каким-то боком местным жителям удалось собрать целое стадо коров, закономерно ставшее гордостью проснувшегося поселка.

Еще местные вели календарь, а кроме того — собрали радиоприемник и слушали эфир.

— Внимание, говорит Москва, — усмехнулся я.

— Если бы, — отмахнулся Митрофаныч. — Молчит Москва. И Екатеринбург молчит. Никого нет в эфире. Я сразу сказал: везде такая жопа. Иначе бы власти давно объявились. Ванька не верил. Теперь вот ты подтвердил, что везде так. Выходит, моя правда.

— А Ванька кто?

— А он радио и собрал. Радист наш.

— Как же приемник без электричества работает?

— Так и работает. Знаешь, что такое динамо-машина?

Что такое динамо-машина я себе представлял весьма смутно. Примерно так же, как патефон или автомобиль с паровым двигателем. То есть, в кино видел, в жизни не сталкивался. О чем честно сказал Митрофанычу.

— Город — зло, — поведал на это хозяин.

К тому времени, как закончили с лежанками, солнце скатилось к закату. Мы как раз затаскивали в дом второй свежесколоченный предмет меблировки, когда за кустами показалась темная макушка, и на двор выскочил парень лет девятнадцати.

— Привет, дядя Кирилл.

— Здорова, Тёмка, — кивнул Митрофаныч. — Чего надо?

— Да батя за дровами послал, а одному скучно. Думал, может, вам надо?

— Надо, — согласился Митрофаныч. — Только дел еще во. — Он полоснул себе ребром ладони по горлу, кивнул на меня: — Вон Серегу возьми. — Повернулся ко мне: — Сходишь? А я пока покашеварю, заодно барышень твоих к кухне прилажу.

Я пожал плечами:

— Давай топор.

Щепки бодро летели в стороны. Мы резво рубили в два топора, стараясь успеть до темноты, и звонкое тюканье эхом разносилось среди сосен.

Все же странно устроен этот мир. Вот, к примеру, Фарафонов заставлял работать из-под палки. Мотивировал это тем, что человек туп, ленив и сам делать ничего не станет. Не знаю, были ли люди, которых он превратил в рабов тупыми и ленивыми, но себя я таким точно не считал, а работать на Фару и его светлое будущее мне категорически не хотелось.

Митрофаныч работать не заставлял. Он ничего не просил, напротив: давал все и ничего не требовал взамен. Но работать, глядя на него, хотелось. А вернее сказать, не работать было стыдно.

И содранные лопатой ладони даже не навели на мысль о том, что можно отмазаться от похода за дровами. О сорванных мозолях я вспомнил тогда, когда с десяток раз махнул топором. Руки саднило нещадно, но работа все равно была в кайф.

Давно забытое ощущение. Уже ради этого стоило остаться в Коровьем броде.

— Слушай, Артем, — позвал я, — я так и не понял, как вы на самом деле называетесь? Митрофаныч говорил Белокаменный, потом Коровий брод…

— Запутались, дядя Сереж? — улыбнулся Артем.

Он вообще был улыбчивым и не очень разговорчивым. Не то стеснялся, не то склад характера такой. Бывают же молчуны, что предпочитают слушать, а не говорить. Артем с самого начала выслушал, что мы пришли из червоточины и остановились у Митрофаныча, удовлетворился этим объяснением и с глупыми вопросами не приставал. Меня это более чем устраивало, потому что пересказывать последние пару месяцев своей жизни еще раз не хотелось.