История Нью-Йорка

Цитаты из Гомера, Эзопа, Рабле, Сервантеса, Мэлори, Шекспира, Свифта, Стерна, Филдинга, Томаса Пейна теснятся в каждой из семи книг цветистого повествования Никербокера. Многочисленные «источники» труда Никербокера, в котором наряду с любимыми писателями Ирвинга встречаются и полузабытые уже в его время авторитеты, воспринимается как романтическая ирония, пародирование псевдоученых трактатов. Если вопрос об «источниках» представляет скорее историко-литературный интерес, то творческое воздействие «Истории Нью-Йорка» на американских писателей-романтиков имеет самое непосредственное отношение к проблеме живого и волнующего нас, людей XX в., наследия литературы американского романтизма.

Традицию юмора Ирвинга можно обнаружить в творчестве Готорна, позднего Купера. Но особенно ощущается она в рассказах По, таких как «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфалля» и «Черт на колокольне». Один современный американский литературовед находит даже, что в рассказе «Черт на колокольне» «больше голландской капусты, чем во всем Ирвинге».[536]

Весь рассказ о полете на луну Ганса Пфалля, начинающийся в старом благоустроенном Роттердаме (столь красочно описанном еще в «Истории Нью-Йорка», кн. II, гл. IV) в один светлый весенний день, весьма похожий на 1 апреля (помимо всего прочего это был, как рассказывает Ирвинг, старинный голландский праздник – день триумфального вступления Питера Твердоголового в Новый Амстердам после завоевания Новой Швеции), может быть воспринят как еще одна история из посмертных записок мистера Никербокера. Благодушные роттердамские граждане во главе с бургомистром мингером Супербус ван Ундердук в рассказе Эдгара По кажутся прямыми потомками достославного Питера Твердоголового. Роттердамский бургомистр отличается столь же завидным упорством в достижении цели, как и его великий новоамстердамский предок. Так, когда с воздушного шара ему на спину упали один за другим полдюжины мешков с балластом и заставили этого сановника столько же раз перекувырнуться на глазах у всего города, великий Ундердук не оставил безнаказанной эту наглую выходку: «Напротив, рассказывают, будто он, падая, каждый раз выпускал не менее полдюжины огромных и яростных клубов из своей трубки, которую все время крепко держал в зубах и намерен был держать (с божьей помощью) до последнего своего вздоха».[537]

Современная американская критика видит в «Истории Нью-Йорка» прежде всего забавный бурлеск. Сатирическая направленность книги Ирвинга, особенно в последних главах, посвященных новым временам, остается вне сферы внимания буржуазных исследователей. В этой тенденции считать «Историю Нью-Йорка» исключительно юмористическим произведением сказывается не только желание смягчить остроту социальной сатиры молодого Ирвинга, но и то обстоятельство, что читатели и большинство критиков имеет дело с вошедшим во все собрания сочинений, сборники и отдельные издания на английском языке текстом «Истории Нью-Йорка» 1848 г.

Иначе обстояло дело, когда «История» впервые была опубликована. Уже первая рецензия, появившаяся в феврале 1810 г., усмотрела в ней сатиру на современные порядки. Один из бостонских журналов писал в связи с выходом «Истории», что это «добродушная сатира на безумия и ошибки наших дней и проблемы, ими порожденные».[538] Очевидно читатели тех дней гораздо острее ощущали социально-обличительную направленность этого произведения молодого Ирвинга.

У русского читателя «Истории Нью-Йорка» возникают определенные литературные аналогии. На сходство художественных приемов, использованных Пушкиным в «Истории села Горюхина» и Ирвингом в «Истории Нью-Йорка» указывал в свое время академик М. П. Алексеев: «И Пушкин и Ирвинг пародируют традиционную стилистическую структуру научного исследования, шаблонные приемы высокого исторического стиля… Сходство приемов Ирвинга и Пушкина приводят к аналогичному комическому эффекту, на который ближайшим образом рассчитывают и один, и другой. Обнажение приемов происходит здесь при помощи маскировки в фикцию воображаемого летописца; частые исторические аналогии, отступления, рассуждения, цитаты становятся смешными именно потому, что самая маскировка слишком ощутима и автор непрерывно устремляет своего читателя по пути, совершенно противоположному тому, куда его должен был направить рассказчик. В результате противоречия идеи и формы происходят как бы непрерывные «срывы» одного плана и замены его другим».[539]

Однако если об аналогиях между «Историей села Горюхина» и «Историей Нью-Йорка» можно говорить скорее в плане стилистическом, то сатирическое содержание книги Ирвинга, гротескные образы голландских губернаторов, в которых угадываются черты современников писателя, напоминают щедринских градоначальников в «Истории одного города», хотя и не достигают силы и глубины щедринской сатиры.

Другие интересные параллели между творчеством Ирвинга и Пушкина находим мы в статье А. А. Ахматовой «Последняя сказка Пушкина». Широкая популярность Ирвинга в России 20-30-х годов XIX в. (многочисленные переводы его произведений находятся во всех наиболее известных журналах того времени: «Московском телеграфе», «Вестнике Европы», «Атенее», «Сыне отечества», «Телескопе» и «Литературной газете») дает основание А. А. Ахматовой ставить вопрос о непосредственном влиянии Ирвинга на Пушкина. На основе сравнительно-филологического анализа «Легенды об арабском звездочете» Ирвинга и «Сказки о Золотом Петушке» Пушкина она доказывает, что сказка Ирвинга послужила литературным источником для фантастического гротеска Пушкина, «Пушкин как бы сплющил фабулу, заимствованную у Ирвинга, – некоторые звенья выпали и отсюда – фабульные невязки, та «неясность» сюжета, которая отмечена исследователями. Так, например, у Пушкина не перенесены «биографии» звездочета и принцессы. В отличие от других простонародных сказок Пушкина, в «Сказке о Золотом Петушке» отсутствует традиционный сказочный герой, отсутствуют чудеса и превращения.

Очевидно, что в легенде Ирвинга Пушкина привлек не «Гарун-аль-Рашидовский стиль». Все мотивировки изменены в сторону приближения к «натуралистичности». Так, например, если у Ирвинга Абен-Габуз засыпает под звуки волшебной лиры, у Пушкина Дадон спит от лени. Междоусобие в горах в легенде мотивируется действием талисмана, в «Сказке о Золотом Петушке» причиной естественного характера – ревностью и т. д. У Пушкина все персонажи снижены… В сказке Ирвинга главные персонажи, король и звездочет, – пародийны. Пушкин же иронизирует толька над царем, образ которого совершенно гротескный».[540]

Для Ирвинга эпоха старого Нью-Йорка – это романтический мир «прекрасных обманов», каким предстает перед писателем-романтиком патриархальная старина. Ирвинг, коренной житель Нью-Йорка, обыгрывает в «Истории» многие старые голландские выражения и словечки, распространенные в Нью-Йорке его времени. Этот языковый местный колорит, который бывает особенно сложно передать в переводе, придает книге Ирвинга оттенок голландской старины.

Романтизация истории заставляет Ирвинга обращаться к фольклору как к одному из элементов далекого прошлого, столь дорогого сердцу писателя. Фольклорное начало в книге живо ощущается в образах людей из народа. За десятилетие до «Рип Ван Винкля» Ирвинг создал такого характерного героя как Дирк Скуйлер, который, несмотря на свою леность и пристрастие к пьянству, – черты, запечатленные позднее в Рипе, – оказывается единственным человеком, проделавшим дальний путь сквозь дикие места от Форт-Кашемира до Нового Амстердама, чтобы сообщить о захвате форта шведами.

Не менее колоритен и другой народный персонаж «Истории» – хвастливый трубач и оруженосец Антони Ван-Корлеар, сопровождавший Питера Твердоголового во всех его воинственных похождениях. Со смертью этого героя, утонувшего вместе со своей медной трубой накануне взятия Нового Амстердама англичанами, кончается власть последнего голландского губернатора Нового Амстердама.

536

William L. Hedges. Washington Irving: An American Study, 1802–1832. Baltimore, Hopkins Press, 1965, p. 99.

537

Эдгар По. Избранное. М., Гослитиздат, 1958, стр. 44.

538

Pierre М. Irving. Op. cit, vol. I, p. 174.

539

М. П. Алексеев. К «Истории села Горюхина». – В кн.: «Пушкин. Статьи и материалы». Под ред. М. П. Алексеева. Вып. II. Одесса, 1926, стр. 83.

540

А. Ахматова. Последняя сказка Пушкина. – «Звезда», 1933, № I, стр. 168–169.