Страница 29 из 41
– Эй, на борту! Какой ублюдок гнилой креветки и чесоточной каракатицы, семь чертей ему поперек тощего брюха, додумался спустить два трапа?! Я доберусь до него и заставлю вылизать оба трапа его поганым языком, пока они не засверкают, как бру… брю… бреле… лянты!..
Как на грех, услышав эти хриплые вопли, на палубу вышел капитан и жестом запретил матросам отвечать боцману. Поорав еще немного, Франс смело двинулся вперед и проскочил мимо трапа, который, конечно же, был один и двоился он только в глазах нашего не в меру выпившего героя. Тогда лишь капитан подал знак – и на корабле привычно сыграли «Человек за бортом!».
Другой раз, пребывая утром в состоянии душевного томления, Франс наблюдал за подходящим к борту баркасом. Рябь на воде сыграла дурную шутку – мир в глазах боцмана поплыл, баркас показался неподвижным, и Франс начал громко отдавать команды рулевому своего судна, как если бы ему предстоял маневр по сближению. Рулевого на месте не случилось, но рядом нечаянно оказался молодой матрос. Матрос с перепугу не стал объяснять боцману его ошибку и, взявшись за штурвал, послушно выполнил все команды. Франс, видя его усердие, расщедрился на похвалу. И все бы ничего, если бы не матросы, с большим любопытством наблюдавшие за этой милой картинкой, – судно-то стояло на якоре и никуда не двигалось! Команда еще две недели корчилась от смеха, вспоминая эту швартовку.
Казалось бы, человека, столь прославленного, надо гнать с судна пинками. Но боцмана Франса любили – он знал свое ремесло и в плавании очень заботился о команде, хотя и гонял молодых матросов нещадно. Не было еще случая, чтобы на корабле, где боцманом служил Франс, выдавали червивые сухари или тухлую солонину. Кок, посмевший так угостить команду, был бы избит боцманским кулаком до полного просветления души.
– Всего два талера? – спросил господин с черной повязкой, присаживаясь на край скамьи. – Я дам их тебе, Франс.
– В долг? – спросил старый боцман. – Тогда тебе, добрая душа, придется ждать, когда я вернусь из плаванья, а это нескоро.
Собеседник поморщился.
– Если ты боишься брать в долг, то можешь мне кое-что продать за эти два талера, – сказал он.
– Я не купец и товара не имею.
– А продай мне свой козий рог.
– На что он тебе? – искренне удивился боцман. В полый козий рог обычно прятали иголки, большие – для починки парусов и маленькие – для починки одежды, суровые нитки, запасные пуговицы, а затыкали его деревянной пробкой.
– Я путешественник, а в странствиях такая вещица весьма полезна. Так продаешь?
Франс подумал, что иголки у него имеются где-то в сундучке, а два талера на дороге не валяются.
– По рукам! – сказал он. – Эй, парень, еще две бутылки вина и нарежь мне жирной колбасы на закуску!
Две монеты прокатились по столу прямо к волосатому кулаку боцмана.
– А ты, сударь, гляжу, человек порядочный! – и боцман, достав из глубокого кармана козий рог, отправил его щелчком прямо к руке покупателя.
– А ты славный товарищ, Франс, и пить с тобой приятно! – сказал на это господин с черной повязкой. – Но хватит ли нам этих двух бутылок?
– Двух бутылок не хватит, – сразу же ответил Франс, – но больше мне продать нечего, разве что свою бессмертную душу.
И расхохотался – да так, что огоньки свечей заплясали.
– Твоя душа мне пока что не нужна. А вот что – продай-ка ты мне одну вещицу из судового имущества.
– Не имею такого права.
– Никто не узнает!
– Все равно – не имею!
– Мне нравится твоя порядочность, боцман Франс. Жаль, что она мешает тебе напиться в эту прощальную ночь, как полагается, жаль, очень жаль…
Франс сдвинул густые брови, всем видом показывая, как тяжко дается ему размышление о судовом имуществе. Меж тем новоявленный собутыльник сделал знак – и ему одному принесли и даже откупорили четыре бутылки. Вид их был соблазнителен до невозможности.
– А что бы ты хотел купить, сударь? – спросил наконец Франс.
– Да так, приглянулась мне крошечная вещица. Если ты ее продашь – никто и не заметит.
– Блок? Нагеля? – стал спрашивать боцман. – Клинья? Коуши? Мочки? Мушкель?
– Нет, не нагеля и не мушкель. А продай-ка ты мне якорь. За пять талеров.
– Якорь? – переспросил Франс. – Ничего себе вещица!
И захохотал.
– Послушай, Франс, ты славишься на все Балтийское, да и на все Северное море своими добродетелями и своими похождениями, – сказал, дождавшись последних боцманских всхлипов, господин с черной повязкой. – Скажи на милость, есть ли другой моряк, ухитрившийся пропить якорь? Второго такого героя ни на одном судне ты не сыщешь! Слух о том, как славно пьет боцман Франс Швиммер в прощальную ночь, дойдет до самой Америки!
– Послушай, добрая душа, на кой черт тебе якорь? – спросил Франс, уже соблазненный своей будущей славой. – Ты же, сударь, человек сухопутный.
– Ты ничего не понял, Франс! – воскликнул господин с черной повязкой и лихо выхлестал прямо из горла полбутылки мозельского вина. – У тебя – своя слава, у меня – своя! Вообрази, как повеселятся товарищи мои, когда я расскажу, что купил якорь с «Габриэля Шторма» за пять талеров! А потом, когда корабль вернется, ты выкупишь у меня этот якорь за те же пять талеров!
– Но как же ты заберешь его с судна?
– А для чего мне его забирать? Куда я его поставлю? На каминную полку? Или в лавке у себя, чтобы заманивать покупателей? Нет, друг мой Франс, пусть якорь остается пока на корабле. Просто мы оба будем с тобой знать, что он принадлежит мне! Вот такая ловкая торговая операция! Пей, Франс, пропивай якорь!
Боцман задумался, глядя на собутыльника с большим подозрением. У него прямо вертелся в голове вопрос: «Да в своем ли ты, сударь, уме?». И чуть было этот вопрос не прозвучал, но господин с черной повязкой заявил:
– Впрочем, как знаешь, добрый Франс. Рядом с нами пьет команда «Прекрасной Эльзы», подсяду-ка я к ней – глядишь, и куплю якорь за пять талеров.
– Неужто он так тебе нужен?
– Да забавно же – чтобы боцман пропил якорь! Неужто ты не понимаешь? Люблю я, милый Франс, делать то, чего раньше не бывало!
И господин с черной повязкой допил мозельское до дна.
– Идет! – воскликнул Франс. – И точно, что дело диковинное! Якорь – твой! А мне пусть принесут чего покрепче!
На рассвете хозяин погребка с немалым трудом вытолкал сонных и ничего не соображающих гостей. Они на четвереньках поднялись по витой лестнице и вывалились на улицу, где как раз стояла протрезвляющая прохлада.
Франс, придерживаясь за стенку, выпрямился. Ему нужно было вспомнить многое: в какой стороне порт, как называется его судно, кто капитан…
Понемногу мир, рассыпавшийся на мелкие кусочки, собирался воедино, имена совмещались с фамилиями, цифры – с картинками. И, наконец, Франс вспомнил самое главное. Хлопнув по первому попавшемуся плечу (моряки брели к порту, держась друг за дружку, чтобы никого не потерять), Франс радостно воскликнул:
– Ребятки! А ведь я якорь пропил!
– Когда? – спросили его.
– Сегодня!.. Вчера!..
– Лихо. Только не мог ты якорь пропить. Якорь – на судне, а ты где?
Франс задумался. Странная затея незнакомца с черной повязкой, в погребке казавшаяся такой разумной, сейчас полностью утратила смысл.
– Я его точно пропил… – пробормотал боцман. – Не мог не пропить, раз меня об этом просили…
Самое сложное для матроса, бредущего на рассвете из пивного погребка, это не добраться до корабля, а попасть на него. Трап – под углом, еще и качается в такт волнам, причем, как назло, его ритм абсолютно не совпадает с раскачиванием матросского тела. Но взойти-то надо.
Прицелившись, боцман чуть ли не с разбегу бросился на трап, споткнулся, повис на леере и, схватившись за леерную стойку невероятно сложным движением, с дико выпученными глазами привел тело в относительно вертикальное положение и начал нелегкий путь наверх. Добравшись до конца трапа, он кулем грохнулся на палубу с высоты фальшборта. Полагаете, он себе что-нибудь сломал? Ни в коем случае – у пьяного кости мягкие.