Страница 5 из 93
Значит, пища с его, коменданта, стола. Значит, будет заглядывать, спрашивать, есть ли просьбы. Просто — разговаривать. Никому другому нельзя! Кроме него — только священник, и только для исповеди. Врача — не пускать. Друг с другом поговорить тоже нельзя. Сестра Августина еще спросила:
— А книги?
Услышав ответ — «Только Библия», вышипела:
— Переменит Господь счастье племянничка, оскоплю гадину…
Еще оглянулась, когда разводили по разным башням.
— Помни, сестра — у тебя есть я! Ты не одна!
Больше ее голоса услышать не пришлось. Видеться — виделись. Выпускали опальных базилисс морским воздухом подышать. Не во дворик, на крышу башни. Августину на свою, Анастасию — на свою. Докричаться можно, но тогда прогулки на разные часы разнесут. А так хоть рукой помахать можно. А еще можно у коменданта спросить, как сестра обретается.
— Очень скучает, — сообщал тот. — Спасается тем, что папирус вытребовала, перо да чернила. Пишет. В том числе — письма тебе. Передать не могу. Приказ.
— Тогда принеси папирус и мне. Я отвечать буду. Так, как если бы ты их мне передавал…
Прошли месяцы, прежде чем Анастасия поняла, что сестра спасла ее от безумия. Недоходящими до адресата письмами и тем, что каждый день с соседней башни махала рукой простоволосая фигурка… только волосы, как крыло феникса, по ветру! Неприлично? Так она специально, для племянника. Инструкции не допускают к «священным телам миропомазанных август» — тех самых, которые во всех прочих местах приказа значатся, как «богомерзкие кровосмесительные отродья» даже врача? Так пожалуйста — низложенную августу видит больше тысячи солдат — в таком виде, что непотребная девка застеснялась бы. А так… стоит на башне, чаек кормит. Такой в памяти и осталась — среди мелькающих крыльев и сварливых криков. Чайки любят подраться за кусок.
На втором году «ссылки» Августина перестала выходить наверх. Заглянул комендант, сказал, что следует молиться за сестру. Напомнил о милости Господней, молол разные слова — а рука дергалась к шитому золотом квадрату на алом военном плаще. Анастасия ждала кинжала, потому слов не расслышала — тихонько молилась. Но вот рука скрылась под жесткой тканью… вынырнула, неся не смерть — подарок! Единственную книгу, дозволенную узницам.
— Это — ее, — сказал комендант, — а она желает твою. Это нарушение приказа… но такое, которое невозможно заметить. Потому… Я христианин, и отказать умирающей не смог. Молчи об этом!
Анастасия метнулась к схваченной решеткой бойнице. Свою книгу — отдала. Дождалась, пока затихнут шаги милосердного цербера. Широкая бойница — стол из камня, что равно тепел днем и ночью. До решетки — и моря! — всего две сажени. Вот открыт тяжелый переплет… Смеяться нехорошо — в соседней башне умирает сестра. Единственным оправданием Анастасии служила гордость — за ту, что везде осталась собой. И тут умудрилась книгу заляпать! Весь титул покрыт коричнево–рыжим. Что это? Не кровь, точно. Что–то знакомое!
Вместо благочестивого чтения — воспоминания. В прежней счастливой жизни Августину было терпеть невозможно. Засунуть младшей сестре репей в волосы, пребольно пнуть под столом, где никто не видит, подсказать неверный ответ перед строгим наставником — это она. Правда, если на урок мать заглядывала или сам отец решал проверить успехи дочерей, подсказка всегда бывала верной. А перед торжественной службой в Софии ящерицу за ворот получила не сестренка, а Констант! За напыщенность. Ну да, сын и внук императоров, будет править! А вредных теток выдаст за кочевых варваров. Ради империи! Вот и получил. В момент, когда доставать ползающее по спине существо поздно — нужно стоять смирно, молитвы повторять и кланяться. Августину потом заперли в собственных покоях: с книгами! Хорошо провела пару дней. Еще тайное письмо прислала, пусть и понарошку. Нужно было папирус над свечой подержать — и на чистом листе проступили коричневые рисунки: улыбающаяся ящерка, птичка с веткой в клюве и сама Августина, уткнувшаяся в книгу.
Анастасия еще раз взглянула на залитую коричневым страницу. С ужасом и восторгом поняла — Книга испорчена нарочно. Сестра рискнула спасением души — ради того, чтобы настоящее письмо дошло до соседней башни! И была свеча, подогревающая края папирусных страниц — писать между строк Писания даже сестра не осмелилась. Прости ее, Господи! А над пламенем свечи проступали строки, дарящие злую, мирскую, радость.
«Здравствуй, сестра. Пишет тебе великая грешница Августина, что осмелилась замарать священное. Видно, и верно я — лопоухое кровосмесительное чудище… Прощения мне нет, но у меня остался долг, не исполнив который я не имею права уйти. Не умереть! Собственно, это я и должна — сообщить тебе, что я не больна и умирать не собираюсь. Все притворство! Скоро я буду свободна… Тебя вытащить не сумею: лазейка только на меня, и то придется тело и душу до крови оборвать. Скажут — умерла, не верь. Покажут тело — знай, подделка. Не печалься о разлуке, я тебя помню и люблю, и всегда буду. Как только наберу силы — вызволю. Как, пока не знаю. Может, выкраду, может, выменяю, а глядишь — и возьму Родос на меч! Тогда быть тебе моей соправительницей, а Константу–зверю… Грешна я, прости меня, Господи, и спаси сестру мою, Анастасию. Августина — пока еще узница».
Больше ничего.
Через неделю — известие: сестра умерла. Тело не показали: не сумели подделать. Значит… Анастасия молилась: богу — о сестре, сестре — о свободе. Ничего не происходило. С башни было видно, как суетятся в порту люди–муравьи, входят и выходят щепки–кораблики… Каждый раз, как показывался большой флот, вспыхивала надежда: сестра идет! Ничего.
Через год коменданта сменили. Наверное, не из–за книги…
Перо и чернила отобрали — пришлось сочинять письма сестре, не записывая. Еда стала хуже, но Анастасия оставляла немного хлеба для чаек. Неблагодарные птицы орут, дерутся, клюют кормящую руку. Ну и что? Они напоминали о сестре. Напоминали — ты не одна, Августина с тобой. На небе ли, на земле ли… После прогулки оставалось искать надежду в Евангелии. Спать. И молиться за сестру. Во здравие! Очень уж хотелось верить, что умная Августина что–то измыслила, ухитрилась сбежать — и вот–вот распахнет для сестры огромный мир, большой, как небо, и быстрый, как чаячий полет!
Полгода назад она смотрела, как из гавани уходит великий флот: звонят колокола, вьются флаги, вокруг длинных дромонов и пузатых купцов взлетают крылья из десятков весел… Куда — опальной августе не доложили. Наверное — на агарян. Или — кто знает, как все повернулось — на персов, на авар, на лангобардов, против славян. Сердце шептало: а вдруг навстречу римской силище идет другая, тоже римская? Может, вот оно — «возьму Родос на меч!» И не надо никакого соправительства. Тем более, по римскому закону императрица — лишь источник власти для мужа. Глядишь, передерутся! Главное — сестру обнять. Услышать полузабытый голос…
Четыре месяца назад флот вернулся. Корабли шли на половинных веслах — значит, людей убавилось. Церкви ударили не весельем благодарственной службы, печалью покаянной. На башне римская императрица не знала, что ей делать — то ли плакать, оттого, что царство христиан понесло поражение, то ли смеяться, ожидая радости. Еще месяц спустя ворота башни отворились. Трава под ногами показалась мягче ковров Большого Дворца. Новый комендант, что прежде и не заглянул, разговаривал просто и непочтительно.
— Твоя сестра умерла, так судил Бог. К сожалению, в одной из дальних провинций появилась самозванка, использующая свое уродство, чтобы опорочить потомство великого Ираклия, твоего отца. Потому, ради чести семьи, ты должна солгать. Тебя доставят в Константинополь. Ты достаточно похожа на Августину, чтобы толпа признала в тебе сестру. В обмен за заботу о семейной чести базилевс, святой и вечный, обещает тебе…