Следствие защиты

– У них здесь собственная мафия. Наркотики? Так именно они и изобрели их! Мы старались спасти их задницы во Вьетнаме, сотни тысяч наших ребят убиты, или неспособны к продолжению рода, или превратились в наркоманов, как Гаррет, – и после всего этого мы же еще обязаны выражать этим самоуверенным грязным ублюдкам какую-то признательность? Вы думаете, я преувеличиваю, – сказала Джонни Фей, – просто большинство людей не отваживаются высказать то, что они на самом деле чувствуют, за исключением, может быть, тех случаев, когда япошки прикупают очередную телевизионную станцию. Да, я уверена. Нужно отослать их всех туда, откуда они прибыли, пока еще не поздно. Да будь моя воля…

Ее лицо побагровело, грудь ее под гватемальским шелком ходила ходуном. Джонни Фей задыхалась. Уоррен с Риком переглянулись.

– Как бы то ни было, – закончила Джонни Фей уже более спокойно, – если даже вы и не принимаете такого моего “сдвига”, то подчеркиваю – я лично им не доверяю.

– Мы принимаем ваш “сдвиг”, – сказал Рик.

– Короче, когда ваша маленькая подруга вернется, я буду вам весьма признательна, если вы скажете, что мы не нуждаемся в ее помощи. Никаких личных оскорблений, разумеется.

Через несколько минут, когда хлопнула входная дверь и Бернадетт поставила на стол упаковку холодного “Буд”, Рик сказал:

– Мы закончили, моя дорогая. Ты можешь идти домой. Или, – добавил он, не меняя выражения лица, – сходи в “Бамбуковый сад”, а не то в “Фу” и как следует покушай. Я плачу за угощение.

– Черт побери! Ну ты же знаешь, что я терпеть не могу этой кухни, – возразила Бернадетт, собирая свои вещи.

– Я забыл, – сказал Рик.

Адвокаты вернулись к делу “Баудро”: плану гостиной в доме Клайда, каминной кочерге, к тому, знала ли Джонни Фей, как работает ее пистолет.

Примерно через час раздался телефонный звонок. Это звонила Чарм. Она извинилась за то, что побеспокоила Уоррена, но она находилась неподалеку и спрашивала, можно ли ей зайти на несколько минут. Могут ли они поговорить?

Голос ее испугал Уоррена, и какое-то время он не отвечал.

– Я позвонила в неудачное время, Уоррен?

– Подожди минутку…

Уоррен прикрыл трубку ладонью и переговорил с Риком, который тут же заявил:

– Я лично не возражаю, на сегодня мы все завершили. Я успею на ближайший самолет и расскажу колыбельную сказку своим лошадкам.

– А мне бы хотелось познакомиться с вашей женой, – вежливо сообщила Джонни Фей. – Не возражаете, если я останусь? Всего лишь чтобы поздороваться да посмотреть, в чем там фокус.

– Его жена больше не показывает фокусов, – заметил Рик.

– Вы, вероятно, воображаете себя сейчас этаким великим комиком? – сердито сказала Джонни Фей. – А у человека горе. И оно не заслуживает того, чтобы о нем говорили в подобном тоне.

– Я приношу свои извинения. – Рик поклонился Уоррену, отважившись подмигнуть при этом.

Но в каком-то смысле Уоррен был даже рад, что Джонни Фей будет здесь, когда приедет Чарм. Он не хотел гадать, что ей было нужно на этот раз, к тому же перспективы предстоящего визита уже начинали разрастаться в его уме. Развод… или возвращение к совместной жизни? Вне всякого сомнения, ни то, ни другое. Вероятно, что-нибудь в высшей степени тривиальное!

Рик захлопнул за собой дверь, а Джонни Фей, извинившись, удалилась в туалетную комнату, чтобы подкраситься и причесать волосы. Уоррен стал перематывать магнитофонную пленку, заняв себя наблюдением над тем, как крутились катушки – одна уменьшалась, а другая, наоборот, возрастала. Словно будущее и прошлое.

Джонни Фей вернулась с просветлевшими глазами. Уоррен сказал:

– У нас есть несколько минут. Давайте еще раз повторим все, что связано с пистолетом.

– Я это уже делала.

– Повторите для меня. Попробуйте на этот раз рассказать обо всем другими словами. На перекрестном допросе обвинитель будет клевать по одному и тому же месту, и если вы начнете твердить заученные фразы, это может произвести плохое впечатление на присяжных. Сосредоточьтесь на правде, но старайтесь видеть ее под разными углами зрения. Если буквально, то попробуйте посмотреть на себя из разных точек гостиной. Можете вы это сделать?

Одним из самых неприятных вопросов был следующий: застрелила ли она Клайда непроизвольно или она сделала это потому, что намеревалась его убить? И вводной частью вопроса было: сняла ли она предохранитель, отлично понимая, как сработает пистолет, или, не будучи хорошо знакомой с его действием, попросту нажала на курок и разрядила оружие? До сих пор Джонни Фей давала разные ответы. То она взводила курок, то вообще не помнила, когда это сделала: она намеревалась выстрелить в Клайда, но вовсе не хотела его убивать. Чаще всего Джонни Фей говорила: “Все произошло слишком быстро. Я на самом деле не очень хорошо это помню”.

Уоррен решил не спрашивать ни о чем подобном во время прямого опроса. Пусть это сделает Альтшулер. Пусть ему покажется, что он запугал подсудимую или вышел на то, что адвокаты называли рыбалкой.

Уоррен никогда не заставлял Джонни Фей выдумывать какие-то факты и сам никогда их для нее не выдумывал. Это не только вступило бы в противоречие с канонами адвокатской этики, но было бы против его собственных интересов. Никогда нельзя предусмотреть, что может сболтнуть обвиняемая, если такой опытный обвинитель, как Боб Альтшулер, заставит ее мчаться сквозь перекрестный допрос на бешеной скорости, а потом требовательно спросит: “Это мистер Блакборн велел вам так ответить, миз Баудро?” Или какого рода заявление она сделает, если суд присяжных признает ее виновной? Уоррен помнил о предательстве Верджила Фрира. До сих пор во время подготовки к перекрестному допросу Уоррен старался выражать свое отношение к ответам Джонни Фей либо ободряющей улыбкой, либо, когда она говорила не то, нахмуренными бровями. Пусть подзащитная привыкнет к этому. Пусть почувствует себя увереннее, воспринимая правду с наиболее выгодной стороны.

Джонни Фей ничего не ответила.

Уоррен снова спросил:

– Можете вы это сделать?

– Что произойдет, если я немного привираю?

– Простите, не понял?

– Видите ли, вы – мой адвокат. Это все конфиденциально, правда? Поэтому я вас спрашиваю: что случится, если я действительно чего-то не помню? Или вдруг я помню что-то такое, что может затянуть мои титьки под пресс, а потому я вместо правды рассказываю так, как лучше для меня?

Уоррен на мгновение задумался. Не то, чтобы он сомневался в ответе. Он думал, как объяснить это ей, чтобы она поняла и не смогла забыть.

– В случае, если бы вы солгали, Джонни Фей, исход мог бы быть двояким. Не исключено, что вы могли бы благополучно с этим проскочить. Либо, если бы обвинителю удалось сломать вас и заставить смутиться, либо, если появился бы свидетель, способный вас опровергнуть, или привести какое-то веское доказательство против вас, либо в том случае, если бы вы уже раньше сказали кому-то правду и этот человек засвидетельствовал бы то, что мы называем “предшествующим противоречивым заявлением”, – вот тогда вы могли бы серьезно пострадать. Попасть под пресс, по всей видимости.

Уоррен сделал паузу, такую значительную, какая только получилась.

– И тут есть еще один момент. Если я ставлю вас на свидетельское место, следовательно, я ручаюсь за истинность всего, что вы скажете. Если мне известно, что вы собираетесь лгать, я не могу допустить этого. Таковы правила.

– Забавная игра, адвокат, – сказала Джонни Фей.

В следующее мгновение Уоррен услышал знакомый гул “мазды”, въезжавшей на маленькую бетонированную автостоянку. Раздался громкий, характерный хлопок дверцы.

– Это моя жена, – сказал Уоррен. – Я отвлекусь всего на несколько минут. Мы закончим после ее отъезда. Подумайте над тем, что я вам сказал.

Он стряхнул с коленей крошки от чипсов, встал и отправился к холодильнику за пивом. Через минуту, в течение которой Уоррен представлял Чарм подкрашивающей губы, ее быстрые шаги приблизились к двери. Похоже, она была в “найксах”. Уоррен растерянно покачал головой. Господи, как много я о ней знаю.