Страница 7 из 88
Рабочим на рынке делать нечего – их кормят хозяева. Богатый мастер – угонится и за модой. А те, кто перебивается без законного средства к существованию, ходят в ряды, среди которых не встречаются небогатые доньи.
Зря Ана по сторонам оглядывается, здесь богатого жениха не заметишь. Разве такого, что, часом, заменяет обед обедней и собирает после пирушки кости от окороков, дабы сдать их мяснику с целью изготовления новых. Старая кость, мясо из частей туши подешевле… А то и вовсе из буйволятины! Что ж, страдать желудку, но со стороны подделку не отличить от настоящего свиного окорока. Вот и хвастается друг перед другом нищета. У прочих на рынок ходят либо слуги, либо жены. А сами заняты службой или делом.
Впрочем, сегодня нет ни фальшивок, ни их покупателей. Настоящего мяса тоже нет – постный день, и, значит, Руфину интересует рыба. Не свежая треска с быстроходного люгера по реалу за голову, не соленая с рыбачьего судна вроде Колумбовой «Ниньи», они вовсе не поменялись с тех времен, не полупротухшая, за которую все равно просят почти сорок «белых» испанских мараведи, или шестьдесят португальских «красных». На первую рыбку Ана засматривается, от второй воротит нос, от третьей – зажимает.
Севилья сожрет все, вопрос только в цене. Пасть мира гребет, не разбирая. Зато донья Руфина не прочь и разобраться. Морская рыба плоха или не по карману – значит, следует посмотреть речную.
Ана сразу цепляет взглядом форельку из притоков Гвадалквивира. Маленькая, в серых пятнах, но вкусная. Цена, увы, вкусная только для торговца, видимо, плохой улов. Есть рыбка и из большой реки, подешевле. Соседушка целует свои пальчики…
– Возьму.
Потом будет говорить, что вредность Руфинина раньше нее родилась! Под мантильей даже не видно, улыбается или нет – но говорит такое, что предвкушение сменяется отвращением:
– Как хочешь. Только вспомни, подруженька, что самыми рыбными местами на реке считаются воды чуть пониже места, куда город выливает содержимое наших ночных горшков.
Ана фыркает и отворачивается от прилавка.
– Моя рыба поймана выше города! – возмущается торговка.
– Даже если у нее есть в том золоченая грамота, я буду сомневаться, – объявляет Руфина. – Случаются ведь и подделки. Нет, Ана, если уж в ручьях нет улова, значит, сегодня наш удел – садки.
Говорит громко-громко, на весь рынок слышно. Право, спорить с дочерью сеньора старшего алькальда – не лучшая политика!
Ана стучит пальцем по виску, потом вздыхает и смиряется. Садки – значит, карпы. Карпы – значит, кости, преострые. Теперь и Руфина вздыхает. Чистить-то придется маме. А если та опять занозит руку костью – самой. Чужие руки к отцовскому обеду мать не допустит… Зато это рыба здоровая и вкусная. И толстая, ведь откармливают их точь-в-точь как поросят! Дочь старшего алькальда может ходить на рынок сама, но притащить отцу на службу меньше пяти кушаний просто не имеет права.
Из пяти обязательных блюд в постный день должно быть два рыбных – ради этого придется расстаться с несколькими восьмерными мараведи, новенькими, в которых олова, пожалуй, больше, чем меди и серебра. Что дальше? Зелень в доме пока есть. Подруга что-то говорит. А, у них имбирь заканчивается! Значит, придется навестить ряды с пряностями…
Тут-то, между шафраном и корицей, Ана и дерни подругу за рукав.
– Видишь? – не говорит, шепчет. Зачем? Сеньоре Венегас мало дела до одной из подопечных. Наоборот – несколько быстрых шагов, и рядом окажется благожелательная советчица.
– Что?
Руфина скосила глаза… Нет, мотылек не появился. Немудрено – когда рядом летит сверкающая мошка, на душе так радостно! Сейчас же хочется кого-нибудь как следует отругать или даже поколотить. Еще лучше – высмеять! Соседка между тем повернулась к предмету интереса, смотрит прямо. Чуть пальцем не тычет!
– Не что, кого. Гляди, кабальеро. Красный перец покупает. Ну, видишь? А одет-то как!
Такого трудно не заметить. Приятно видеть среди смешения благородно-черного и простонародно-блеклого столь насыщенную цветом фигуру! Но дурное настроение порождает дурные слова.
– Одет? Как попугай.
За спиной – пара быстрых шагов. Временная дуэнья торопится объяснить:
– Он перуанец, сеньориты. Как же ему еще наряжаться? Но… Донья Ана права. Он может быть богат. Может быть, девочки! А не непременно.
Подруга слушает вполуха. У нее свои глаза есть!
– Бархат и шелк – свежие. Кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну что, снова будете говорить, что женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет…
Сеньора Венегас ничуть не удивлена. Вот Руфина – в недоумении:
– Да какой это жених? Он тебе в отцы годится. А то и в деды.
– Неважно. Золото закрашивает любую седину. Вот если он женат… Но тогда что он делает на рынке?
– Покупает любимую приправу.
Ана поморщилась. Ну что за манера у соседки – поминать то, что и так ясно?
– Сам… Никого не послал. Или он очень прижимист, или большой знаток в перце.
– Ну, для перуанца нормально и то, и то…
– Ты о нем что-то знаешь? Впрочем, потом. Мне нужно в ту сторону. Срочно. И я очень неловкая!
Гаспар Нуньес, и верно, очень привык к красному стручковому перцу, который все чаще именовали чилийским [11]. Пусть он не такой злой, как левантийский, зато в Перу его много. Едва не больше, чем соли. Им натирают мясо, чтобы лучше хранилось. Кусок покрывают сплошным слоем перца со всех сторон. Получается и здорово, и вкусно, особенно если привыкнешь.
После колониальной кухни вся еда полуострова перчена не так и не тем, хоть выплевывай. Или переучивай поваров… А на рынке неприятный сюрприз: цены на пряности. Умом перуанец ожидал, что колониальные товары на родине будут дороги, но не настолько же! Даже мысли закрались: а не рановато ли вернулся. Хватит ли средств с толком обустроиться? Не лучше ли было спуститься из Потоси в Лиму, купить дом, приискать жену… Да хоть и индианку: прежние вожди числятся графами и маркизами и охотно мешают кровь с потомками конкистадоров. А вино в Перу свое, не сильно хуже и много дешевле испанского, да и знакомых кругом побольше.
Большинство оставалось. И шли с кораблями на родину письма: «Тут все… Да остался ли хоть кто-то в Испании?»
Оказывается, остался. И мимо этих, оставшихся, совсем нелегко пробить дорогу – к созданию нового сильного рода. Впрочем, он знал что делать: купить опустевшую землю, отдать ее овцам. Создать достойный доход, который, как пламя мотылька, подманит со временем власть и титулы. Быть может, не сразу. Быть может, славы и места рядом с королем удостоятся даже не дети Гаспара – внуки. Какая разница? В основании родословного дерева будет он. Конечно, после того как купит немного привычного перца…
Чапины, кажется, как раз для таких случаев и придуманы. Ходить в них неудобно – впрочем, большинство севильянок это не смущает, благо из-под юбок сие убожество показывать не пристало, зато спотыкаться – лучшей обуви не измыслено. Ну, еще рост малость увеличивают, подошва-то толстая.
Ана цепляет носком, даром что на дереве да пробке, щелку между каменьями, очень изящно шатается и роняет корзинку. Не просто роняет – опрокидывает. Собирать – не собрать, а дуэнье нужно не только помогать одной подопечной, но и глаз не спускать со второй, что задрала нос и не спешит кланяться чужим овощам.
Перуанец оглянулся, но на помощь уже рвется молодой человек. Шустрый да тощий, точно пикаро [12]из плутовского романа. Впрочем, романы романами, а за последние два десятка лет многовато развелось в Севилье бездельных дворян и тех, кто о дворянстве только кричит. Что ж, если в чапинах хорошо спотыкаться, то Руфининым туфелькам на узком каблучке нашлась иная работа. Такая, что молодой человек сперва взвыл, потом помянул нечистую силу…
– Сеньор, вы ослепли?
– Я только хотел помочь вашей подруге, La Carina. Позвольте…
11
На самом деле перец никакого отношения к Чили не имеет, название происходит из языков мексиканских индейцев. Но автор явно не изучал ацтекский.
12
Бродяга, мошенник.