Колькин ключ

— Гранд-отель, — сказал Коля, но без выражения, потому что устал. Не ноги, не тело, а что-то внутри стерлось и обвисло, как сношенная портянка. Душа, что ли?

— Вот это вот койка Рустама, — показал Павлик, — он на курсы уехал, а у окна моя. Где хочешь?

— Где скажешь, — ответил Коля. Ему было без разницы, и проще было лечь на пустую. Но он решил побыть гостем, чтобы дать Павлику возможность побыть хозяином.

— Ложись на мою, все же у окна, — решил Павлик. — Есть хочешь?

— Кто ж по два раза в вечер ужинает, — отказался Коля. Картошкой он не насытился, но сработало правило — с первого момента вести себя независимо, чтобы не ты просил, а тебя. Тогда и дальше станут просить и радоваться, если согласишься.

Разделись и легли почти молча. Правда, Павлик попытался утешить гостя:

— Ты не обращай внимания, что так вышло… не огорчайся…

Но Коля удивился:

— Я-то?

И тем пресек разговор.

Уже когда легли и погасили свет, Павлик вдруг позвал:

— Коль!

— Ну?

— Можно тебя спросить?

— Давай, — без охоты согласился Коля. Сегодня он говорил много, больше не хотелось.

— Коль, вот ты спичку поднял, да?

— Ну, поднял.

— А правда, была там нитка или нет?

Он отозвался не сразу:

— А тебе как надо?

Павлик мужественно ответил:

— Да нет, как есть. Правду.

— Правду, значит?.. Но смотри — только тебе.

— Само собой.

— Ты и я, без трепа.

— Что я, баба?

А голосишко-то увял, отметил Коля. В голосе Павлика было еще не разочарование, а как бы предчувствие разочарования.

— Так вот, если честно, — сказал Коля, — если совсем честно — не было. Никакой нитки там не было.

— Я так и думал, — обрадовано выдохнул Павлик. — Честное слово, так и думал… Коль, а насчет судьбы?

— А это, профессор, уже второй вопрос, — ответил Коля. — Спи.

Он повернулся на живот, и сон охватил его, как теплое море, даль вскипала барашками, а сквозь пробитую солнцем толщу туманно виделось дно. Он сделал медленный выдох в воду, наполнив ее бисерными пузырьками, и развел руки в плавном гребке. А может, и не развел, может, это было во сне.

Утром он встал вместе с Павликом. Жорки уже не было. Коля прошел в ванную, долго мылся холодной водой (горячую еще не пустили), а потом, уже в комнате, деловито обтирался жестким полотенцем, добытым в рюкзаке. Тело у него было сухое, крепкое и, как ни странно, темное от загара.

— Когда это ты успел? — удивился Павлик.

— С осени держится, — объяснил Коля.

— Долго жарился?

— Все лето.

— Где?

— Где умные люди загорают? В Сочи, естественно.

Павлик с готовностью засмеялся.

— Уходить будешь — ключ под половик, — сказал он.

— А убегу? Сопру вон твою джинсу — и видали вы меня.

Павлик снова засмеялся и ушел. Везет малому, подумал Коля, плохих людей не встречал. До девяти оставалось с полчасика. Коля посмотрел в окно, но оно выходило на пустырь, огороженный и изрытый. На Жоркиной тумбочке лежал какой-то журнал, посередке заложенный перочинным ножом. Коля открыл заложенное место и стал читать: «Уже несколько дней, с той поры как начальником участка назначили Колесова, в котловане не слышалось шуток, смеха, веселых возгласов, которыми обычно подзадоривали друг друга во время работы молодые энтузиасты. Некоторые упрекали Абатурова, что он заодно с новым начальством. Но не он назначил Муравьева, и не ему учить Петрухина. Да разве же Барабаненко отпустил бы от себя Легоцкого, если бы не Чугунов?»

Вконец запутавшись в фамилиях, Коля произнес вслух:

«Красиво пишут!» — и закрыл журнал. Потом напился из-под крана, сунул ключ под половик и ушел.

Если кто однажды перетрясет половики в общежитиях — богатым человеком станет!

Было как раз девять, самое время, все конторы открываются. Но приходить одним из первых Коля не любил — суета к добру не приводит. Поэтому ближайшие полчаса он потратил на то, чтобы осмотреться в городе.

Впрочем, слово «город» к тому, что виделось, подходило мало. Коля уже бывал на стройках, четырех или пяти, и сразу понял, что теперешний период в жизни Новотайгинска самый неприглядный и, на внешний взгляд, бестолковый. Будущий город был осилен примерно на четверть. Но поднимали его не улицами, не кварталами, а объектами: вон дом, вон баня, вон котельная, вон еще дом. И все это торчало вразброс, и никакая грядущая гармония в нынешнем беспорядке не угадывалась. Вид был такой, словно запасливый великан купил в ларьке сразу на трояк великанских спичек да и поскользнулся со своей авоськой как попало, расшвыряв коробки…

Лишь в отдалении, где поднимались цеха будущего комбината, улавливалась система: четыре корпуса строились одновременно, были подведены под крышу, и коричневые каркасы уже одевались светло-серыми панелями.

Тайга от стройплощадки была отброшена, ближняя кромка ее выглядела скомканной и грязной — рыжие подтеки апрельских дорог, канав и всяких необходимых проплешин подползали вплотную к деревьям, а то и вовсе терялись меж стволами или переходили в грубо пробитые просеки. Кусок тайги выгорел — черные лиственницы торчали, как обгорелые спички.

А что делать, с пониманием думал Коля. Стройка смотрится в палаточную пору, когда природная красота еще не потеряна, смотрится перед концом, когда город уже набрал собственную красоту. А посередке все определяет текущая возможность и надобность. -

Довольно быстро Коля вышел на единственную уже сформированную улицу, которая при всей своей скромности — сплошь панельные пятиэтажки — была для города как бы временным центром. Первые этажи отсвечивали витринами, даже над обычными жилыми подъездами кое-где темнели казенные вывески.

Потому что никуда не деться, думал Коля, сто лет стоит город или год, а человеку все равно свое надо. И продуктовый нужен, и промтоварный, и столовая, и сберкасса, и милиция.

Милиция и ему была нужна. Зайдя, он спросил адресный стол. Дежурный позвал:

— Михеев!

Полный лысоватый Михеев велел обождать, вышел минут на пять — не Москва, не Чита, не так уж полны ящики — и лихо отчеканил, что гражданка Пантюхова Инна Михайловна, года рождения приблизительно пятидесятого, в городе Новотайгинске в данный момент не числится.

— Нет — значит, убыла, — вслух рассудил Коля и сочувственно развел руками, словно новость эта могла огорчить не его, а лысоватого лейтенанта.

— Уж это точно, — весело согласился тот, и оба остались довольны: лейтенант — что быстро и ловко выполнил свою служебную миссию, Коля — что с ходу, с полуфразы нашел общий язык с малой властью.

Особого разочарования он не почувствовал. Нет — так ведь и не очень ждал. Месяца четыре собирался написать, тянул, а бросил письмишко — без ответа. Под Новый год послал открытку с дедом-морозом — и опять как в колодец.

Ладно, дело прошлое, подумал он. За два года не то что любовь — спирт выдыхается.

Коля прошел дальше по улице, до самого ее конца, верней, до той грани, за которой грязный асфальт переходит в грязь без асфальта, и медленный его взгляд автоматически вбирал совсем еще сырой городской быт.

Вот базарчик — два прилавка под серым небом, соленые огурцы, маринованная черемша и какая-то сушеная таежная травка. Вот новая, с витринными окнами, столовая, а рядом, между домами, длинный дощатый барак с такой же вывеской — «Столовая». Не торопятся сносить, и разумно: лишняя харчевня никому никогда не мешала.

Коля повернул назад, вновь прошелся улицей и сделал еще несколько наблюдений над окружающей действительностью. Но какая-то жилка под ключицей все же подрагивала и ныла.

Конечно, ни на что особое он не рассчитывал. Ну, было когда-то, так ведь когда? Да и многого ли теперь хотелось? Поговорить, посоветоваться? Но о чем? Годы прошли, все нитки порваны. Так — посидеть рядышком, помолчать, чаю попить.

Не могла же она два года ждать, пока он соберется с ней чаю попить!

Юмор все это был, один юмор…

И все же возникло и не проходило знобящее ощущение пустоты и потери. Будто два года таскал в тайном кармане заначку — не много, трешник какой-нибудь, но вот понадобилось, полез, а в подкладке дыра…