Сын цирка

«Дорогой, я не хотела проверить глубину твоих чувств ко мне, но все это время я носила в себе нашего ребенка», — писала она в письме к Дэнни на хорошем английском языке, поскольку общение с Ловджи и Мехер прибавило ей грамотности.

Естественно, с первого же взгляда на родившихся близнецов Вера сразу сказала, что они от Идена, поскольку мальчики выглядели слишком симпатичными, чтобы их отцом был Дэнни. Со своей стороны Миллс никак не ожидал, что станет отцом. Он был поздний ребенок, родился от пожилых родителей, у которых до него оказалось так много детей, что они относились к нему с безразличием, граничившим с полным невниманием. Миллс осторожно написал своей любимой, что он вдохновлен мыслью об их совместном ребенке. Ребенок — это хорошо, однако он думает, что стоит завести еще детей.

Любой дурак понимает, что двойня означает двоих детей, а не одного ребенка. Вера не захотела испытывать хрупкий энтузиазм Дэнни стать отцом и взяла с собой только одного ребенка. Второго мальчика она оставила семье Дарувалла. Так была решена эта проблема.

— Когда родятся двойняшки, делай ставку на того, кто родится первым, — посоветовал придурковатый доктор Тата своему другу Ловджи, открыв этим целый ряд ожидавших его сюрпризов.

Хотя старшего Даруваллу шокировали эти слова, он прислушался к совету гинеколога, поскольку сам занимался ортопедией. Однако при рождении близнецов все так волновались, что ни одна из медицинских сестер, как и доктор Тата, не запомнили, какой же ребенок родился первым. Не зря же за ним тянулась дурная репутация человека, с которым вечно случаются необычные истории. В этот раз, когда он не услышал биение двух сердец в утробе матери, Тата винил неблагоприятные условия осмотра женщины на долгу. Он говорил, что если бы прикладывал стетоскоп к большому животу Веры у себя в клинике, то обязательно услышал бы два сердцебиения. Вероятно, из-за того, что Мехер играла на рояле, а несколько слуг чистили комнаты пылесосами, Тата предположил, что у ребенка Веры такое сильное и активное сердцебиение.

— Твой ребенок, думаю, бьет ножкой, — неоднократно говорил гинеколог Вере.

— Я бы вам сама сказала об этом, — всегда отвечала женщина.

— Какая вы счастливая леди! У вас не один, а двое детей! — воскликнул доктор, когда начались схватки и в последний момент выяснилось, что в утробе матери бьются два сердца.

Летом 1949 года во время муссонных дождей, затопивших Бомбей, в судьбе Фарука еще не просматривалась будущая мелодрама. Она была не больше, чем туман в Индийском океане, который еще не достиг берегов Аравийского моря. Молодой человек возвратился в Вену, где вместе с Джамшедом продолжил качественное ухаживание за сестрами Зилк. Эта новость дошла до него не сразу.

— Вера родила двойню, но забрала с собой только одного ребенка, — сказал Джамшед.

С точки зрения сыновей, их родители находились уже в почтенном возрасте. И Ловджи и Мехер признавали, что им тяжело ухаживать за малышом. Они делали для ребенка все, что могли, однако после женитьбы Джамшеда на Джозефине Зилк семья посчитала, что более правильным будет, если молодая чета возьмет на себя уход за ребенком. Их брак был смешанным, поэтому молодые поселились в интернациональном Цюрихе. Черноволосый мальчик с белой кожей оказался там к месту. Он знал язык хинди в дополнении к английскому, а кроме того учил немецкий, хотя до этого занимался в английской школе. Шло время, и старшие члены семьи Дарувалла превратились для мальчика в дедушку и бабушку, хотя Ловджи усыновил ребенка.

Затем у Джамшеда и Джозефины появились свои дети. Потом подошел такой возраст, когда мальчик-сирота стал чувствовать свою отстраненность от всех членов семьи Дарувалла. Естественно, он воспринимал Фарука как своего рода большого брата, хотя двадцатилетняя разница в возрасте делала его словно бы вторым отцом для мальчика. Фарук тоже женился, они с Джулией завели собственных детей, но куда бы ни уезжала семья Фарука, туда следовал и приемный сын, который очень любил Фарука и Джулию.

Не стоит жалеть брошенного ребенка, поскольку он входил в большую семью, жила ли она в Торонто, в Цюрихе или в Бомбее. В маленьком мальчике отмечалась некая отчужденность, впоследствии в его немецком, английском или языке хинди можно было заметить что-то искусственное, хотя и не происходящее от дефекта речи. Мальчик говорил медленно, будто мысленно записывал предложения со всеми знаками препинания. Даже если бы в его речи присутствовал акцент, его невозможно было бы услышать. Особенной была манера речи, словно он привык общаться с детьми или часто выступал перед скоплением людей.

Разумеется, всех интриговала загадка отцовства. Чей он сын? В медицинских книжках участников съемочной труппы фильма «Однажды мы поедем в Индию, дорогая» (только это и осталось от никогда не вышедшего на экраны фильма) значилось, что Невил и Дэнни имели одинаковую группу крови, которую унаследовали братья-близнецы.

Многие в семье Дарувалла полагали, что и мальчик слишком красивый и непьющий, чтобы иметь такого отца, как Дэнни Миллс. К тому же мальчик не проявлял интереса к чтению, а еще меньше — к письму, он даже не вел дневника. Однако уже в начальной школе обнаружил способности талантливого и дисциплинированного актера, напоминая Невила Идена. Разумеется, семья Дарувалла почти ничего не знала о другом брате-близнеце. Не исключено, что переживать больше всего следовало о нем.

Что касается малыша, оставшегося в Индии, то сразу же возникла проблема с его именем. Конечно, фамилия у него была Дарувалла, однако все согласились, что из-за белого цвета кожи имя необходимо подобрать английское. На семейном совете решили назвать его Джоном, так звали самого лорда Дакуорта. Даже старый Ловджи, признал, что спортивный клуб Дакуорт должен нести хотя бы часть ответственности за брошенного Вероникой Роуз ребенка. Разумеется, никому в голову не пришло дать мальчику имя Дакуорт Дарувалла. Другое дело Джон Дарувалла. Здесь чувствовался некий оттенок взаимной связи между англичанами и индийцами.

Это имя в Индии с большим или меньшим успехом могли произносить все, поскольку язык хинди имеет звук «дж». И говорящий по-немецки житель Швейцарии не слишком его коверкал, хотя имелась тенденция произносить имя на французский манер как «Жан». В Цюрихе он и был Жан Дарувалла. Так даже записали в его швейцарском паспорте.

Страсть к писательской деятельности пробудилась в Фаруке в возрасте 39 лет, отец его так никогда и не стал писателем. Но теперь, почти через 40 лет после рождения у Веры близнецов, ему хотелось, чтобы он никогда ничего не писал. Его воображение превратило Джона в Инспектора Дхара, которого ненавидели большинство жителей Бомбея. Известно, что в этом городе ненавидят очень многие вещи.

Доктор воссоздал образ полицейского инспектора в духе очень качественной сатиры, однако зрители воспринимали его абсолютно серьезно, без всякого юмора и крайне недоброжелательно. Почему? Быть может, жителям не нравилась киносерия? Только дожив до шестидесяти лет, Фарук наконец понял, что от отца он унаследовал естественный талант… обижать людей. Многие годы его отец жил под угрозой возможного убийства, почему же Фарук не подумал об этом, когда вывел на экран Инспектора Дхара? Он думал, что ведет себя достаточно осмотрительно.

Первый сценарий Фарук писал медленно и с большим вниманием к показу мелких деталей — в нем говорил профессиональный хирург. Этой тщательности он научился не от Дэнни Миллса и, конечно же, не от трехчасовых киносеансов в третьеразрядных кинотеатрах Бомбея, этих своеобразных развалинах искусства, где кондиционеры вечно на ремонте, а моча переливается через края забитых мусором писсуаров.

В кинозалах доктор смотрел больше не на экран, а на зрителей, поедавших принесенную с собой снедь. В 50-х и 60-х годах кинофильмы снимались по достаточно убогим сценариям не только в Бомбее, но и в странах Южной, Юго-Восточной Азии, на Ближнем Востоке и даже в Советском Союзе. В каждой ленте музыка сочеталась с насилием, трогательные истории соседствовали с балаганным фарсом, убийствами. Зрители получали удовлетворение от того, что силы добра боролись со злом и наказывали его. Разумеется, в фильмах присутствовали и боги, которые помогали героям.