Отель «Нью-Гэмпшир»

— Ничего не забыл? — спросил его Чип Доув.

В кустах лежали цимбалы Фрэнка. Он остановился, и казалось, то, что он забыл свой инструмент, смутило его больше, чем предшествующие события. Мы с Фрэнни люто ненавидели Фрэнковы цимбалы. Я считал, что только форма оркестранта — ему было все равно какая, лишь бы форма! — привлекла Фрэнка в оркестр. Он был не слишком общительным, но когда в победный сезон тренера Боба школа возродила оркестр — а в Дейри такого не помнили с самого окончания Второй мировой войны, — Фрэнк не смог устоять перед формой. Так как нормально играть он ни на чем не мог, ему доверили цимбалы. Другие люди, может быть, чувствовали бы себя неловко с этими тарелками, но только не Фрэнк. Ему нравилось маршировать, ничего при этом не делать, а только ждать своего большого момента для громкого БРЯЦ!

Это было совсем не то, что иметь в семье кого-нибудь музыкально одаренного, кто постоянно репетирует и доводит всех до безумия своими гаммами, этюдами и упражнениями. Фрэнк на своих тарелках не репетировал. Иногда, в самое непредсказуемое время, из закрытой комнаты Фрэнка доносился оглушительный грохот, и мы с Фрэнни представляли, как Фрэнк марширует в своей форме, потея перед зеркалом, до тех пор, пока он уже больше не в состоянии выносить звука собственного дыхания и не вдохновляется закончить свое шествие драматическим аккордом.

Грустец в ответ лаял и, может быть, портил воздух. Мать что-нибудь роняла. Фрэнни бежала к дверям Фрэнка и колотила в них. У меня этот звук вызывал другие ассоциации — он напоминал мне внезапный выстрел ружья, и я каждый раз невольно, лишь на миг, задавался мыслью, не был ли перепугавший нас грохот звуком самоубийства Фрэнка.

На тропинке, где его подстерегли беки, Фрэнк вытащил из кустов свои перепачканные глиной цимбалы и зажал их под мышкой.

— И куда мы пойдем, — спросил Чип Доув у Фрэнни, — чтобы побыть наедине?

— Я знаю одно место, — сказала она, — поблизости. — И добавила: — Я его всю жизнь знала.

И я понял, конечно, что она имеет в виду папоротники, наши папоротники. Насколько я знал, Фрэнни не водила туда даже Стратерса. Думаю, она так ясно выразилась про них, чтобы мы с Фрэнком знали, где ее искать, и спасли ее, но Фрэнк уже был на пути к дому, брел по тропинке, не сказав ни слова Фрэнни, даже не взглянув в ее сторону, а Чип Доув улыбнулся мне своими ледяными голубыми глазами и сказал:

— Вали отсюда, мальчик.

Фрэнни взяла его за руку и потащила с тропинки, а я моментально нагнал Фрэнка.

— Господи, Фрэнк, — удивился я. — Ты куда? Мы должны помочь ей.

— Помочь Фрэнни? — переспросил он.

— Она помогла тебе, — напомнил я ему. — Это она спасла твою задницу.

— Ну и что? — сказал он и тут вдруг начал плакать. — Откуда ты знаешь, что она хочет нашей помощи? — сказал он, шмыгая носом. — Может быть, она хочет побыть с ним наедине.

Мне об этом даже страшно было подумать — это было почти так же плохо, как представить, что Чип

Доув делает с Фрэнни то, чего она не хочет, чтобы он делал, и я схватил Фрэнка за единственный оставшийся у него эполет и потащил за собой.

— Прекрати плакать, — сказал я, не желая, чтобы Доув услышал, как мы подходим.

— Я хотела поговорить с тобой, только поговорить! — услышали мы крик Фрэнни. — Жопа ты крысиная! — орала она. — Мог быть таким милым, но взял и повел себя как натуральный кусок говна. Я ненавижу тебя! — кричала она. — Отвали! — завизжала она.

— Я думал, я тебе нравлюсь, — услышали мы голос Чиппера Доува.

— Может быть, и нравился. Только не теперь. Больше никогда, — ответила Фрэнни; в ее голосе уже не было злости, она плакала.

Когда мы с Фрэнком добрались до папоротников, футбольные штаны Доува были спущены до колен. У него были те же сложности с вложенными в них защитными подушечками, что мы с Фрэнни наблюдали год назад, когда шпионили за присевшим на корточки толстяком Пойндекстером. Одежда Фрэнни была в неприкосновенности, но вела себя сестра, на мой взгляд, непривычно пассивно — сидела в папоротнике (там, куда он ее толкнул, как она рассказала мне позже) и закрывала лицо руками. Фрэнк со всей силы брякнул своими цимбалами, так сильно, что мне показалось, будто у меня над головой столкнулись два самолета. Затем он врезал правой тарелкой прямо в лицо Чипа Доува. Это был самый сильный удар, который квотербек получил за весь этот сезон; мы могли определенно сказать, что к такому он не привык. Ясно было и то, что спущенные штаны мешают ему двигаться. Я набросился на него сразу же, как только он упал. А Фрэнк продолжал колотить в свои тарелки, как будто это был какой-то ритуальный танец, который выполняет наша семья перед тем, как разделаться с врагом.

Доув скинул меня, примерно так же, как Грустец, по-прежнему мог сбивать с ног Эгга, всего лишь хорошо мотнув головой, но грохот, который создавал Фрэнк, казалось, парализовал квотербека. И этот же грохот, похоже, вывел Фрэнни из ее ступора. Она сделала привычный беспроигрышный ход, прямиком к интимным органам Чиппера Доува, и тот изобразил прощание с жизнью навеки, которое Фрэнк определенно должен был узнать, а я, конечно, помнил еще со времен Ральфа Де Мео. Она действительно очень хорошо прихватила его, он все еще сидел на сосновых иголках, со штанами вокруг колен, когда Фрэнни оттянула до середины бедра его бандаж с защитной чашечкой и отпустила, и с громким хлопком тот впечатался на место. Всего лишь на какую-то секунду Фрэнк, Фрэнни и я увидели маленькую испуганную интимную часть Доува.

— Велика важность! — прокричала Фрэнни Доуву. — Велика важность, а?

Потом мы уговорили Фрэнка прекратить его упражнения с тарелками; казалось, что их звук погубит в лесу все деревья и выгонит оттуда всех маленьких животных. Чиппер Доув лежал на боку, закрывая одной рукой свое мужское достоинство, а второй зажимал ухо от нестерпимого шума; другое свое ухо он притискивал к земле.

Когда мы уходили, оставив Чиппера валяться в папоротниках, я заметил его шлем и прихватил с собой. По дороге обратно, у грязной лужи на тропинке, Фрэнк и Фрэнни наполнили шлем грязью. Мы оставили его там налитым до краев.

— Дерьмо и смерть, — мрачно сказала Фрэнни. Фрэнк все не мог прекратить звенеть своими тарелками, он был слишком возбужден.

— Господи, Фрэнк, — сказала Фрэнни. — Перестань, пожалуйста.

— Извините, — сказал он нам. А когда мы были уже ближе к дому, он сказал: — Спасибо.

— Спасибо вам тоже, — сказала Фрэнни. — Обоим вам, — добавила она, пожимая мне руку.

— Вы знаете, а я действительно педик, — пробормотал Фрэнк.

— Я догадывалась, — сказала Фрэнни.

— Все нормально, Фрэнк, — сказал я, поскольку — что еще может сказать брат?

— Я хотел сказать вам об этом, — признался Фрэнк.

— Это был очень изысканный способ сказать об этом, — заявила Фрэнни.

И даже Фрэнк рассмеялся. Думаю, я слышал, как Фрэнк смеется, впервые с тех пор, как мы обнаружили на четвертом этаже отеля «Нью-Гэмпшир» наш «сортир для эльфов».

Иногда мы гадали: а что, если жизнь в отеле «Нью-Гэмпшир» всегда такой и будет?

Важнее было другое: кто будет останавливаться в нашем отеле после того, как мы туда переедем и откроемся. По мере того как это время приближалось, отца все больше и больше тревожили сомнения: во всем ли верна его теория превосходного отеля? Он увидел по телевизору интервью с директором швейцарской школы гостиничного менеджмента. Тот заявил, что секрет успеха состоит в том, как быстро новый отель сумеет наладить систему предварительного бронирования.

«Предварительное бронирование» — написал отец на картонке от недавно распакованной сорочки и прикрепил картонку к холодильнику в нашем доме, который скоро станет чужим.

— Доброе утро, предварительное бронирование! — приветствовали мы друг друга за завтраком, чтобы подразнить отца, но он относился к этому довольно серьезно.

— Вот вы все смеетесь, — сказал он нам однажды утром. — А у меня уже два есть.

— Чего два? — спросил Эгг.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.