Психиатр

Он посмотрел по сторонам, немного напоминая крота; ему явно было неловко.

В это время прокурор попросил кого-то из публики встать. Его выбор был не случайным. Это была молодая женщина тридцати лет, мальчишеской внешности, с коротко стриженными черными волосами… Будучи довольно высокой, она носила костюм, который был похож на мужской, а красный галстук только усиливал это впечатление.

Женщина отошла от скамьи для свидетелей так далеко, насколько это было возможно, оказавшись прямо перед присяжными, на которых она посмотрела с улыбкой, а потом повернулась к ним спиной.

— Господин Рид, человек, который сейчас стоит перед вами примерно на расстоянии двадцати пяти шагов, как раз половина дистанции, на которую удалены друг от друга бар и танцпол, где вы видели Катрин Шилд, танцующей с господином Ди Паскуали вечером пятнадцатого июля. Не могли бы вы описать человека, стоящего перед вами?

Ужасно нервничая, но все же решив сохранить хорошую мину при плохой игре, Рид начал:

— Э-э-э-э-это ммм-мужчина примерно тридцати пяти лет. У него черные волосы.

По залу пронесся ропот возмущения. Доктор Шмидт сжал кулаки. Этот придурок Кубрик полностью дискредитировал его свидетеля!

Заметив, что происходит что-то не то, свидетель поспешил вставить обратно контактные линзы и сразу же обнаружил, как он оплошал.

Он бросил удрученный взгляд в сторону адвоката, в то время как молодая женщина заняла свое место, а прокурор с победоносной улыбкой на сияющем лице заключил:

— Спасибо, господин Рид. На этом все!

Глава 62

Он обладал кошачьей и несколько неестественной красотой, которая так идет беззаботной молодости. Высокий, с обольстительной улыбкой, Дино Ди Паскуали в свои двадцать пять лет являл собой воплощение донжуана: голубые глаза, белокурые волосы, как у Роберта Редфорда. Кличка «Жиголо» была присвоена ему не без причины, так как он имел большой успех у женщин, его обаяние покоряло и вдов, и богатых легкомысленных замужних дам.

Вызванный в качестве свидетеля защиты доктором Шмидтом, он появился в льняном костюме кремового цвета, очень легких сандалиях и белой рубахе, расстегнутой на груди, — густые светлые волоски были взъерошены несколькими золотыми цепочками.

— Господин Ди Паскуали, — начал Шмидт, — вы были в баре «Гавана» вечером пятнадцатого июля этого года?

— Да.

— В котором часу вы туда пришли?

— Около десяти.

— Тем вечером вы впервые увидели мадемуазель Шмидт?

— Да.

— И что произошло на самом деле?

— Это было как удар молнии!

— Вы для нее?

— Нет, она для меня!

— Почему вы так говорите?

— Потому, что она оказалась возле меня на танцполе, чтобы пожелать счастливого дня рождения. Потом она сказала: «Я слышала, как о тебе говорили, кажется, ты танцуешь как бог. И вроде бы ты еще много чего делаешь как бог».

Он сказал это без ложной скромности: в конце концов, он был в суде, а в суде, как известно, говорят правду, всю правду, даже если это оказывается ложью!

— А потом?

— Она пригласила меня танцевать. Я согласился. И я не пожалел об этом, потому что она на самом деле оказалась горячей, она повесилась на меня, обняла за шею. Я понял, что она, должно быть, напилась или накачалась наркотиками. Но в любом случае она не была заторможенной.

— А вы, как вы отреагировали?

— По-мужски.

— Что вы хотите сказать?

— Ну, она очень хорошенькая девушка и одета очень сексуально, она мне говорила… Ну…

— Что именно она вам говорила?

— Ну, это личное, но она говорила как женщина, которая хочет дать понять мужчине, что она его хочет. В какой-то момент она даже…

С притворно скромным видом он замолчал. Доктор Шмидт попросил его продолжить.

— В общем, на мне были очень широкие брюки. Ремня не было, а только подтяжки, и, когда мы танцевали медленный танец, ее рука скользнула мне в штаны. Она присвистнула и сказала, что я идеально сложен и что это хорошо, так как у нее в сумочке как раз лежат презервативы большого размера. Она спросила, не хочу ли я их опробовать.

Зал явно не остался равнодушным к этим новым разоблачениям.

— Что было потом?

— Примерно в течение часа мы танцевали, пили и обнимались. Потом она сказала, что хочет изменить своему дружку, так как тот не удовлетворяет ее в сексуальном плане, и что она хочет настоящего мужчину.

Катрин подпрыгнула на своем месте, словно разъяренный лев.

— Вы не имеете права так говорить! — вскричала она. — Это все ложь! Я люблю Роберта и никогда его не обману, даже несмотря на то что мы расстались!

— Мадемуазель Шилд, — предупредил судья, — вам была предоставлена возможность высказаться!

— Я не могу терпеть, когда этот шут так говорит о моем друге!

— Катрин, пожалуйста! — авторитетно прервал ее Пол Кубрик.

Она опустила голову и замолчала.

Слова этого Ди Паскуали напомнили ей слишком горький вечер расставания в отеле «Уолдорф», когда Роберт действительно был не способен ее удовлетворить, — на самом деле он не испытывал ни малейшего желания.

Томас и Джулия обменялись долгими молчаливыми взглядами: их шансы на победу таяли на глазах. Томас предвидел мучительный момент, когда сам должен будет защищаться от обвинений в изнасиловании, которые Тамплтон не замедлит ему предъявить. Каждый удар, наносимый Катрин, приближал его к встрече с инспектором.

Последний, впрочем, присутствовал в зале суда и посмеивался, глядя, как Томас начинает идти ко дну.

Шмидт, так и не шелохнувшийся, продолжил свой допрос:

— И что вы тогда сделали?

— Ну, — сказал Дино с чуть виноватым выражением лица, — будучи осторожным, я спросил, пришла ли она со своим другом.

В зале раздался смех.

— Она ответила, что одна, — продолжил Паскуали, — что на самом деле они расстались несколько дней назад… Тогда я решил, что она странная!

— Но почему?

— Они ведь были уже не вместе, а она хотела ему изменить.

— Понимаю. И что вы тогда подумали?

— Что и всегда: «Ох уж эти милые женщины!» — сказал свидетель, разведя руками и подняв к небу глаза.

Публика прыснула со смеху, родители Катрин, Джулия и Томас потупились. Что же касается Кубрика, то он быстро делал заметки.

Для Катрин испытание продолжалось.

— И что вы сделали потом?

— Я сказал себе: «Почему бы нет?» Она спросила, можем ли мы заняться любовью, там, во внутреннем дворике, и я ответил, что да. Я хорошо помню, что она добавила, извините за выражение…

— Говорите, — поддержал Шмидт, возбужденный таким успехом.

— Она сказала: «Я сделаю так, что твои яйца просто взорвутся!»

И снова в зале раздался смех: решительно, этот Жиголо оказался очень забавным!

— И как вы отреагировали?

— Я взял ее за руку и отвел во двор.

— И что случилось, когда вы пришли туда?

— Случилось то, что должно было случиться!

— Будьте более точным, прошу вас.

— Я не знаю, не проглотила ли она на ужин шпанскую мушку, но она действительно горела, если позволите так выразиться. Во дворе мы начали целоваться. Я не хотел торопиться, но через две минуты она встала передо мной на колени, спустила с меня штаны и достала из своей сумочки один из презервативов, о которых говорила, и надела. Конечно, я разрешил ей это сделать — я не из тех, кто рискует понапрасну, особенно если дама настаивает.

— А потом?

— Потом мы совокупились. Она упиралась в стену бара, а затем она попросила еще!

— Сколько времени это продолжалось?

— Я не смотрю на часы, когда занимаюсь любовью, по крайней мере когда это не по долгу…

Он, казалось, пожалел о своих словах, которые выдавали его мало почтенный род занятий, тем: более для мужчины, наделенного хорошими физическими данными и не обезображенного интеллектом.

— Понимаю, но что было после этого?

— В тот момент, когда мы любили друг друга, не знаю зачем, но она остановилась и отдалилась от меня ни с того ни с сего, так резко, что презерватив остался в ней.