Четвертая рука

— Столько людей, и все хотят — знать!

Ну что ж, рейтинги обеспечены, Уортон будет доволен, хотя он, бедняга, и понятия не имеет, как выразить свои чувства.

Когда позвонила миссис Клаузен, Патрик только что вышел из ванной, приняв душ.

— Оденься потеплее, — предупредила она. К удивлению Уоллингфорда, она звонила снизу, из холла отеля. С маленьким Отто он может увидеться и утром, сказала Дорис, а сейчас уже пора ехать на стадион, так что пусть он поторопится. Так и не поняв, что его ожидает, Патрик стал одеваться.

Ему казалось, что ехать на матч еще рано, но, может быть, миссис Клаузен хотела попасть на стадион пораньше. Когда Уоллингфорд вышел из номера и уже спускался в лифте, он вдруг почувствовал, что слегка уязвлен: никто из коллег по журналистскому ремеслу его не выследил и не спросил, что значили слова Мэри Шаннахан: «Патрика Уоллингфорда больше нет с нами».

Несомненно, на студию уже звонили. Как там Уортон справляется с этими звонками? А может, на звонки отвечает Сабина? Ох, как они не любят признаваться, что кого-то уволили! А еще больше не любят говорить, что кто-то ушел сам! Вот и несут всякий вздор, чтобы никто толком не понял, как все произошло.

Миссис Клаузен тоже смотрела вечернюю программу.

— Это и есть та самая Мэри, которая не беременна? — спросила она Патрика.

— Она самая.

— Я так и подумала.

Дорис надела старую куртку с логотипом «Грин-Бей Пэкерз», ту самую, в которой она была, когда Уоллингфорд впервые с ней познакомился. Капюшон болтался у нее за спиной — Дорис приехала на машине, — но Патрик легко мог представить себе, как ее хорошенькое личико выглядывает из капюшона, точно личико ребенка. На ней были еще джинсы и кроссовки — именно так она была одета в ту ночь, когда полиция сообщила ей о смерти мужа. Она, наверное, надела и свою старую зеленую футболку с логотипом «Пэкерз», но под курткой ее не было видно.

Она хорошо водила машину, но к Патрику ни разу не повернулась и говорила только о матче.

— Когда счет предыдущих встреч четыре—два, все может произойти, — объясняла она. — Мы проиграли три последние игры подряд — и всё в понедельник вечером. Не верю я всяким там прогнозам! Разве имеет значение, что команда «Сихокс» уже лет семь не играет по понедельникам и что у них в команде многие никогда не бывали на стадионе «Ламбо»? Их тренер прекрасно знает поле! А еще он знает нашего квотербека!

Квотербек «Грин-Бей Пэкерз» — это, по всей видимости, Бретт Фавр, попытался сообразить Уоллингфорд. В самолете он успел просмотреть газету (только спортивный раздел) и узнал из нее, кто такой Майк Холмгрен — раньше он был тренером «Пэкерз», а теперь переметнулся и стал тренером команды «Сиэтл Сихокс». Этот матч был для Холмгрена своего рода возвращением в родные пенаты — когда-то он был очень популярен в Грин-Бее.

— Фавр будет стараться вовсю, он не подведет, — говорила Дорис. Фары встречной машины скользнули по ее лицу, на миг осветив его, и оно снова скрылось в тени. Уоллингфорд по-прежнему видел только ее профиль — она ни разу на него не посмотрела.

А он продолжал смотреть на нее во все глаза — он ужасно соскучился; никогда в жизни он ни по кому так не скучал. Ему бы очень хотелось думать, что все эти старые шмотки она надела исключительно для него, но он понимал, что, скорее всего, она всегда так одевается, когда идет смотреть игру. Когда она соблазняла его в кабинете доктора Заяца, то, наверное, даже не думала о том, что на ней надето, и, скорее всего, не помнила, в каком странном порядке она все это с себя снимала. А Уоллингфорд никогда не забудет ни ее одежды, ни того, как она тогда раздевалась — снизу вверх.

Они выехали из центра Грин-Бея и направились на запад. По правде сказать, центр города мало отличался от окраин — несколько баров да церквей; довольно обшарпанная набережная… Дома большей частью невысокие, не выше трех этажей, а единственный, достойный упоминания холм, нависший над рекой, где деловито велась разгрузка и погрузка судов — залив замерзал только в декабре, — оказался огромной кучей угля. Чем не гора?

— Не хотел бы я сейчас оказаться на месте этого Майка Холмгрена — сказал Уоллингфорд. — Приехать в родной город с чужой командой, да еще со счетом четыре — два! (Это была всего лишь вариация на тему, которую он успешно развивал с помощью прочитанного в газете.)

— Ты говоришь так, словно начитался газет или насмотрелся телепередач, — сказала миссис Клау-зен. — Холмгрен знает «пэкеров» лучше, чем они сами себя знают. А в команде Сиэтла отличная защита. Мы потому в этом году так мало очков и набрали — потому что у противника хорошая защита была.

— Ах, вот как? — Уоллингфорд решил заткнуться — тема футбола ему явно не давалась. И он решил поговорить о другом. — Я очень скучал по вас — по тебе и по маленькому Отто.

Дорис лишь улыбнулась в ответ. Дорогу она знала отлично. На ветровом стекле машины у нее был приклеен специальный парковочный талон, и полицейский сразу махнул ей, направляя в тот ряд, где больше не было ни одной машины, а из этого ряда она свернула на отдельную парковочную площадку.

Она поставила машину совсем рядом со стадионом, и они поднялись на лифте в ложу для прессы, причем Дорис даже не потрудилась предъявить билеты какому-то пожилому мужчине весьма официального вида, который дружески похлопал ее по плечу и поцеловал. Она показала на Уоллингфорда.

— Он со мной, Билл. Познакомься, Патрик, это Билл.

Уоллингфорд и Билл пожали друг другу руки. Патрик ожидал, что Билл его узнает, но обманулся в своих ожиданиях. Это, видимо, из-за лыжной шапочки, думал Патрик. Миссис Клаузен дала ему эту лыжную шапочку, как только они вылезли из машины. Он попытался отговориться тем, что уши у него никогда не мерзнут.

— А здесь замерзнут, — сказала она. — И потом, это не просто чтобы уши у тебя были в тепле. Я хочу, чтоб ты ее надел.

Значит, дело не в том, чтобы его не узнали. (Впрочем, шапочка по крайней мере спасет его от операторов Эй-би-си — в кои-то веки он не попадет в объектив.) Для Дорис важно, чтобы он тоже приобщился к матчу. На Патрике было черное кашемировое пальто, твидовый пиджак, тонкий шерстяной свитер и серые фланелевые брюки. Здесь почти никто не носил таких пижонских вещей.

Лыжная шапочка была традиционных цветов «Грин-Бей Пэкерз» — зеленая с желтым отворотом, его можно было опустить и натянуть на уши. Естественно, ее украшал довольно крупный логотип «пэкеров». Шапка была старая, растянутая — видно, прежде ее надевали на голову значительно большего размера, чем у Патрика, но нечего было и спрашивать миссис Клаузен, кто носил эту шапку раньше — и так ясна конечно же, ее покойный муж.

Они прошли через ложу для прессы, где Дорис поздоровалась с несколькими не менее официально выглядевшими мужчинами, а потом направились к дешевым местам наверху. Большинство болельщиков попадали на стадион совсем другим путем, но миссис Клаузен здесь, видимо, знали все. В конце концов, она ведь работала в клубе «Грин-Бей Пэкерз».

Потом они пошли по проходу вниз, направляясь к ослепительно-зеленому полю. Восемьдесят семь тысяч квадратных футов настоящей травы: такой газон носит название «спортивный синий».

— Ух ты! — вырвалось у Патрика. Хотя они и прибыли слишком рано, стадион «Ламбо» был уже наполовину полон.

Стадион представлял собой идеальную чашу без каких-либо проемов и без навесных галерей. Галерея здесь была только одна, а все места под открытым небом относились к категории дешевых Пока на поле шла разминка, на трибунах исполняли нечто вроде пролога перед спектаклем. Болельщики расписали себе физиономии зеленым и золотым, повсюду торчали какие-то желтые пластиковые штуки, похожие на огромные гибкие пенисы, а некоторые фэны, совсем ушибленные, украшали себе головы здоровенными кусками сыра, напоминая всем, что они — «тупоголовые фэны» и «настоящие сырные головы». Да уж, это вам не Нью-Йорк, подумалось Уоллингфорду.

Они спустились еще ниже по длинному и крутому проходу. Их места были где-то в центральной части стадиона, вровень с 40-ярдовой отметкой на поле, и на той же стороне, что и ложа прессы. Патрик шел за Дорис мимо целой череды деликатно повернутых в сторону мощных колен — болельщики молча их пропускали. Он понемногу начинал понимать, что сидеть они будут среди людей, которые прекрасно их знают — причем не только миссис Клаузен, но и его самого. И знают вовсе не потому, что он, Патрик Уоллингфорд, так уж знаменит, и не потому, что он в шапочке Отто, а потому, что все это сплошные Клаузены! Патрик вдруг понял, что знаком более чем с половиной присутствующих! Он помнил многие из этих лиц — в том числе и по фотографиям, пришпиленным к стенам в домике у озера.