Четвертая рука

— И вот что — насчет верности мне и всяких там измен, — проговорила Дорис, неторопливо поднимаясь и опускаясь над ним и уперев руки ему в плечи. — Если ты не склонен к постоянству, лучше сразу скажи — и прекратим это.

Уоллингфорд ничего не ответил и ничего не «прекратил».

— И пожалуйста, не делай больше никому никаких детей! — очень серьезно сказала она. И так опустилась на него всем своим весом, что он невольно подался ей навстречу.

— Хорошо, — пообещал он.

В ярком свете газовой лампы их движущиеся тени перемещались по стене, по тому темному прямоугольнику, ранее привлекшему внимание Уоллингфорда, где когда-то Отто-старший повесил рекламу пива. Казалось, и само их совокупление — нечто схожее с галлюцинацией, призрачное, как их совместное будущее.

Закончив заниматься любовью, они мигом опустошили бутылку пива и отправились голышом купаться. Уоллингфорд взял одно полотенце на двоих, а миссис Клаузен не забыла фонарик. Ступая точно друг за другом, они добрались до конца мостков, и Дорис на этот раз попросила Патрика первым спуститься по лестнице в озеро. Не успел он войти в воду, как она велела ему плыть назад, под настил узкого причала.

— Просто следуй за лучом, — сказала она и, направив фонарь вниз, осветила один из столбов, уходящих в темную воду.

Столб был толстый, толще в обхвате, чем бедро Уоллингфорда. В нескольких дюймах над поверхностью воды, прямо под досками и рядом с узким пролетом блеснуло что-то золотистое. Патрик подплыл ближе и только тогда понял, что это такое. Он слегка подгребал одной рукой, чтобы удержаться на месте. В столб был вбит гвоздь с широкой шляпкой, и на него надеты два золотых обручальных кольца; гвоздь сильно загнули и шляпку тоже вбили в сваю, чтобы образовалась петля. Патрик понял, что Дорис пришлось все время удерживаться на воде, пока она вколачивала гвоздь, надевала на него кольца и загибала гвоздь молотком. Нелегкая задача даже для хорошего и сильного пловца с двумя здоровыми руками!

— Ну, подплыл? Видишь? — спросила Дорис.

— Да, — ответил он.

Дорис повернула фонарь, чтобы луч бил в сторону озера, и Патрик выплыл из-под причала прямо в луч света, где она уже ждала его, лежа на спине и выставив над водой груди.

Дорис не произнесла ни слова. Патрик тоже молчал. Он думал о том, что однажды зимой, когда лед на озере будет особенно мощным, кольца окажутся в его толще и пропадут. Или же сам сарай и причал может снести зимний ветер. Но, как бы то ни было, обручальные кольца находились сейчас под причалом, и миссис Клаузен хотела показать ему именно это.

На другой стороне озера только что приехавший любитель-вуайерист зажег в своем домике свет. Слышалось радио — передавали репортаж с бейсбольного матча, но Патрик не смог определить, какие команды играют.

Они поплыли обратно — на свет фонарика, горевшего на причале, и ярко освещенных окон обеих спален. В этот раз Уоллингфорд не забыл пописать прямо в воду, чтоб потом не бегать в кусты, где полно москитов.

Они оба поцеловали на ночь маленького Отто, Дорис погасила лампу в комнате мальчика и задернула занавески на окне. Потом она погасила лампу и в другой комнате, и они улеглись в постель. Голые, озябшие после купанья, они укрылись одной простыней; их мокрые волосы серебрились от лунного света. Дорис нарочно не стала задергивать занавески: хотела проснуться раньше малыша. Оба тут же уснули при свете луны, смотревшей в окна. В ту ночь луна не заходила почти до трех часов утра.

А солнце утром в понедельник встало в самом начале шестого. Впрочем, миссис Клаузен встала еще раньше. Когда Уоллингфорд проснулся, вся комната была залита жемчужно-серым матовым светом, кто-то будил его и одновременно возбуждал, и все вместе это очень напоминало один из самых эротических моментов сна, навеянного темно-синей капсулой.

Дорис надевала ему второй презерватив. Она придумала новый — неизвестный даже Уоллингфорду — способ его надевать: она разворачивала его и натягивала ему на член с помощью… зубов! Изобретательность миссис Клаузен просто поражала, особенно если учесть, что для нее это был всего лишь второй опыт. Потом она, правда, призналась, что прочитала о таком способе в какой-то книге.

— В романе? — осведомился Уоллингфорд. (Ну конечно, в романе!)

— Дай руку, — велела ему миссис Клаузен.

Он протянул ей правую — свою единственную руку. Но Дорис сказала:

— Да нет, четвертую!

Патрик решил, что ослышался. Она, наверное, сказала «другую» — руку без кисти, «культю», как почти все ее называли.

— Что-что? — переспросил он.

— Дай мне свою четвертую руку, — повторила Дорис, ухватившись за его культю и плотно зажав ее между ляжками, и он тут же почувствовал, как оживают отсутствующие пальцы.

— Ты родился с двумя руками, — объяснила миссис Клаузен. — Одну ты потерял. Рука Отто была твоей третьей рукой. Что же касается этой, — и она стиснула бедра, словно подтверждая свои слова, — эта рука никогда меня не забудет! Она принадлежит мне И это твоя четвертая рука.

— Ах, вот как…

Может быть, именно поэтому он и почувствовал снова эту руку?

Они занимались любовью, потом опять купались голышом. Теперь уже по очереди — один стоял у окна в спальне маленького Отто и смотрел, как другой плавает. Дорис как раз купалась, когда проснулся Отто-младший — и в этот миг взошло солнце.

Потом они быстренько уложили вещи, и Дорис сделала все, что нужно, прежде чем запереть дверь. Она даже успела смотаться к помойке на той стороне озера и свалить в нее весь собравшийся со вчерашнего дня мусор. А Уоллингфорд оставался с Отто. Дорис гнала моторку гораздо быстрее, когда с ней не было малыша.

Они уже вынесли сумки и детские вещи на большой причал, когда появился гидроплан. Пока пилот и миссис Клаузен укладывали все в самолет, Патрик, посадив Отто на правую руку, левой культей помахал вуайеристу. Время от времени было видно, как поблескивает солнечный луч, отражаясь в линзе телескопа.

Когда гидросамолет взлетел, пилот специально прошел совсем низко, прямо над причалом этого чужака, и он моментально изобразил, будто стоит себе с удочкой и ловит рыбу с причала; даже принялся разматывать несуществующую леску. Правда, тренога от его телескопа самым бессовестным образом торчала у всех на виду, похожая на подставку для старинного артиллерийского орудия.

Шум от моторов мешал разговаривать. Но миссис Клаузен и Уоллингфорд все время смотрели друг на друга и на малыша, которого по очереди держали на руках. Когда самолетик уже заходил на посадку, Патрик снова сказал беззвучно, одними губами: «Я люблю тебя».

И сначала она опять никак не отреагировала, а потом откликнулась и тоже беззвучно, давая ему возможность прочитать слова по губам, произнесла ту же самую фразу, несколько длиннее, чем «я люблю тебя». («Я еще не решила».)

Что ж, Уоллингфорду оставалось только ждать и надеяться.

Когда гидросамолет причалил к берегу, они направились в Грин-Бей, в аэропорт «Остин Штраубель». Отто-младший возился на детском сиденье, Уоллингфорд пытался его развлекать. Дорис вела машину. Теперь, когда у них была возможность разговаривать, оказалось, что говорить им не о чем.

В аэропорту, целуя на прощанье Дорис и маленького Отто, Патрик почувствовал, что она положила ему что-то в правый карман.

— Пожалуйста, сейчас не смотри. Посмотришь потом, — сказала она. — Понимаешь, проколотая дырочка уже заросла. Я не смогу его носить, даже если захочу. И если уж мы все-таки будем вместе, я уверена, что это мне больше не понадобится. А тебе и подавно. Пожалуйста, отдай его кому-нибудь.

Уоллингфорд мог и не заглядывать в карман, он и так понял: она положила туда свой талисман, амулет, дарующий плодовитость. Он когда-то видел этот талисман, странноватое украшение, воткнутое в пупок. Ему вдруг ужасно захотелось достать его и рассмотреть.

Долго ему ждать не пришлось. Он еще раздумывал над двусмысленностью слов миссис Клаузен «если уж мы все-таки будем вместе», когда амулет, лежавший у него в кармане, вызвал сигнал металлодетектора. Пришлось достать амулет из кармана, и вот тут-то наконец он его рассмотрел. Охранница из службы безопасности аэропорта тоже внимательно его разглядывала; она прямо-таки впилась глазами в эту вещицу.