Хрущев

Во внешнеполитических вопросах Берия также отказался от политической и идеологической ортодоксии. После ареста в его секретном сейфе среди прочих бумаг было найдено не утвержденное на Президиуме секретное послание к Александру Ранковичу, первому заместителю Тито, с предложением «фундаментального укрепления» советско-югославских отношений и просьбой о «секретной встрече» для переговоров 43. На встрече с лидерами ГДР в Москве 2 июня и с венгерским руководством одиннадцать дней спустя советские руководители гневно упрекали коллег из «братских стран» за проведение в жизнь тех самых директив, которые те еще несколько месяцев назад получали из Москвы. Особенно усердствовал Берия. «Как это можно, — кричал он на главу венгерской компартии Матьяша Ракоши, — как можно в Венгрии, все население которой — девять с половиной миллионов человек, арестовывать полтора миллиона?!.. Даже товарищ Сталин совершил ошибку, [когда] отдал прямой приказ о допросах арестованных… Человек, которого избивают, скажет все, что следователь захочет от него услышать. Признается, что он и английский шпион, и американский, и какой угодно. Но правду вы так никогда не узнаете. Зато невинный человек может отправиться в тюрьму. Есть закон, и закон надо уважать» 44.

Особенно серьезной была проблема Восточной Германии. В результате жесткой индустриализации, насильственной коллективизации и грубой антирелигиозной кампании, проводимой режимом Ульбрихта, за два года по меньшей мере полмиллиона восточных немцев бежали на Запад. Германская Демократическая Республика столкнулась с тем, что Маленков позже назвал «опасностью внутренней катастрофы». Интересно, что Берия был готов отказаться от ГДР, покинуть на произвол судьбы германскую компартию и пойти на воссоединение Германии — разумеется, в обмен на существенную компенсацию от Запада. 27 мая 1953 года, на заседании в Кремле, посвященном немецкому вопросу, Берия восклицал: «ГДР! Да что такое эта ГДР?! Даже не настоящее государство. Держится только на советских штыках, хоть и называется Германской Демократической Республикой». В ходе дискуссии Молотов предложил резолюцию против «насильственной социализации» Восточной Германии, но Берия рекомендовал вычеркнуть из текста слово «насильственная». «Почему так?!» — воскликнул Молотов. Ведь это означало бы конец социализма в Германии как такового! «Потому, — ответил якобы Берия, — что нам нужна только мирная Германия, а будет там социализм или нет, нам все равно» 45.

Общая сумма действий Берии в эти «сто дней», несомненно, производит впечатление. Хотя некоторые его инициативы (как, например, предложения по дерусификации в стране, где преобладают русские) угрожали его репутации, поначалу он обошел своих соперников. Само число инициатив, многие из которых выходили за рамки его служебной компетенции, ясно указывает на презрение к коллегам. В одной записке, обращенной к Хрущеву, Берия не «просит рассмотреть» свое предложение, а открыто требует его «утвердить». Есть свидетельства о том, как он грубо распекал по телефону Маленкова, Хрущева и Булганина. В первые дни после смерти Сталина коллеги Берии, растерянные и подавленные, возможно, заслуживали такого обращения. Однако его нескрываемое высокомерие заставило их собраться с духом — и дало им в руки оружие против него 46.

Сразу после смерти Сталина Хрущев, казалось, был так же близок с Берией и Маленковым, как и они друг с другом. По утверждению Молотова, они составляли неразлучную троицу 47. Молотовым, разумеется, двигала неприязнь к Хрущеву — однако и сам Хрущев подтверждает его заявление: Берия «во время похорон Сталина и после проявлял ко мне большое внимание, выказывал свое уважение. Он вовсе не порывал демонстративно дружеских связей с Маленковым, но вдруг начал устанавливать дружеские отношения и со мной. Если, бывало, они вдвоем соберутся пройтись по Кремлю, то и меня приглашают. Я, конечно, не противился, хотя мое негативное отношение к Берии не изменилось, а наоборот, укрепилось еще больше» 48.

Выступая в ЦК после ареста Берии в июне 1953 года, Хрущев как будто защищается: «Некоторые могут сказать: „Как же так? Ведь Маленков с Берией везде ходил рука об руку“… А другие, может быть, скажут, что и Хрущев все время рядом терся. [Смех в зале.]И это верно. Так оно и было. Берия не тот человек, которого легко понять и разоблачить… После смерти Сталина его отношение ко мне вдруг переменилось. Если за день я ему не позвоню, он звонил сам и спрашивал: „Почему ты не звонишь?“ Я ему: „Некогда, занят“, — а он: „Звони почаще“». В некоторых разговорах «Берия поливал их (Молотова и Маленкова. — У. Т.) ядом, давал мне понять, что я лучше их. Я им потом об этом рассказывал» 49.

Став почти неразлучными, Берия, Хрущев и Маленков не перестали подкапываться друг под друга. «У нас в министерстве [внутренних дел] полный бардак, — рассказывал чиновник среднего ранга знакомому писателю. — Берия дает приказ, а Маленков звонит из Кремля, отменяет его и дает свой» 50. В апреле 1953 года Хрущев, по-видимому, помог Берии удалить из Секретариата ЦК ставленника Маленкова Семена Игнатьева, того, который возглавлял МГБ во время «дела врачей» 51. Однако Берия едва ли обрадовался, когда, по-видимому, с помощью Маленкова, пост нового лидера компартии Украины занял протеже Хрущева Алексей Кириченко.

Окончательный разрыв между Хрущевым и Берией был вызван отнюдь не политическими разногласиями. Хрущев не одобрял явной готовности Берии «отдать 18 миллионов восточных немцев во власть империалистов», однако одного этого было недостатрчно, чтобы организовать против него рискованный заговор. Позднее Хрущев обвинял Берию в попытках «вбить клин между национальностями». Однако в то время он не только поддерживал Берию в национальном вопросе, но и по собственной инициативе проводил аналогичные реформы в Латвии и Эстонии. Во время подготовки к похоронам Сталина Хрущев взял Кагановича за руку и сказал: «Лазарь, как же мы будем жить и работать без Сталина?» Именно он поддержал предложение дать имя Сталина ВЛКСМ. При этом так же, как и Берия, Хрущев стремился подорвать репутацию умершего вождя: когда в «Литературной газете» появилась статья от редакции с призывом к писателям прославить имя Сталина, на следующее утро Хрущев угрожал уволить ее редактора, Константина Симонова 52.

«Когда Берия был на коне, — вспоминал бывший помощник Хрущева Петр Демичев, — Никите Сергеевичу, разумеется, приходилось с ним ладить, хотя он ненавидел его и боялся. Берия чувствовал, что игнорировать Хрущева нельзя, поэтому обращался с ним осторожно» 53. В конечном счете Хрущев выступил против Берии из страха — страха, что иначе тот нападет первым.

Главную роль в заговоре приписывали себе и Хрущев, и Маленков 54. Молотов, ненавидевший обоих, и Микоян, с обоими ладивший, оставляли первенство за Хрущевым 55. Открытая просьба к Маленкову о помощи против Берии поставила бы Маленкова в тяжелое положение: узнав обо всем, Берия мог его уничтожить, а если бы Берия был побежден, Маленков потерял бы свое положение и был бы скомпрометирован как его бывший союзник. Поэтому Хрущев начал с более скромного предложения: «одернуть» Берию, блокировав некоторые из предложений, которыми он заваливал Президиум. «Беда в том, — говорил он Маленкову, — что ты на заседаниях Президиума никому говорить не даешь. Стоит Берии шевельнуться, и ты сразу вскакиваешь, чтобы его поддержать… А ты дай возможность высказаться другим, попридержи себя, не выскакивай… Мы ведь составляем повестку дня. Давай поставим острые вопросы, которые, с нашей точки зрения, неправильно вносятся Берией, и станем возражать ему» 56.

Когда именно был заключен этот договор, не вполне ясно. Однако, очевидно, именно после него на одном из заседаний члены Президиума отвергли предложение Берии о сокращении максимального срока заключения до десяти лет («Имелось в виду, — объяснял Хрущев на пленуме ЦК в июле 1953 года, — что человека сажают на десять лет, потом еще на десять, и так превращают в лагерную пыль» 57.) То же произошло во время дискуссии по германскому вопросу. Оппозицию планам Берии в отношении ГДР возглавил Молотов. Хрущева он считал союзником Берии и был приятно удивлен, неожиданно встретив его поддержку. Министр иностранных дел был так благодарен Хрущеву, что после заседания, вопреки своей обычной чопорности и неприступности, предложил ему перейти на «ты». После этого совещания, вспоминал Хрущев, «со стороны Берии отношение ко мне внешне вроде бы не изменилось. Но я понимал, что тут лишь уловка, „азиатчина“… Я понимал, что Берия проводит двуличную политику, играет со мной, успокаивает меня, а сам ждет момента расправиться со мной в первую очередь, когда наступит подходящее время» 58.