Хрущев

Отрезанный от мира, погруженный в уныние, Хрущев ни для кого не представлял опасности. Однако его бывшие коллеги не хотели рисковать, особенно после того, что произошло 23 октября. В этот день в Москве торжественно встречали космонавтов. Церемониал начался во Внуковском аэропорту: оттуда автомобильная процессия двинулась по Ленинскому проспекту на Красную площадь, а за грандиозным митингом на главной площади страны последовал банкет в Кремле. Хрущевы сидели перед телевизором в своем особняке на Ленинских горах. Вдруг Никита Сергеевич встал, пробормотал, что не хочет больше на это смотреть, и вышел из дома.

Не в силах усидеть на месте, он подозвал охранника и попросил отвезти его на дачу. Проблема была в том, что дорога пролегала в сторону Красной площади. Услышав, что Хрущев едет в Кремль, Брежнев и присные запаниковали: однако не успели они ничего предпринять, как машина повернула на запад — на дачу Хрущева. В тот же вечер Мельников получил приказ: следующим же утром Хрущев должен переехать на дачу и оставаться там до дальнейших распоряжений. Остальные члены семьи могут пока остаться в Москве. На следующий день вся семья перебралась на дачу, где и жила до переезда в Петрово-Дальнее 14.

Дом в Петрово-Дальнем был куда скромнее прежней дачи Хрущева: одноэтажный, бревенчатый, крашенный темно-зеленой краской, он стоял на высоком, поросшем соснами берегу Истры, недалеко от места ее впадения в Москву-реку. У дома сосны уступали место яблоням, вишням и клумбам с цветами, отделенным друг от друга извилистыми дорожками. Крутая деревянная лестница вела вниз, на берег Истры, где была устроена купальня. Недалеко от высокого забора, огораживавшего участок, располагалась открытая поляна с видом на реку и на поля соседнего колхоза: там стояла скамейка, на которой вскоре полюбил отдыхать Хрущев.

Дом, вспоминает Сергей Хрущев, был «просторным и уютным» 15. Здесь были отдельные спальни для Никиты Сергеевича и Нины Петровны, комната Елены и ее мужа, молодого химика Виктора Евреинова, кабинет Нины Петровны с большим письменным столом, кухня, бывшая бильярдная с видом на вишневый сад, которую Нина Петровна превратила в столовую. Были веранда, на которой особенно полюбил сидеть Хрущев, отдельная летняя кухня, а у ворот — отапливаемый флигель, где круглосуточно дежурили охранники с подслушивающими устройствами 16.

Комната Хрущева имела два выхода, на веранду и в сад. Здесь стояли кровать, несколько столиков, личные вещи (в том числе фигурка девушки из черного дерева — подарок Неру, английский проигрыватель в деревянном корпусе — подарок президента Ганы Нкрумы и красно-желтое кресло — из Финляндии, от Кекконена), а также сейф, в котором Хрущев привык хранить секретные документы. Теперь, конечно, никаких секретных документов не осталось, а партбилет Хрущев держал в ящике стола, и огромный, аляповато раскрашенный под дуб сейф стоял пустым.

Все хлопоты по организации переезда легли на плечи Нины Петровны. Чаще всего, замечает сын, переезжать ей приходилось «не по собственному желанию. Она даже грустно шутила, что сделалась профессиональной упаковщицей» 17. В этот раз переезд еще более омрачила болезнь мужа: поначалу врачи даже подозревали у Хрущева рак поджелудочной железы. Диагноз не подтвердился, однако болезнь подорвала его силы и замедлила выход из депрессии.

После переезда семья старалась развлечь Хрущева новыми увлечениями. В свое время в Киеве рыбная ловля его не занимала, но теперь он решил попробовать сызнова. Прочтя несколько книг по рыболовству, Хрущев сел на берегу Истры, привязал к удилищу, привезенному сыном из Москвы, леску, подаренную когда-то Вальтером Ульбрихтом, и забросил удочку в реку. Время шло, рыба не клевала, а ждать Хрущев никогда не любил. «Сидишь, чувствуешь себя полным дураком! — жаловался он. — Так и слышится, как рыбы в воде над тобой потешаются. Не по мне это» 18.

Раньше, по словам Сергея, Хрущев «называл нас бездельниками, заставая у телевизора». Теперь он сам пристрастился к теле–, радионовостям и газетам. Лишенный докладов подчиненных и рапортов разведки, он каждое утро, не выходя из спальни, прочитывал «Правду», брал с собой на прогулку переносное радио и установил в доме коротковолновый приемник «Зенит», подаренный ему в пятидесятые годы американским бизнесменом Эриком Джонстоном. Он слушал и музыкальные передачи, и новости, как по московскому радио, так и по «Голосу Америки» и Би-би-си. Новости его не радовали: реформы, которые он так пылко продвигал, после его отставки пошли на спад. Теперь Хрущев на собственной шкуре ощутил давление партийной пропаганды. «Жвачка… — бормотал он над страницами «Правды». — Разве можно так писать? Какая это пропаганда? Кто в это поверит?» 19

Поселок Петрово-Дальнее состоял из нескольких домов, отделенных друг от друга высокими зелеными заборами. Кроме Хрущева, здесь жили заместители председателя Совета министров Михаил Лесечко и Игнатий Новиков, а также бывший министр финансов Арсений Зверев. При встрече с Хрущевым они терялись, не знали, что сказать, и зачастую начинали отчитываться перед ним о своей работе, как будто до сих пор видели в нем начальника. По словам Сергея, такие встречи «тяготили отца, и он старался избегать контактов со своими бывшими подчиненными». Поэтому он не бывал в сельском клубе, где несколько раз в неделю показывали кино.

Вместо этого он гулял по полям близлежащего колхоза. Глядя, как колхозники убирают скудный урожай ячменя и овса, Хрущев изнывал от желания приказать им бросить зерновые и выращивать овощи для поставок в Москву — дело куда более выгодное. Поначалу он говорил об этом только с родными; затем начал наблюдать за полями в бинокль и однажды, увидев, что на поле появился кто-то из колхозного начальства, поспешил туда, чтобы дать ему совет. Разумеется, соседи не приняли его советов, сославшись на распоряжения вышестоящего начальства; Хрущев был рассержен, но «больше с тех пор с советами не лез, по-прежнему продолжая сетовать на вопиющую бесхозяйственность» 20.

Прежде Хрущев увлекался только охотой: и в Киеве, и в Москве (за исключением 1950–1953 годов, когда Сталин перестал поощрять это увлечение своих приближенных) он регулярно охотился в государственных заказниках. У него имелась коллекция из нескольких дюжин охотничьих ружей, винтовок и карабинов — подарки советских и иностранных гостей. В гардеробе красного дерева, в элегантном деревянном футляре хранились парабеллум, вальтер и еще один пистолет — подарки КГБ к семидесятилетию. До отставки Хрущев часто показывал гостям свою коллекцию оружия. Но после падения он никогда уже не охотился и на оружие почти не смотрел. А в 1968 году раздарил почти всю коллекцию — сыну, внукам, врачу, даже охранникам — со словами: «Пусть достанется хорошим людям. И память у них обо мне сохранится. А то их после моей смерти разворуют» 21.

Весной — летом 1965 года, по мере того как к Хрущеву возвращалось душевное равновесие, у него появились другие занятия. С вершины холма неподалеку от дома, который его внуки прозвали Ужиной горкой, потому что ранней весной туда выползали погреться на солнышке ужи, он мог любоваться окрестностями. Скоро он познакомился с отдыхающими из ближайшего дома отдыха: эти простые люди не имели причин дрожать за свою карьеру и потому не боялись общаться с опальным властителем. Сперва они просто здоровались через забор; потом поселковая администрация разрешила прорезать в заборе калитку, и теперь отдыхающие постоянно толпились вокруг Хрущева, фотографировались с ним и слушали его истории. Постепенно «встречи с Хрущевым» стали неофициальным, но обязательным элементом «культурной программы». На домашней кинопленке, отснятой Сергеем летом 1969 года, мы видим, что во время такой встречи Хрущев оживлен, широко улыбается, говорит много и энергично, помогая себе жестами — совсем как в старые времена. Но вот люди расходятся — и он, утомленный, тяжело опускается на складной табурет, который всегда носит с собой.