Хрущев

В феврале 1962 года началось массированное развертывание на Кубе советской военной помощи. Поскольку КГБ доложил, что вторжения американцев в ближайшие месяцы не ожидается, поставки ракет СА-5 «земля — воздух» поначалу были отменены. Однако два месяца спустя Хрущев вновь поднял вопрос о размещении на Кубе ракет средней дальности. В то же время произошли еще два тревожных события: во-первых, американцы начали в Карибском море масштабные маневры, и во-вторых, в результате ссоры Фиделя с соратником — просоветским коммунистом Анибалем Эскаланте — появилась опасность, что Фидель сблизится с Мао Цзэдуном 17. И то и другое страшило Хрущева. Потеря Кубы — «это был бы большой удар по марксистско-ленинскому учению, и это отбросит нас от латиноамериканских стран, понизит наш престиж». Поражение Кастро Хрущев рассматривал «как свое собственное», вспоминал позднее Сергей Хрущев. По словам Трояновского, на Хрущева «постоянно давило опасение, как бы США и их союзники не вынудили СССР и его друзей отступить». Тогда «ответственность за это пала бы на него». Он часто повторял предсказание Сталина, что империалисты передушат его наследников «как котят». Масла в огонь, по мнению Трояновского, подливали постоянные обвинения в «капитулянтстве перед империализмом» 18, на которые не скупился Мао Цзэдун.

Но если Хрущев хотел защитить Кубу, почему он не использовал обычные вооружения? Почему просто не разместил там советские войска (как американцы — свои войска в Европе), которые при попытке вторжения превратили бы конфликт в советско-американский? Если, наконец, ему хотелось непременно использовать ядерное оружие — почему бы не ограничиться ракетами малой дальности, вполне способными защитить Кубу от интервенции? Вашингтон поразило именно использование ракет средней дальности, риск применения которых столь явно превышал любую выгоду. Администрация Кеннеди так и не поняла логики Хрущева — а логика была проста:

«Я пришел к выводу, что если мы все сделаем тайно и американцы узнают про это, когда ракеты уже будут стоять на месте, готовыми к бою, то перед тем, как принять решение ликвидировать их военными средствами, они должны будут призадуматься. Эти средства могут быть уничтожены США — но не все. Достаточно одной четверти, даже одной десятой того, что было бы поставлено, чтобы сбросить на Нью-Йорк одну-две ядерные ракеты, и там мало что останется… Я не говорю, что там все погибли бы. Нет, не все бы погибли, но трудно сказать, сколько не погибло бы… Думалось, что это сможет удержать США от военных действий» 19.

Как видим, Хрущев действовал согласно своей излюбленной стратегии: ракеты предназначались не для реальных боевых действий, а для шантажа и запугивания противника. Возможно, Эйзенхауэр его бы понял — он и сам не отказывался от шантажа такого рода. Но не таков был Кеннеди: он относился к угрозе ядерной войны вполне серьезно и стремился достичь в гонке вооружений существенного превосходства. Хрущев же рассуждал проще: пока у Москвы остается хотя бы минимум ядерного оружия, способного поразить территорию США, американцы будут его бояться. Пока это оружие будет размещено на Кубе — американцы ничего не сделают ни с Кубой, ни с самим Кастро.

До 1962 года Хрущев постоянно хвастал массовым производством в СССР межконтинентальных ядерных ракет, способных разнести США в клочки. Фотографии с самолетов этого не подтверждали, однако американская разведка не решалась разоблачать блеф Хрущева до середины 1961 года, когда снимки со спутника-шпиона «Корона» и показания советского перебежчика Олега Пеньковского подтвердили, что межконтинентальных ракет у СССР — всего ничего. К этому времени военная промышленность США уже обеспечила значительное превосходство над СССР в области ракетно-ядерных вооружений 20.

30 октября 1961 года Советский Союз произвел испытание 50-мегатонной ядерной бомбы, по мощности десятикратно превышающей бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки 21. Однако Кеннеди еще до этого решил объявить миру, что Хрущев блефует. 21 октября помощник секретаря по обороне США Росуэлл Гилпатрик заявил, что «Соединенные Штаты способны ответить на ядерный удар Советов не менее мощным ударом». В феврале 1962-го Макнамара сообщил сенатскому Комитету по международным отношениям, что «в случае масштабного ядерного конфликта США обладают серьезным преимуществом», а месяц спустя президент отверг устоявшееся мнение, что «США ни за что не нанесут ядерный удар первыми… Хрущеву следует знать: если будут затронуты наши жизненные интересы, мы можем проявить инициативу» 22.

Советская сторона реагировала на эти заявления бурно и раздраженно. И в сердитом отрицании превосходства США, и в яростном клеймении президента Кеннеди за готовность развязать войну чувствовалась глубокая досада Хрущева — тем более глубокая, что он считал решающим даже небольшой стратегический перевес. А тут вдруг оказалось, что все его четырехлетние усилия тщетны — американцы выигрывают гонку вооружений, и ядерный баланс склоняется в их пользу.

Особенно болезненной стала для Хрущева его личная неудача. Ведь именно он настаивал на сокращении обычных вооружений в пользу ядерных (хотя межконтинентального ядерного оружия у Кремля, в сущности, еще не было). Теперь же на кону стояла не только Куба, но и военное превосходство СССР. Неудивительно, что в марте 1962-го в беседе с Анатолием Добрыниным он заявил, что американцы «совершенно обнаглели», и добавил: «Самое время укоротить им руки!» 23

В феврале 1962 года, отдыхая в Пицунде, Хрущев параллельно готовился к важному заседанию Совета обороны страны. На даче у него собрались члены Президиума, высшее военное командование и ведущие конструкторы ракет. Хрущев, в летнем костюме (зеленый пиджак и серые брюки), резко контрастировавшем со строгими костюмами остальных, председательствовал: угрюмо выслушал он признание генералов, что советские межконтинентальные ракеты не в силах противостоять американским. Р-16 (известную на Западе как СС-6) необходимо готовить к запуску несколько часов, а американский «Минитмен» — всего несколько минут. «Пока мы ее запустим, — заключил маршал Москаленко, — от нас уже мокрого места не останется». Хуже того: если Р-16 и не уничтожат американцы, велика вероятность, что она взорвется сама. Чтобы избежать этой опасности, необходимо в течение тридцати дней подсушивать ее жидкое топливо. У «Минитмена», работающего на твердом топливе, такой проблемы нет — он готов к запуску в любой момент. «Отец мрачно оглядел комнату, — вспоминал Сергей Хрущев. — Снова его замысел обернулся неудачей… Он обратился к присутствующим с предложением подумать, как нам максимально быстро догнать американцев» 24.

В отличие от межконтинентальных ракет, которых было явно недостаточно, ракетами малой и средней дальности Москва была обеспечена. Размещение их на Кубе по меньшей мере вдвое увеличило бы число советских ракет, способных поразить Вашингтон, Нью-Орлеан, Даллас, Атланту и другие крупные американские города 25. Трояновский прямо указывает, что эти ракеты были призваны «скорректировать в пользу Советского Союза соотношение сил в области ракетно-ядерного оружия, где большой перевес в это время был на стороне Соединенных Штатов». Как заметил в беседе с Хрущевым Юрий Андропов: «Тогда мы сможем держать под прицелом мягкое подбрюшье американцев» 26. «Если бы сложилось так, — признает в своих мемуарах и сам Хрущев, — то было бы неплохо: получилось бы в какой-то степени „равновесие страха“… Тут американцы сами бы испытали, что означает такое положение. Мы-то уже привыкли к этому. Мы за последние полвека провели на своей земле три большие войны… а США войн на своей территории давно не имели. Они во многих войнах участвовали, но при этом обогащались, затрачивая минимальное количество крови своих людей, а наживали миллиарды и грабили весь мир…» 27

Трояновский, достаточно осведомленный в этом вопросе, утверждает, что никакого отношения к Берлину Карибский кризис не имел. Бывший помощник Хрущева уверяет, что с постройкой Берлинской стены германский вопрос, в сущности, был закрыт. Разумеется, продолжались «дипломатический обмен мнениями и публичные заявления с обеих сторон — агрессивные или сдержанные, в зависимости от обстоятельств». Однако это были уже «последние волны затихающего шторма… По крайней мере, так это выглядело с нашей стороны. Ясно, что Хрущев не мог „выключить“ конфликт по своей воле: восточногерманские лидеры заглядывали ему через плечо и требовали дальнейших силовых действий. Но он уже в основном сражался с тенью» 28.