Страница 22 из 51
— Но никакое «самоисцеление» немыслимо без докторов: «самолечение»-то ведь недопустимо! Так что если «первая скрипка» — любой из нас, то «дирижер» — именно врач, квалифицированный специалист.
— Да, и прежде всего специалист нового типа — скорее по здоровью, чем по болезням. Сами врачи заговорили о «новом курсе» в медицине, о необходимости преодолеть долго бытовавшую недооценку естественных защитных сил, которыми располагает наш организм в борьбе с болезнями и смертью.
— Невольно вспоминается: «врачу, исцелися сам».
— Но не следует забывать: врач — «дирижер», а «первая скрипка» — сам пациент.
Кто бы мог подумать, что полемика ученых мужей завершится столь неожиданным образом! Один из них отважился на такое, в чем иной жрец Фемиды законно узрел бы покушение на человеческую жизнь, на тысячи жизней.
…Оно звучало как вызов на дуэль, это письмо солидного ученого, адресованное коллегам, тоже солидным ученым. «Глубокоуважаемые господа! — обращался к берлинским медикам мюнхенский профессор Макс Петтенкофер, крупнейший гигиенист XIX века. — Не откажите в любезности переправить мне коховскую „запятую“, наводящую на всех такой ужас. Я сумею доказать, что не так страшен черт, как его малюют».
Здесь несколько вольно и лишь вкратце передано содержание нешуточного послания, которое, как вы догадываетесь, было достаточно фундаментальным, дабы достойно представлять тогдашнюю эпистолярную манеру «сумрачного германского гения», никогда не гнавшегося за сомнительным в своем легкомыслии лаконизмом.
Если бы Роберт Кох знал, для чего понадобились возбудители холеры самому авторитетному из самых ярых его критиков!
Получив пробирки со смертоносными вибрионами, тот выбрал одну из них, снабженную особенно устрашающим ярлычком. Затем приготовил для себя раствор питьевой соды, заполнив им чайный стакан лишь наполовину. Решительно влил туда жидкость, содержавшую добрый миллиард микробов. Жестом Сократа, бестрепетно взявшего кубок с цикутой, чтобы принять яд, Петтенкофер поднял сосуд со странной смесью, словно бокал с рейнвейном…
Все это происходило на глазах у свидетелей, понимавших, для чего профессор готовит свой «коктейль», и тем не менее побледневших от недоброго предчувствия. И вот свершилось: крупнейший гигиенист испил свою чашу до дна…
Присутствуй при сем Кох, он, вероятно, схватился бы за голову. Неужто дело дошло до самоубийства?! Но нет, профессор ничуть не походил на неудачника, доведенного до отчаяния крахом своей теории и решившего наложить на себя руки столь оригинальным способом. Одна из версий излагаемой истории гласит: торжественно держа чайный стакан с хорошей порцией заразы, Петтенкофер произнес нечто вроде тоста, напоминавшего, правда, небольшую лекцию, но зато не оставлявшего сомнений в трезвом здравомыслии крупнейшего гигиениста. Дескать, что инфекция! Уж коли она и ставит перед нами вопрос «быть или не быть», то решает эту гамлетовскую дилемму сам человек, а не микроскопическая тварь. Так и с холерой: все определяет не какая-то там бактерия, похожая по форме на запятую, а прежде всего личная предрасположенность или, напротив, невосприимчивость к заразе.
Ни спокойная уверенность теоретика, ни педантизм экспериментатора — ничто не изменило немецкому профессору накануне волнующего момента. Методично позавтракав, ученый столь же аккуратно приступил к своему необыкновенному ленчу, состоявшему из легкого и единственного «блюда» — означенного напитка. Не забыл и про соду, чтобы нейтрализовать ею кислоту желудочного сока, которая, упаси бог, могла повредить проглоченным малюткам.
Пегтенкофер не умер! Даже не заболел.
Трагикомический эпизод с подобающим финалом? В таком свете преподносит нам исторический анекдот эту подлинно драматическую страницу из биографии науки.
Да, Петтенкофер действительно на самом себе проверил предположение Коха, которое в те времена не могло считаться доказанным. Оно, например, не подтверждалось экспериментально на животных: их не заражали открытые Кохом «запятые» — те самые, что обнаруживались у каждого человека, пораженного холерой. Да и люди не всегда заболевали ею, даже находясь в очагах эпидемий.
А что, если дело не в самом возбудителе недуга, а в неодинаковой восприимчивости к нему? На этот вполне закономерный вопрос и хотел ответить 73-летний Петтенкофер своим первым опытом на человеке — на себе самом — в 1892 году.
Правда, ученый переоценил «отрицательные результаты» самозаражения. Укрепившись в своей идее, он, опаснейший бациллоноситель, пренебрегал дезинфекцией и прочими мерами предосторожности; как ни в чем не бывало продолжал общаться с окружающими. Полагают, что лишь счастливая случайность спасла Мюнхен от страшной эпидемии.
Петтенкофер не дожил до той поры, когда его прозрения и заблуждения могли получить должную оценку.
Что же говорит нынешняя медицина? Она все больше склоняется к парадоксальному, казалось бы, убеждению: вопрос, быть или не быть недугу, решается в конечном счете не столько внешними болезнетворными факторами, сколько внутренними резервами здоровья, нашими естественными защитными силами. Нет, никто не собирается преуменьшать опасность инфекции на манер Петтенкофера. Но ни к чему и другое — игнорировать сопротивляемость самого организма. Ее былая недооценка вела к чрезмерному увлечению химиотерапией.
А велики ли эти внутренние резервы, лежащие у нас под спудом? В какой мере мы можем рассчитывать на них? Ответить поможет не только медицина, но и демография.
Как ни грозна холерная «запятая», она бледнеет перед чумной палочкой. И все же…
Удивительно, но факт: во время противочумных экспедиций 1897–1898 и 1910–1911 годов академик Д. Заболотный, видный наш бактериолог, обнаруживал микроскопическую виновницу эпидемии у людей не только не умерших, но даже не заболевших. Притом не где-нибудь на одежде или на руках — в полости рта!
Жизнестойкость… О ней судят по смертности. Но специалиста, занимающегося этими проблемами, не может не интересовать и такай характеристика, которая на первый взгляд покажется странной, но именно на первый взгляд, — «незаболеваемость». (Название, конечно, неудобоваримое, хотя и вполне в духе ему подобных — «обращаемость» и т. п.) Ясно, что здесь никогда не собрать столь всеохбатывающую статистику, как в случае смертности. Но и выборочные обследования бывают достаточно красноречивыми. Уже есть интереснейшие количественные бценки.
Взять, например, инфекционный гепатит. Вроде бы сразу видно, кто поражен им, а кто нет. Но поблизости от пострадавшего можно выявить не менее 10 человек, которые заполучили тот же недуг в легкой форме. Зачастую они даже не подозревают об этом, чувствуя себя нормально. И лишь скрупулезное обследование вскрывает истинную картину.
То же примерно соотношение, когда из дюжины (минимум!) людей по-настоящему поддается болезни только один, а прочие в схожих обстоятельствах остаются практически здоровыми, подмечено при дифтерии, полиомиелите. Быть может, оно наблюдается и при других инфекциях? А если нет, каково оно при самых разных патогенных факторах? Найти закономерности в неразберихе случайностей помогает статистический подход, которым в совершенстве владеет медицинская демография.
Даже «недугам цивилизации» — атеросклерозу, гипертонии, раку и т. д. — подвержены далеко не все при прочих равных условиях. Счастливый жребий? «Свойство незаболевания» — именно такой термин использовал не кто иной, как академик А. Сперанский, известный советский патофизиолог.
А вот аде одна грань этого феномена: не раз регистрировалось выздоровление без лечения! И при раке, и при туберкулезе, нефрозе, склерозе, гипертонической и других болезнях. Даже в безнадежных, казалось бы, случаях, когда врачи уже махнули рукой. Улыбка Фортуны? Нет, естественные защитные механизмы.