Страница 7 из 48
Однако реки Восточной Европы за редким исключением несли сравнительно мало ила. Кроме того, влаги здесь хватало, орошения не требовалось, главное же — вся территория Европы (кроме южнорусских степей, существовавших, очевидно, весь четвертичный период) была покрыта густыми лесами. И если первичное земледелие на Востоке брало в свои союзники воду, то в Европе и вообще в лесистых районах земного шара главным орудием первичного освоения земли был огонь.
Сжигание лесов было распространено на всех пригодных к земледелию континентах: его практиковали папуасы и финны, индейцы Северной Америки и африканские кафры, индусы и жители древней Британии, русские и малайцы.
Лиманное земледелие получает оптимальную среду для культивирования растений вместе с водой. Подсека же имеет целью искусственно создать эту среду. Такой средой была зола.
Упоминавшийся уже нами первый доктор агрономических наук А. В. Советов очень внимательно изучил огневую подсечную систему. Самой древней и распространенной ее формой было так называемое «лесное лядо». Участок под лядо выбирали очень тщательно, с полным знанием дела. А знать надо было немало, главное ведь — не только качество осваиваемой земли, но и качество получаемой при сжигании деревьев золы, ее химический состав. Прежде всего осваиваемый участок должен быть ровным, без валунов, с суглинистой или супесчаной почвой. Предпочитали смешанный лес с преобладанием белой ольхи. «Пользовались уважением» береза и ель. Сосняка избегали, поскольку он занимал обычно бедные песчаные почвы. Именно ольха дает наибольший процент золы с большим количеством полезных азотных соединений. Обращали внимание на поросль нижнего яруса леса: лядо хорошо удавалось на малине, костянике, куманике, чернике, бруснике и голубике. Напротив, избегали осоку, ситник, донник. Много, конечно, значило, что сеять, в какой последовательности, когда.
Лес валили обычно весной. Впрочем, наиболее крупные деревья, а в прошлом, видимо, абсолютно все, только «подсачивали», то есть подрубали, обдирали кору и давали засохнуть. В этом случае окончательная валка относилась на осень. Тогда же с деревьев обрубали ветки, крупные стволы рубили на дрова, вывозили на постройки. Весной разбрасывали, «провяливали» и сжигали под яровое; под озимые жгли летом.
Пожога требовала тоже немало мастерства: необходимо было не только сжечь древесину, но и прожечь верхние слои почвы со всеми находящимися в них корнями и семенами сорняков. После этого земля становилась мягкой и не требовала дополнительной обработки. Одним словом, здесь целая «наука». Приходилось «управлять» пожаром, затрачивая на эту операцию до 50 человеко-дней на 1 десятину (немногим больше гектара). Хорошо выжженное пепелище засевалось. Семена бросали прямо в золу и заволакивали их «смыком» (так называется срубленная ель).
В первый год эксплуатации лядо давало ржи и ячменя сам-40, иногда до сам-60 (в 40–60 раз больше посеянного, то есть примерно 16–26 центнеров с гектара), что считается хорошим урожаем в нечерноземной зоне и по настоящее время.
В последующие годы урожаи падали. На второй год эксплуатации — «полядок» — давал не более сам-20; причем поле необходимо было обрабатывать: рыхлить землю мотыгой (кое-где делали это сохой, весьма, впрочем, небрежно). Через четыре года урожаи падали очень низко, и участок забрасывали. При хороших условиях лес на нем восстанавливался через 25–30 лет, однако далеко не всегда. Во многих местах Европы и других континентов, особенно в условиях сухого климата, восстановления лесов не происходило.
Естественно, что описанная система могла развиться только при условии очень слабого института частной собственности. Но вот уже в XI веке в «Русской Правде» категорически заявляется: «А иже межу переорет… то за обиду 12 гривен». Для землепашца кончались вольные времена, когда можно было идти с топором хоть в тридесятое царство. Правда, земли оставалось еще очень много, но постепенное закрепощение крестьян создавало «искусственное перенаселение» и требовало перехода к другой системе хозяйства, не связанной с постоянными переходами с места на место.
Вначале, однако, продолжались попытки культивирования старой системы теперь уже не на самых удобных землях, а на том, что было под рукой. Так появились другие формы подсеки: кубыши (выжигание дерна на мелколесье, поросшем бурьяном кочкарнике), сыросека (подсека мелкого кустарника, выросшего на месте сравнительно недавно заброшенного участка), наконец, степная пожога.
Степь давно манила русского человека своим простором, плодородием, вольностью. Но постоянное хозяйство в степи вести было трудно: многие столетия подряд именно со стороны степей русскому государству грозили гибель и разорение. Кроме того, освоение степных массивов было делом весьма сложным, требовало своей специфичной техники. Поэтому, хотя степная пожога и была распространена на Дону и в Поволжье, широкое освоение степей — дело практически только XIX века. Выжигание степной растительности не давало много золы, огонь не мог уничтожить плотную и очень упругую, как кошма, дернину, проросшую корнями многолетних растений. Здесь нужен был массивный «малороссийский плуг», изобретенный сравнительно недавно.
Степная пожога и все другие формы огневого хозяйства благополучно дожили до XIX века. В 1790 году самодержица всероссийская Екатерина II направила запрос Вольному экономическому обществу «О начертании мнения, объясняющего пользу и вред суков и кубышей, которые при жжении от неосторожных земледельцев частые причиняют пожары и таким пагубным истреблением невозвратный ущерб народу приносят». Императрица хотела вовсе запретить подсеку, однако общество высказалось лишь за частичное запрещение сыросек и степных пожогов. Лядо было сохранено и просуществовало вплоть до Октябрьской революции, правда, лишь на Крайнем Севере и в очень ограниченном масштабе. Но к концу XIX века (а кое-где и значительно раньше) эта система уже сделала свое дело: Европа облысела, в большинстве мест леса вовсе исчезли, а их остатки сейчас все без исключения строго охраняются законом.
Таким образом, если в первый самый большой по времени период своего существования на Земле человек сумел окружить себя новыми, природе ранее неизвестными, «домашними» растениями и животными, то уже в следующий период он энергично принялся окружать себя искусственным пейзажем. «От природы Германии, — писал Энгельс, — какой она была в эпоху переселения в нее германцев, осталось чертовски мало. Поверхность земли, климат, растительность, животный мир, даже люди бесконечно изменились, и все это благодаря человеческой деятельности».
Насколько далеко зашла преобразующая деятельность человека уже за две с половиной тысячи лет до наших дней, видно из следующих строк великого греческого философа Платона. «…в те времена еще не поврежденный край имел и высокие горы, и равнины, которые ныне зовутся каменистыми, а тогда еще были покрыты мягкой почвой, и обильные леса в горах… ибо воды, каждый год изливаемые от Зевса, не погибали, как теперь, стекая с оголенной земли в море, но в изобилии впитывались в почву, а потому не было повсюду недостатка в источниках рек и ручьев… Таким был весь наш край от природы… И вот остался, как бывает с малыми островами, сравнительно с прежним состоянием лишь скелет истощенного недугом тела, когда вся мягкая и тучная земля оказалась смытой и только один остов еще перед нами».
Темп наступления на природу нарастает непрерывно. За последние 30–40 лет человеку пришлось объявить неприкосновенными тысячи разновидностей животного и растительного мира, создать многочисленные заповедники в разных уголках планеты. Постепенно он пришел к выводу, что объявленная им когда-то война природе есть война, в которой проигрывают обе стороны, ибо любая одерживаемая им победа может обернуться поражением. Так первичное освоение лесных земель в Европе привело к сведению лесов, ухудшению климата, развитию процессов оврагообразования, водной эрозии. За два тысячелетия континент постарел так, как не старел за предыдущий миллион лет. Правда, с одной стороны, это дало возможность Европе стать современной Европой, зато, с другой — уже за много веков до нашего времени поставило перед нею проблему истощения земли.