Страница 4 из 13
Наконец мы выбираемся к груде мусора, бывшей когда-то улицей, и прячемся под вздыбившимся пластом асфальта, похожим на детский шалаш. Но Глазки Небесные на месте не стоят, шарят, заходят сбоку — и мы у них как на ладони. Левенворт выскакивает и несется к ближайшему укрытию, старому развалившемуся дому метрах в пятидесяти, за автостоянкой. Я мчусь за ним, глаз от земли не отрываю, но помогает мало: все равно вижу, как Левенворт разлетается, будто шарик с водой, аккурат перед моим носом. Пули сыплются градом, нас приятненько так превращают в фарш, а тупой голосок в моей голове все не заткнется, все твердит: «Ну, по крайней мере, Левенворт умер счастливым, прав оказался напоследок, пришельцы из космоса его ухайдокали, и…»
И тут — хрясь! Будто тяжелым, тупым приложили, потянуло за все тело — и я уже никуда не бегу. Ног не чувствую, лежу мордой в щебенке, вокруг кровища — моя, не иначе, я прям чувствую, как из меня хлещет.
Но боли нету. То ли хребет перебило, то ли шок, боль еще до мозгов не добралась. Хотя чувствую: ребятки, я подыхаю. Лежу и знаю: сейчас кончусь. И не больно совсем.
Но руками я еще двигать могу. Неподалеку кто-то орет — значит, не один я еще живой, не всех ухлопали. Переворачиваюсь на спину — а перед глазами дрожит, мушки плавают, все кровавым подернулось, но если уж мне кранты, так почему бы не взглянуть напоследок врагу в лицо. Вот он, огромней смерти, целый летучий Армагеддон, темный силуэт за слепящим светом, и я ничего не могу различить, но воображение услужливо рисует сотни дергающихся, выслеживающих стволов, ловящих цель, глядящих прямо на меня, мать твою, прямо в душу — и вдруг над головой эдакое «буумм!».
Небесные Глазки дергаются, будто промеж них отвесили хорошего пинка.
Мгновенно мелькает: «Ни хрена себе отдача». Но потом доходит: это ж в поганца ПОПАЛИ! Не знаю, кто у этой летучей махины вместо пилота — но и до него дошло, про меня сразу забыл, развернулся, отыскивая того парня, который осмелился дать сдачи.
И вот он стоит в перекрестье прожекторных лучей, как поп-звезда.
Похож на боевого робота: вроде циклопа, для лица места не осталось, полголовы — здоровенный кровавый глаз. Словно кто-то большую греческую статую ободрал до мышц и сухожилий, пучки мышц хорошо видны в прожекторном свете, цвета оружейной стали, глянцевые, маслянистые, обернутые вокруг торчащего там и сям скелета. Хребет хорошо заметен, высовывается, над плечами вроде черепа, костяшки пальцев, коленные чашечки и локти блестят хромом, но вряд ли это хром, им надо быть раз в тысячу крепче.
Клянусь, тогда мне показалось: он ростом метров десять! Идет по развалинам, точно голем какой, мать его, а в руке пушку держит, в одной руке, будто перышко, будто она сто грамм весит. Мышцы сокращаются, трутся друг о дружку при каждом шаге, на вид совсем живые — но я никогда не видел, чтоб живое так двигалось.
И кажется: колосс этот одним ударом сметет паршивый Армагеддон с неба.
Но не сметает. Летучий снова разворачивается, стреляет, попадает голему в грудь, и — клянусь, не вру! — этот ободранный Зевс остается на ногах! Качнулся назад, зашатался, без малого грохнулся навзничь — но не грохнулся же. Устоял, снова поднял пушку — теперь ее хорошо видно, вроде минигана, непомерная штука для простого смертного. Может, с беспилотника «таранис» содрал или еще откуда, но таскает он ее будто бумажный пистолетик, наставил и — о дивный звук! Волшебное пение, наверное, тысячи три выстрелов в минуту, лента свистит и летит, несется сквозь пулемет — прям телеграф тридцатого калибра.
Я хохочу, как Джокер из «Бэтмена», ошалело радуюсь и забываю напрочь, что я при смерти. Вот мой ангелхранитель, вот Гавриил, вострубивший в трубу Судного дня, адский корабль дергается, качается, хочет удрать, но сейчас он в огне, блюет дымом, кренится на правый борт, кажется, уже и не может взять голема на мушку, палит наобум в ночь, полосует длинными очередями небо и море.
Наконец валится — и вовремя. Через две секунды пушка моего спасителя умолкает и крутится впустую.
А я отсмеялся навсегда. Мне и дышать-то тяжело. В глотку натекла кровь, едва могу ее выкашлять. Но Гавриил меня слышит даже сквозь рев огня. Гавриил видит меня и приходит за мной сквозь дым и развалины, с миниганом, чьи стволы вращаются бешено, но уже бессильно, по инерции, неспособные глотать и выплевывать сталь. Гавриил наконец это замечает, равнодушно отшвыривает пушку прочь, становится на колени и смотрит на меня.
Я гляжу в ответ, в забрало цвета темной меди, блестящее, непроницаемое, на короткое металлическое рыло под ним, вроде как вделанный противогаз-респиратор, на жгуты серых мускулов на щеках. Мускулы держит металл вдоль края челюсти. Полосы металла смыкаются на месте, где положено быть рту, на манер жвал.
В общем, словно богомолу в морду смотришь. И он смотрит — молча.
Долго молчал. Чертовски долго. Я уже сам пытался заговорить, мол, «спасибо» и «хорошо пострелял» или хотя бы «мать твою», но говорильные части у меня больше не работают. Наконец слышу электрическое жужжание и голос: «Похоже, ты — мой билет отсюда!»
Голем, ангел, циклоп, робот — не могу понять, кто он такой и что он такое. Может, брежу наяву? Может, у меня предсмертные галлюцинации?
С высоты теперешнего опыта скажу: может, и не совсем галлюцинации, но уж точно предсмертные.
Он меня спас. Как долго спасал, не знаю — я был большей частью в отключке.
Движение помню, помню, как меня понесли на небо, взвалив на геройское плечо, словно мешок картошки. Помню, как прямо под моим брюхом ходили ходуном пучки кабелей, больно врезаясь. Наконец стало больно — это я хорошо помню. У-у, это была агония — оголенные нервы, переломанные кости, кишки, пропущенные сквозь дробилку. Я млел и терял сознание от боли, от боли же приходил в себя — и снова терял сознание.
Но был почти что доволен, верите? Почти счастлив. Жив курилка, не помер еще! Я еще здесь. Мне еще больно!
Но кричать не могу. Ни звука не могу издать. Слышу, как он говорит из шлема. Голос пропущен через штуку вроде вокодера, жужжание электронное, машинное, но, похоже, внутри этой штуки — живой человек, и он пытается выбраться наружу. Кричит, беснуется. То и дело замолкает, будто прислушиваясь. Я тоже слушаю, но никаких ответов не слышу.
— Так вот оно зачем. Так вот он, твой гениальный план! У тебя всегда есть гениальный план, конечно!
— Ну да, ну да, у глины нет никакого права спрашивать, что и зачем делает гончар. Да только твои ноги тоже сделаны из обычных, земных, смертных частей, как и мои ноги, разве нет? Разве, спрашиваю, нет?!
— Да ты, засранец, вовсе не над всем этим стоишь. Ты не выше меня. Ты можешь быть во мне, но ты не выше меня!
— Черт бы тебя побрал, монстр, проклятый паразит! Черт бы тебя побрал!
И непонятно: молится он или проклинает.
Когда я прихожу в себя в следующий раз, кто-то визжит. Покамест не я — хоть и стараюсь изо всех сил, уж поверьте. Пока у меня только-только получается захрипеть. Но кто-то визжит, и звук отскакивает от потолка, от стен, валится на меня со всех сторон, и слышится в нем металл.
Значит, надежда и опора притащил меня в убежище.
Раскрываю глаза, пытаюсь сосредоточиться, что-нибудь рассмотреть — напрасно. Горит огонь — огромные тени корчатся на стене, все залито оранжевым светом, разве только правее что-то не так, не вписывается. Чуть поворачиваю голову, краем глаза вижу: мой голем играет с крошечным синим солнцем, пляшущим в ладони. «Лазер», — думаю я и отключаюсь снова.
— Проснись!
Ага, я еще живой. Еще.
— Просыпайся, солдат! Сейчас!
Место то же самое, время другое. Высоко над головой закрытые ставнями окна, в щели лезет яркое солнце, плещет на грязный пол.
Мне лучше. Боль кажется далекой, приглушенной. Это хорошо — значит, нервы, кричавшие из всех уголков моего поломанного тела, наконец заткнулись. Значит, есть надежда подохнуть спокойно.