Страница 72 из 121
Это было послание от Бастиана. Однако ни оно, ни сопровождавшая его короткая мелодия не могли оторвать Опаль от фотографии, недавно появившейся перед ее глазами. Опаль разглядывала ее уже две-три минуты, сосредоточенно и напряженно. Бастиан, «Сент-Экзюпери», тетя Жавотта были где-то в другом измерении; Chowder Society, самоубийство брата, отъезд родителей в Италию, ее собственные тревоги, надежды и сомнения превратились в отдаленные воспоминания, мерцающие отблески реальности в непроглядной тьме кошмарного сна. Эта тьма окутала ее, когда она прочитала первые строки послания от «брата»:
— Я знаю, ты пыталась связаться со мной в Showder Society. И, конечно же, знаю, что тебе не удалось этого достичь. Ты хочешь понять, не правда ли? Смотри…
Далее шла ссылка на какой-то сайт.
Опаль испытала нерешительность — в глубине души она понимала, что существо, говорящее с ней, не может быть ее братом… в полной мере. Кристоф никогда не стал бы выражаться так официально: «тебе не удалось этого достичь». Он написал бы что-то вроде «у тебя не вышло» или «не получилось» — не говоря уже об орфографии! Но, так или иначе, это существо знало о многом. Поскольку принадлежало не к этому миру, а к другому — тому, где только знание имеет ценность. Те из ему подобных, которые появлялись на сеансах в Showder Society, никогда не ошибались. И даже если это действительно был ее брат, это уже был не вполне он — лишь его дух, развоплощенный и холодный, лишенный эмоций и чувств, обитающий в некоем запредельном, абстрактном мире, далеком от мира здешнего…
Движимая какой-то неодолимой силой, чувствуя, как слабеют колени и холодеет в животе, Опаль нажала на ссылку. На экране появилась фотография — просто фотография, а не сайт с собственной навигацией и другими ссылками и даже не отдельный блог — словом, совсем не то, что она ожидала увидеть.
На фотографии была изображена небольшая группа людей — человек десять, — одетых в черные балахоны и стоявших кругом, держась за руки. Их лица были наполовину закрыты черными масками. Люди стояли в полумраке — единственным источником света были факелы, укрепленные на стенах, и нельзя было точно определить, что это за место, но напоминало оно нечто вроде подземной часовни или склепа. Однако Опаль невольно вздрогнула, изучая детали: знаки, начертанные на стенах, статуи непонятных, смутных очертаний, показавшихся ей подозрительными… Она догадалась, что люди в масках совершают какой-то ритуал: на полу был начерчен круг с пентаклем, чем-то напоминающий тот, вокруг которого собирались члены Showder Society. Однако вид взрослых, занимающихся тем же самым, вызывал какое-то тревожное, неприятное ощущение примерно то же самое испытываешь, узнав, что твои родители занимаются любовью, как и все остальные взрослые.
— Я знаю, что ты это видишь. Смотри дальше.
Новая ссылка.
Опаль повиновалась, даже ни о чем не спрашивая.
Новая фотография, на сей раз сделанная с более близкого расстояния, — была видна лишь половина людей в балахонах.
Опаль слегка прищурилась, всматриваясь в фотографию, и вдруг ее глаза широко раскрылись от ужаса: она заметила стоявшую в углу статую. Это была Пресвятая Дева, но… с растрепанными волосами, в порванной одежде, с обнаженной грудью, держащая на руках каменного младенца, который… кровоточил! О да — на месте глаз у него были кровавые впадины, откуда сочилась кровь вперемешку с гноем — отвратительная жидкость, напоминающая смертоносную отраву!
— Ты это видела, но так ли?
Не дожидаясь ответа, дух ее брата продолжал:
— Смотри еще.
Новая ссылка. «Господи! — с ужасом подумала Опаль при виде новой фотографии. — Зачем только я ее открыла!» Но ей нужно было узнать. Понять. Она ничего другого не желала с тех пор, как Кристоф совершил непоправимое. К тому же она знала, что теперь белые тени будут преследовать ее до самой смерти — или, по крайней мере, до отъезда из Лавилль-Сен-Жур… Единственным способом этого избежать было оказаться по ту сторону зеркала… Среди тех, кто знает.
На экране монитора медленно загружался фильм. По мере того как горизонтальная черта на шкале загрузки удлинялась, сердце Опаль стучало все быстрей. Прошла минута, другая, третья… Наконец появилось изображение.
Видимо, съемка производилась скрытой камерой или просто непрофессионально — изображение было нечетким, к тому же постоянно дергалось.
Место оказалось тем же самым — возможно, видеозапись была сделана одновременно с фотографиями. Камера скользила вдоль стены. На несколько мгновений задержалась на статуе полуобнаженной Пресвятой Девы с окровавленным младенцем на руках… Потом переместилась, и Опаль увидела перевернутое распятие и еще одну статую — на сей раз это был дьявол или сатир, с огромным торчащим членом… потом отдалилась, снимая общий план.
Да, то же самое (или очень похожее) место, хотя сейчас в центре высился большой плоский камень, нечто вроде алтаря, а стоящие вокруг люди уже не держались за руки. С глубоким изумлением Опаль заметила рядом с фигурами взрослых другие — детские.
На алтаре лежал ребенок. Казалось, его чем-то одурманили, потому что он лишь слабо подергивался, стараясь освободиться: его руки и ноги были цепями прикованы к алтарю. Опаль догадалась, что ребенок плачет, — фильм шел без звука, но от этого казался еще более жутким.
От небольшой группы людей в балахонах отделилась женская фигура. Камера приблизилась. Возраст женщины нельзя было определить из-за маски, закрывающей лицо. Женщина подошла к алтарю. Губы ее шевелились, она произносила какие-то слова — и эти слова, как догадалась Опаль, повторяли за ней все остальные. Какое-то заклинание. И даже маска не могла скрыть невероятной лихорадочной энергии, светившейся во взгляде этой безумной фурии.
Несколько минут собравшиеся пребывали в молчании, ожидая чего-то со сосредоточенным вниманием. Потом женщина сделала знак кому-то, кого не было видно в кадре. Цепи, удерживающие ребенка, натянулись и поднялись. Маленькое тельце повисло в воздухе, словно кусок мяса, подвешенный за крюк на скотобойне.
«Нет! — мысленно закричала Опаль. — Я не хочу этого видеть!»
Двое мужчин подставили под голову ребенка большую золоченую чашу.
Женщина схватила ребенка за волосы, чтобы не дать ему пошевелиться, — хотя в этом почти не было надобности, поскольку он и без того был уже почти неподвижен. Ее губы шевелились все быстрее. Опаль предположила, что женщина читает молитву на «перевернутой» латыни. Опаль охватило странное ощущение дежавю: как будто она уже была в этом месте… в одном из своих ночных кошмаров. Из тех, что повторялись один или два раза в месяц…
В течение минуты кровь стекала из перерезанной шеи в чашу. Потом женщина взяла чашу и подняла ее высоко над головой, словно предлагая в дар кому-то, кого в помещении не было. Затем из нее отпила. Теперь в кадре было лишь ее лицо. Когда она опустила чашу, ее красные от крови губы зашевелились — она снова произносила какие-то заклинания. Затем женщина резким жестом сорвала маску, обмакнула палец в чашу и кровью начертала у себя на лбу перевернутый крест. Камера еще приблизилась. Опаль в ужасе повторяла про себя: «Я не должна смотреть! Я не должна смотреть! Если я досмотрю до конца, то умру!»
Она взглянула на экран монитора. Перед ней было лицо Мадлен Талько — с окровавленными губами, сатанинским крестом на лбу, бледно-голубыми глазами, лихорадочно блестевшими, словно у одержимой… Опаль узнала ее, потому что однажды, еще в детстве, увидела ее фотографию в газете. Тогда она спросила у матери: «А это, случайно, не та дама, к которой мы ходили в гости?» Мадлен Талько, одно лишь имя которой заставляло домашних умолкать и отводить глаза…
Мадлен Талько передала чашу одному члену своей «паствы», и он следом за ней отпил глоток, сорвал маску и начертил у себя на лбу перевернутый крест. Затем передал чашу дальше.