Страница 31 из 121
УНИЖЕННЫМ!
Униженным этой… шлюхой! Этой сраной училкой, корчащей из себя парижскую штучку! Да кто она вообще такая, чтобы посметь унизить его, Манделя, на глазах у его друзей!
Он со злостью толкнул входную дверь, чуть не сбив с ног Антуанетту, горничную-филиппинку, которая смахивала пыль с висевших в холле картин. Они всегда казались Манделю идиотскими — охотничьи сцены вперемежку с портретами старых напыщенных шлюх в платьях XVIII века. В их физиономиях вроде бы прослеживалась отдаленная связь с материнским лицом, но на самом деле он в это почти не верил; это был бзик матери, принадлежащей к какому-то давно вымершему аристократическому роду и поэтому считавшей своим долгом громоздить в каждом углу стопки номеров журнала «Точка зрения» и уверять всех пришедших, что на портретах в холле, написанных какими-то там охрененно знаменитыми живописцами, изображены ее родственницы по женской линии.
— О, простите, месье, я вас не заметила!
Голос горничной напоминал высокий пронзительный щебет испуганной канарейки. Поверх платья на ней был крошечный белый фартучек — еще одна причуда матери. (Можно подумать, в настоящих аристократических домах держат горничных-филипиинок, да еще и одетых как театральные субретки! Обхохочешься!)
Он процедил сквозь зубы: «Извините» — и направился к лестнице, ведущей на второй этаж, чтобы сразу подняться к себе…
УНИЖЕН!
…но, поскольку беда не приходит одна, его тут же окликнули:
— Так-так, значит, мы бежим сломя голову и даже не хотим поздороваться с мамочкой? К тому же едва не сбиваем горничную с ног!..
Сезар вздрогнул. Потом закрыл глаза. Глубоко вздохнул.
— Здравствуйте, мама, — сказал он, оборачиваясь, с широкой улыбкой. — Вы хорошо себя сегодня чувствуете?
В том, что старая сука чувствует себя хорошо, не было ни малейшего сомнения: в руке она держала большой, тяжелый хрустальный бокал, в котором плескалось немного янтарной ароматной жидкости, при этом ряды жемчужных бус, обвивавшихся вокруг тощей морщинистой шеи, отсвечивали желтизной. «Бусы старинные, Сезар, они принадлежали еще моей прапрапрабабушке и всегда передавались старшей дочери по наследству!»(Почему-то эти слова всегда вызывали в воображении Сезара Манделя одну и ту же сцену: мать стоит на четвереньках посреди супружеского ложа, а отец наяривает ее сзади, отчего ряды жемчужных бус скользят по подушкам из стороны в сторону.) Мать стояла на пороге гостиной, что означало: я целый день не знала, чем себя занять, я даже слегка подрочила, потому что доктор Феро мне это рекомендовал, я еле дождалась шести вечера, чтобы принять свою первую законную дозу, и вот наконец ты вернулся, мой маленький Сезар, чтобы немного меня развлечь, а то мне было так скучно одной…
Сезар подошел к ней и запечатлел на ее щеке почтительный сыновний поцелуй.
Он ощутил смесь запахов пудры, духов и алкоголя, и это вызвало к нем неодолимое желание схватить старуху за тощую шею — вот прямо здесь и сейчас — и сжимать ее до тех пор, пока бледно-голубые глаза (обычно называемые в семье «фарфоровыми» — наследство, кажется, единственное, доставшееся от Морсана де Калиньона) не выскочат из орбит, как пробки из бутылок с шампанским.
— Ну, рассказывай. Как прошел твой день?
Она вошла в гостиную (Сезар знал каждый жест ежедневного ритуала Флорианы Мандель), и он последовал за матерью. Гостиная больше походила на зал для торжественных приемов. Его отец, управляющий регионального банка, страшно гордился, приобретя этот дом, столь вожделенный, с его двенадцатью комнатами, садом, прекрасным видом на парк и сливками местного общества, живущими по соседству. Разумеется, вся мебель была старинной, под стать самому дому, и мать восхищенно говорила, указывая на все это барахло, приобретенное ею на аукционах и распродажах, что эти вещи, некогда стоявшие в родовом замке Морсанов, пережили века — тогда как на самом деле всю свою мебель Морсаны, скорее всего, сожгли в каминах еще два столетия назад, чтобы не окочуриться от холода у себя в замке.
Старая карга спросила: «Как прошел твой день?» — не так ли?
О, отлично, мама. Я пережил самые поганые минуты за всю свою жизнь: маленький парижский говнюк разыгрывал из себя Казанову с самой клевой телкой во всем классе, а та отвечала на его заигрывания, ломаясь, как в театре.
— Очень хорошо, мама. У нас была встреча с писателем.
— Известным? — спросила она.
Сезар Мандель посмотрел на мать с холодной улыбкой: писатель, даже известный, в ее личной системе ценностей значил очень немного по сравнению с наследником знатного рода, но все-таки немного больше, чем вовсе неизвестный.
— Николя Ле Гаррек… вы его знаете?
Флориана Мандель поискала ответ на дне своего бокала, но нашла там лишь два почти растаявших кубика льда и промолчала.
— Так что день был… интересный, — добавил сын.
— Представь себе, и у меня тоже.
Он с трудом мог в это поверить, однако новость дня, которую сообщила ему мать, была действительно нешуточной: его отцу предложили крупный финансовый пост в Саудовской Аравии.
— Конечно, это большие деньги… целое состояние, но все-таки… Ты можешь представить себе, что мы переедем в Саудовскую Аравию? Неужели мне придется носить на лице вуаль или… как это называется? Представляешь?
Нет, он не мог этого представить — по крайней мере, СЕБЯ, живущим в Саудовской Аравии (хотя одновременно с этим подумал, что если бы мать стала носить чадру, закрывающую ее с головы до ног, то в кои-то веки сделала бы хоть что-то полезное для человечества). Но в одном старая кляча была права — новость в самом деле такая, что охренеть можно.
Между тем как она перечисляла все плюсы и минусы такой перемены — «Представь, он сообщил мне об этом по телефону!.. Я до сих пор едва могу в это поверить!» — Сезар размышлял о последствиях переезда. Он вдруг подумал: если бы с отцом случилось что-нибудь непредвиденное, его наследство позволило бы им вести прежний образ жизни (во всяком случае, ему, потому что он не собирался особенно беспокоиться о своей шестилетней сестре, а уж тем более об этой… кляче, сидевшей перед ним в кресле эпохи Людовика Хренадцатого, которая только и знала, что сосать коньяк и трясти своими жемчугами — жест этот до такой степени его раздражал, что он приходил в бешенство, когда какая-нибудь девчонка проделывала то же самое со своими волосами) — или?..
— Боже мой, и что с нами будет?!
Этот вскрик резко прервал его размышления. Страстное желание наброситься на мать, схватить за волосы, дотащить до туалета и окунуть головой в унитаз было таким сильным, что он едва сдержался. По всему его телу прошла дрожь.
Но в самом деле — что произойдет в случае неожиданной кончины отца?.. Вот интересный вопрос, который он собирался как следует обдумать, изучить, препарировать, как лягушку на уроке биологии…
— Не о чем волноваться, мама, — спокойно сказал Сезар Мандель. — Я уверен, что мы никуда не уедем. — Он приблизился к родительнице и поцеловал ее с такой осторожностью, словно она была маленькой девочкой или хрупкой вазой. — Абсолютно уверен.
Глава 16
Мадам Мийе только что ушла — Бастиан слышал, как захлопнулась входная дверь. При других обстоятельствах он, конечно же, отправился бы вслед за родителями на кухню, чтобы расспросить, о чем они говорили с учительницей, но сейчас это было наименьшей из его забот.
Он сидел в кабинете перед монитором компьютера. Едва мадам Мийе вышла из его комнаты, он проскользнул в кабинет, чтобы отправить запрос по ICQ: добавить Clarabelle6 в список друзей.
Но сейчас Опаль не было в Сети… или она еще не получила сообщение.
Вместо нее дал о себе знать Патош.
Как ее зовут?
Незадолго перед тем Бастиан вкратце рассказал ему о событиях сегодняшнего дня. Хотя основное место заняла история о стычке с Манделем, он вскользь упомянул и про знакомство с Опаль. Буквально в двух словах — поскольку, по какой-то необъяснимой причине, это событие казалось ему слишком… личным. Частным. Его собственным делом. О маленьком зверьке, который танцевал в его груди бешеную джигу, он вообще умолчал. Тем более что не знал, как толково выразить это новое непривычное ощущение.