Страница 16 из 69
По этой дороге он прошагал солнечную полумилю — полумилю, сжавшуюся нынче в короткий зеленый коридор, населенный воспоминаниями. Здесь, например, ему на всю жизнь пометил бедро своей железной подковой беззаботный мул. В этом коттедже жили две милые старые девы, которые по четвергам угощали коричневым печеньем с изюмом самого Джексона и его младшего брата (тот не дожил до взрослых лет).
Приблизившись к цели своего паломничества, Джексон задышал чаще: навстречу ему словно бы выбежал дом, где он родился. Это была развалюха, выцветшая от солнца и непогоды, и помещалась она далеко от дороги, в самой глубине участка.
С первого взгляда сделалось ясно, что здесь больше никто не живет. Уцелевшие ставни были плотно затворены, из путаницы вьющихся растений рвался единым аккордом пронзительный хор сотни птиц. Джон Джексон свернул с дороги и неровными шагами, утопая по колено в нестриженой траве, пересек двор. Дыхание у него перехватило. Он остановился и сел на камень, накрытый приветливой тенью.
Это был его дом, единственный родной; среди этих скромных стен он бывал невероятно счастлив. Здесь он узнал и усвоил доброту, ставшую неизменной спутницей его дальнейшей жизни. Здесь открыл для себя немногочисленные и несложные правила порядочности, к которым столь часто взывают и которым столь редко следуют; в суете конкурентного противоборства его не столь утонченные коллеги видели в нем по этой причине чудака, заслуживающего то ли насмешки, то ли восхищения. Это был его дом, потому что именно здесь была рождена и вскормлена его честь; он познал все невзгоды, выпадающие на долю бедняков, но не делал ничего, в чем пришлось бы раскаяться.
Однако в действительности его привело сюда иное воспоминание — оно и прежде посещало его чаще всех прочих, а ныне, когда в жизни наступил кризис, набрало еще большую силу. В этом дворе, на ветхой веранде, в каждой зеленой кроне над головой ему все еще виделись отблески золотистых волос и ярких детских глаз его первой любви — девочки, которая жила в давно уже не существующем доме, что стоял напротив. Если здесь было что-то живое, то это ее дух.
Внезапно он встал и, продираясь через кусты, двинулся заросшей дорожкой к дому. Из травы, чуть ли не из-под ног, с шумом взлетел черный дрозд, и Джексон вздрогнул.
Когда он открывал дверь, половицы веранды под ним угрожающе просели. Внутри не слышалось ни звука, лишь медленная, мерная пульсация тишины, но стоило ему пересечь порог, и явилось слово, неотвратимое, как дыхание, и Джексон произнес его вслух, словно бы окликая кого-то в пустом доме.
— Элис, — крикнул он; и еще громче: — Элис!
В комнате слева кто-то испуганно вскрикнул. Пораженный, Джон Джексон застыл в дверях: он решил, что этот крик оживило его собственное воображение.
— Элис, — позвал он неуверенно.
— Кто там?
На сей раз сомневаться не приходилось. Голос, испуганный, чужой и в то же время знакомый, доносился из прежней гостиной, а вскоре Джексон различил и робкие шаги. Ощутив легкую дрожь, он распахнул дверь.
Посередине пустой комнаты стояла женщина с золотисто-рыжими волосами; ее яркие глаза смотрели тревожно. Возраст ее определялся как промежуточный между устойчивой юностью человека, чье существование безмятежно, и властным окликом сорокалетия, и лицо было отмечено тем неопределимым очарованием, что дарует иной раз юность, прежде чем покинуть свое давнее обиталище. Чуть располневшая, но все же стройная, она с изящным достоинством опиралась белой рукой на каминную полку; луч заходящего солнца, проникая в просвет занавесок, играл в блестящих волосах.
Когда Джексон вошел, большие серые глаза женщины зажмурились и снова распахнулись; она еще раз вскрикнула. Потом случилось странное: мгновение они смотрели друг на друга без слов, рука женщины соскользнула с камина, она покачнулась и одновременно шагнула к Джексону. Тот, словно ничего на свете не было естественней, шагнул навстречу, раскрыл женщине объятия и расцеловал ее, как маленького ребенка.
— Элис, — хрипло повторил он.
Она глубоко вздохнула и отстранилась.
— Я вернулся, — пробормотал он нетвердым голосом, — а ты сидишь на том самом месте, где мы обычно сидели вдвоем, словно бы я никуда не уезжал.
— Я просто заглянула на минутку, — заторопилась она с объяснением, как будто не было на свете ничего важнее. — А теперь, само собой, я расплачусь.
— Не плачь.
— А как удержаться? Ты же не думаешь, — она улыбнулась сквозь набежавшие слезы, — ты же не думаешь, что вот такие истории случа… случаются с человеком каждый день?
Охваченный смятением, Джон Джексон подошел к окну и распахнул его навстречу вечеру.
— Как ты здесь сегодня оказалась? — Он обернулся. — Случайно?
— Я прихожу каждую неделю. Иногда с детьми, но чаще одна.
— С детьми? У тебя есть дети?
Она кивнула.
— Я замужем, уже с незапамятных времен.
Они стояли, уставившись друг на друга, потом рассмеялись и отвели взгляды.
— Я тебя поцеловала.
— Жалеешь об этом?
Женщина помотала головой.
— В последний раз я тебя целовала у этой самой калитки десять тысяч лет назад.
Он протянул ей руку, они вышли и сели рядышком на разбитый настил веранды. Солнце окрашивало запад размашистыми мазками персиковых, рубиновых и золотисто-желтых тонов.
— Ты женат, — сказала женщина. — Я читала в газетах… давно уже.
Он кивнул.
— Да, был женат, — невесело подтвердил он. — Моя жена сбежала с кем-то, в кого была в давнюю пору влюблена.
— А, мне жаль. — И после нового долгого молчания: — Вечер выдался на славу, Джон Джексон.
— Я давно уже не был так счастлив.
Им предстояло столь многое сказать и поведать, что ни один не раскрывал рта. Они просто сидели рядом и держались за руки, как двое ребятишек, которые долгое время блуждали в лесу поодиночке, но наконец встретились на поляне и теперь без памяти рады. Она сказала, что муж у нее небогат; он уже догадался об этом по поношенному, немодному платью, которое она носила с таким горделивым достоинством. Мужа звали Джордж Харланд, он держал здесь, в деревне, гараж.
— Джордж Харланд — это такой рыжий? — поинтересовался Джексон.
Женщина кивнула.
— Мы были помолвлены несколько лет. Иногда я думала, мы никогда не поженимся. Дважды я откладывала свадьбу, но сколько можно было сидеть в девицах? Мне стукнуло уже двадцать пять, и вот мы поженились. Я полюбила его, и это продолжалось год.
Когда закат окончательно смешал все краски над западным горизонтом, они, все так же держась за руки, отправились по тихой дороге обратно.
— Зайдешь к нам пообедать? Хочу показать тебе детей. Старшему мальчику как раз исполнилось пятнадцать.
Она жила в невзрачном каркасном домике поблизости от гаража. Во дворе две маленькие девочки играли рядом со старой, потрепанной детской коляской, в которой тем не менее лежал младенец.
— Мама! Мамочка! — закричали они.
Элис опустилась на колени у края тропы, маленькие загорелые руки обвили ее шею.
— Сестра говорит, Анна не придет; значит, обеда у нас не будет.
— Обед приготовит мама. А что случилось с Анной?
— У нее отец заболел. Она не придет.
Когда они подошли, высокий, усталого вида мужчина лет пятидесяти, читавший на веранде газету, встал и накинул себе на плечи куртку, прикрывая подтяжки.
— Анна не пришла, — сказал он кратко.
— Знаю. Я сама приготовлю обед. А это кто по-твоему? Узнаешь?
Мужчины дружелюбно пожали друг другу руки, и Харланд, с некоторой оглядкой на дорогую одежду и процветающий вид Джона Джексона, отправился в дом еще за одним стулом.
— Мы о вас немало наслышаны, мистер Джексон, — проговорил он, когда Элис ушла в кухню. — Мы знаем, вы чего только не делали, чтобы они там очухались и поимели совесть.
Джон вежливо кивнул, однако при упоминании города, который он только что покинул, передернулся от отвращения.
— Жалею, что вообще уехал отсюда, — сказал он откровенно. — И это не просто слова. Расскажите, Харланд, как вам жилось в эти годы. Я слышал, вы владеете гаражом.