Страница 3 из 17
Этот день был, наверное, самым тяжелым днем в жизни Андрея. Он уезжал со своей семьей в Израиль. Возможно, навсегда...
И теперь, глядя на уплывающую за горизонт Одессу, он вспоминал все, что было вот только сейчас, всего-то пару часов назад, на Одесском морвокзале...
...Проводить Андрея с семьей приехали не только его родители, но и вся его команда, все те, кто еще мог приехать: Медведь, Индеец, Змей, Тюлень, Сало, Док, Бандера. Они опять, как много лет назад, были вместе...
Пришел, конечно, и Николай Караманов, Монах...
...– Ты, это, командир, не забывай нас... Ладно? – смущаясь, прогудел Бандера, их безмозговая пробивная сила в пиковых ситуациях.
– С ума сошел, Санек? Кого же помнить-то еще, если не вас?
– А мы, если надо будет, и там соберемся, поможем, если что, – подхватил Змей. – Че тут лететь-то? До Москвы дольше...
– Ладно, Леша, я надеюсь, что мне от вас одна помощь нужна будет – пару пузырей водоньки скушать, а то ведь один не потяну.
– Ну, это всегда пожалуйста, – засмеялся Сало. – Только свистни!
– Пацаны, ну-ка, смотрите, кто идет!
К ним приближался, опираясь на палочку, бравый капитан Андрюха Ошека, Слон.
– Слоняра! – Друзья стали тискать в объятиях своего боевого побратима. – А про звездочку ничего не сказал!
– Позавчера приказ пришел, вчера объявили...
– А обмыть?!
– Все есть, пацаны! – Слон достал из целлофанового пакета десяток одноразовых пластиковых стаканчиков и две знакомые зеленые армейские фляжки.
– Шило? Как в старые добрые времена? – спросил Андрей.
– Как у нас положено, мы ж не кабинетные! А что, командир здоровьем ослаб?
– Да какой я тебе уже командир, Андрюха?! Ты уже и в звании со мной сравнялся, только служишь до сих пор, а я вон в Израиловку уезжаю! Еще пару годков, и в полковники пойдешь, а я так навсегда и останусь капитаном, пенсионером... Да!.. А со здоровьем все в порядке, наливай!
– Не прав ты, Филин, потому что я рядом с тобой всегда буду твоим сержантом и замком... И не важно все остальное... Так жизнь распорядилась...
Слон снял китель, отковырял с погон две маленькие звездочки и бросил их в один из стаканчиков, наполнив его до краев «спецназовским» питьем. И они пустили этот стакан по кругу, отпивая по глотку спирта, так же, как когда-то обмывали офицерские звездочки Филина...
– Слышь-ка, командир, а эта калоша «Дмитрий Шостакович» не булькнет где-нибудь в море ластами? – волновался захмелевший немного Медведь. – Обидно будет!
– Да вроде не должна...
– Я те че сказать-то хотел, братишка! Ты там посиди годик, да и возвращайся. Мы же себе работу везде найдем, таких спецов с таким опытом везде с руками оторвут, но здесь-то Родина! А там что?.. Да и пацаны всегда рядом – случись чего, меньше суток надо, чтобы собраться по «трем тройкам»... Когда волна пройдет, ты и возвращайся. Так, Монах?
– Так, Игорь, так! – подтвердил Николай.
– Ладно. Не тереби душу, и так погано.
– И еще! Себя не теряй! Помни, кто ты есть в этой жизни, Филин! Как говорится: «Евреем можешь ты не быть, но человеком быть – обязан!»
...«Дмитрий Шостакович» увозил семью Андрея... Через три дня они будут в Хайфе и... начнется новая жизнь...
А сейчас...
Сейчас Филин сидел на задней палубе пассажирского судна и плакал... Он смотрел на любимый, медленно удаляющийся город. Он вспоминал все слова, которые были ему сказаны. Он смотрел на зажатый в кулаке краповый берет. И понимал, что вот прямо сейчас, в этот момент умирает половина его души.
И ком в горле...
И слезы, которые он не мог, да и не хотел сдерживать...
И крик...
Крик дикого раненого зверя. Такой, что волосы на загривке дыбом и мураши толпой вверх-вниз по спине от затылка к копчику... Да только крик этот слышал он один. Потому что кричал молча... Потому что так делал всегда – «моя боль – это моя боль!» Потому что был Филином...
Он уезжал от обстоятельств, но не от себя...
«Ничего! Я еще вернусь, моя Одесса! Не зря же у меня это написано на плече! Вернусь! А пока поживем там, где есть возможность. Тебе не привыкать. Ты же Филин!..»
...– У вас все в порядке?
Андрей взглянул на голос, резко повернув голову. Как и всегда, собственно говоря, – привычка, говорят, вторая натура, а уж эта-то привычка въелась намертво в его подсознание еще со времен отряда.
Рядом с ним стояла настоящая одесситка, и это было заметно... Почему заметно? Еще в пушкинские времена было сказано, что самые красивые девушки в России – с Таврии.
А уж одесситки!..
Александр Сергеевич, будучи в Одессе в ссылке (это ж каким нужно быть идиотом, чтобы сюда(!) ссылать в наказание!), отмечал, что красивее и загадочнее женщин, чем одесситки, не видывал нигде более на Руси, потому, видимо, что в венах их течет не кровь, а настоящее, крепкое и терпкое вино, созревшее в венах греков и евреев, украинцев и молдаван, киприотов, турков, французов и «макаронников»...
И был прав.
Девушка, стоявшая около плачущего Андрея, полностью соответствовала строкам великого поэта.
Она была хороша... Всем! Эдакая еврейско-хохлушная одесситка... Коренная, не иначе, да не в одном поколении...
...– отвали.
– Это грубо, – надула губки-бантики девушка. – Я ж не как другие пристаю – просто увидела, что взрослый мужик плачет...
– Слушай, красуля, отвали, а? Дай с Родиной...
– А ведь и не видно уже!.. Все!.. «Мама» там осталась – здесь уже только море... Да я и не подошла бы раньше.
– Ну, и че? Че те? Отвали, а?!
– И так тоже можно... – задумалась девушка. – Но ведь вам же плохо!..
– Тебе-то что? – Андрея почему-то раздражала эта фурия. – «Хорошо-плохо», «плохо-хорошо»... Иди-ка ты, красуля, отсюда, займись делом... И не цепляй меня – не тот вариант... Погано мне на душе... Да и не один я – мои в кубрике обустраиваются... Так что...
– А хорошего пива с креветками, в пиве же сваренными, хочешь? – Она, как и любая другая «коренная», легко переходила на «ты».
– Ты кто? Афродита? Из пены пивной?
– Ага... Почти угадал... Я в баре работаю. Вот в этом. – Девушка, не поднимая руки, просто показала пальчиком. – Мы еще не открылись – рано. К нам в основном к полуночи начинают подтягиваться... Ну, знаешь – ночная палуба, море, звезды, свежий соленый воздух после кают... Тут ведь многие море только на карте да по телевизору видели... Романтику впитывают... Совместно с алкоголем... А ты еще в Одессе сюда пришел... И плачешь... А я смотрю – здоровый, крепкий парень, с семьей... А в каюту не пошел. – Она замялась немного... – Что? Так плохо?
Андрей внимательно посмотрел на девушку:
– Пиво, говоришь...
– С креветками!
– В пиве...
– В пиве!
– Ладно. Давай. А в душу больше не лезь – пошлю на известные три буквы без карты и не посмотрю, что красапета...
Девчонка улыбнулась, как-то очень по-одесски...
А может, Андрей уже тогда начал выискивать в лабиринтах жизни все то, что хоть немного напоминало ему о родном городе или только казалось одесским?.. Ведь если подумать, можно ли улыбаться по-московски, по-воронежски, по-новосибирски?! А вот по-одесски, оказывается, можно! С эдакой, едва уловимой лукавинкой в глазах, «ну-ну!», мол, «и шо ж ты там сейчас, красавец (с одесским ударением на последний слог), нам сейчас вещать-то будешь, не иначе, как про жизнь...»
– Не буду. Пока!.. А на те известные буквы я и сама могу – школа хорошая... Ну! Пошли, что ли?
– Кого послать? – прикинулся Андрей.
– Себя пошли! Так оно легче «встанет»...
– Жопа малолетняя... – сказал Андрей уже без злобы, а просто так, чтобы оставить за собой последнее слово.
Но такого шанса ему не дали:
– А что! Очень даже ничего жопка! – Она кокетливо погладила ладошками свою, так сказать, юбку (что касаемо Филина, так он видел в этой юбке лейкопластырь, обмотанный немного ниже подбородка), плотно облегающую бедра, на том месте, о котором шла речь. – И не такая уж малолетняя!.. Тех в загранку не пускают! А только проверенные и надежные!..