Винтерфилд

— Спрятал в карман своего подставного цыпленка, чтобы мои мальчики ее не распластали?

— Я видел ее с мечом, — отозвался лорд Грэй тем негромким голосом, который особенно хорошо слышен в перебранке. — Она лучше тебя, а потому я предложил ей ученичество.

Лея поняла: ей выдался случай убедиться, что словом он бьет редко, но не менее метко, чем сталью. Он знал слабые места своей противницы и колол хирургически точно. А держать удар Эрна не умела. Похоже было на то, что самой ей довелось побегать за великим лордом, прежде чем он взял ее в ученицы. А Лея даром получала все, что фон Скерд полагала причитающимся себе.

— Ты! — Она ткнула пальцем в Лею. Все ее жесты были нарочито, отрепетированно вульгарны. — Головка не закружится, бабочка? Иллюзии рекомендую оставить дома. Ты быстро соскучишься в Винтерфилде. В этом медвежьем углу возможностей для секса у тебя не будет. Он не спит с ученицами.

— Да он бы, может, и спал, — подал голос кто-то из тех, обретающихся за ее спиной. — Если бы мог…

На этот раз бодрый гогот брави распугал голубей с верхушек башен. Эрна расцвела, но она сделала грубую ошибку. Она наехала на фрейлину. Пока она ее пугала, Лея молчала и жалась за чужими спинами, но в ответ на подобные выпады ее острый локоть выставлялся рефлекторно.

— На твоем месте, — впервые обращаясь непосредственно к грозной фон Скерд, произнесла благовоспитанная Андольф, — я не стала бы так громко кричать, что меня отвергли.

Эрну как будто ударили крышкой гроба. Из-за спин ее команды донеслись сдавленные всхлипы привратной стражи. Свирепо обернувшаяся маркграфиня встретила оловянные глаза, выпрямленные спины и преувеличенно постные рожи своих прихвостней.

— Аи да браво! — вполголоса сказал Оттис. — Я же говорил, против бабы — только баба!

Лорд Грэй молчал, но, судя по смеющимся глазам, получил редкостное удовольствие. В эту минуту Лея полностью разделяла его чувства: в самом деле, кто же любит глупых и злобных женщин?

Однако Эрна фон Скерд и раздавленная норовила ужалить. Сделав своре жест оставаться на местах, она спешилась и, чеканя звонкий шаг, пошла через привратную площадь к тесной группке своих врагов. Лающая собака не кусает, но сейчас Эрна молчала. Лее стало понастоящему страшно. Какая, право, жалость, что маркграфинь не топчут лошадьми!

И тут она стала свидетельницей случая странного и непонятного, разгадка которого лежала не здесь и не сейчас. Наверное, где-то в Винтерфилде, или как его там…

Когда маркграфиня фон Скерд остановилась перед самыми лошадиными мордами, обдаваемая паром дыхания, маска цинизма стекла с ее лица, словно вода при умывании. Дорогу им преграждала хрупкая юная женщина с пухлым капризным и беспомощным ртом и красивыми умоляющими глазами. Смотрела она на Лею Андольф.

— Ты жить не будешь, — сказала Эрна почти нежно. — Помяни мое слово. Но не сейчас. Сперва ты станешь несчастна. Об этом не мне заботиться. Может быть, через полгода ты захотела бы подружиться со мной. Только поздно.

— Гадина, — прошептал Оттис так, что услышала только Лея. — Так бы и развалил ее надвое.

Даже без взгляда в лицо лорда Грэя, впрочем, такое же каменное, как и всегда, Лея почувствовала его дикую, неизбывную боль, вызванную, видимо, этим ее превращением. Как будто Эрна всадила ему пику в грудь и сейчас медленно ее поворачивала. Во всяком случае, выглядела она так, будто отыгралась начисто.

Неторопливо она отошла с дороги, повинуясь ее знаку, брави расступились и позволили путникам проехать к воротам. Очень долго затем не было слышно ничего, кроме звяканья подков о камень и редкого фырканья лошадей.

9. Дорога на Винтерфидд

Так уж получилось, что про это их путешествие и сказать-то нечего, кроме того, что погода была хорошая.

В городе, на его узеньких улочках, стесненных каменными боками домов и просвистанных ледяными ветрами, приметы весны чувствовались не столь явно, как здесь, на королевском тракте, ведущем с юга на север через всю страну. Немногий остававшийся на его обочинах снег слежался и почернел, его ноздреватая поверхность, оттаивая за день и подмерзая за ночь, покрылась изысканным ледяным кружевом изумительной красоты.

От коричневой комковатой влажной земли валил пар, в кронах деревьев среди набухающих почек суетились ранние грачи, тянущиеся вдоль дороги озимые поля зеленели пробивающимися всходами. Под копытами чавкала жидкая грязь, а повисший в воздухе аромат весны был пьянящ и стоек. Низкие облака, гонимые сильным южным ветром, обгоняли их и уносились за скрытый деревьями горизонт.

До сих пор Лея наивно полагала, что лорд ранга Грэя путешествует по королевским дорогам только в окружении пышной свиты и в сопровождении обоза, под развернутыми знаменами, предшествуемый трубачами и герольдами, выкликающими его имя. Однако тут она впервые столкнулась с простодушным нежеланием лорда Грэя обременять себя тем, в чем он непосредственно не нуждался. Они не торопились, опасливо сторонясь, когда приходилось пропускать несущуюся сломя голову королевскую почту, обмениваясь редкими замечаниями насчет погодных примет и видов на урожай, а больше помалкивая и глазея по сторонам. Наверное, никто не воспринимал их иначе, чем немолодого и не слишком богатого дворянина, едущего в соседний городок по какому-то скорее всего судебному делу в компании слуги и дочеринаследницы. Дочери, а не любовницы или молодой жены, потому что тех обставляют иначе и транспортируют в колясках и каретах.

Путь этот, по-видимому, был ими наезжен. Ни разу не находились они в дороге дольше, чем тянулся световой день, и останавливались на ночь в маленьких респектабельных гостиницах, где их хорошо знали и были им рады. Ужинали они обычно в общем зале, но в стороне, в тихом уголке, создававшем видимость уединения.

Пища не отличалась изысканностью, но была в самый раз вкусна и обильна. В последнее время фрейлину Андольф уже тошнило от устриц, конфет и шампанского, по недоразумению считающегося дамским вином, и, скажем, куриная грудка с картофелем или суп из баранины пришлись ей в самый раз по вкусу. Однако после недели подобных «дорожных лишений» она обнаружила, что корсет стал ей чуточку туговат. Некоторое время она терпела причиняемые им неудобства, затем, чувствуя себя преступницей, стала понемногу ослаблять шнуровку. А потом, словно бросившись головою в прорубь, и вовсе от него избавилась! И никто ничего не заметил.

Ни разу не ночевала она, съежившись на лавке в каком-нибудь зале, полном храпящих возчиков. Ей всегда предоставлялась отдельная комната: Оттис тщательно проверял запоры на ставнях и то, чтобы прилегали они так плотно одна к другой, чтобы снаружи невозможно было бы поддеть крючок ножом, лично заглядывал в сундук, шкаф и под кровать, сам зажигал лампу у изголовья и выяснял, достаточно ли в ней масла на всю ночь. Всякий раз он напоминал ей про засов, а в первый же вечер, ухмыляясь, поинтересовался, умеет ли она хорошо, громко и вдохновенно визжать. «Невизглива родилась, — отвечала она, — но для дела могу постараться». Она сильно и небезосновательно подозревала, что на ночлег это чудовище устраивается на пороге ее комнаты.

Как выяснилось, завизжать в случае внезапной угрозы она бы все равно не смогла. Она спала как убитая.

Как в детстве: в тепле и чистоте, в тишине и одиночестве. И каждый раз утром и вечером в единоличном ее распоряжении был кувшин холодной и котел горячей воды.

Вставать приходилось чуть свет, тут уж ничего не попишешь, но она к этому привыкла, а отбой в сравнении с насыщенным балами и маскарадами дворцовым расписанием и вовсе был ранехонько. И ей казалось, будто время обратилось вспять.

В первый же вечер, во время обязательной инспекции ее комнаты, она отозвала Оттиса подальше от распахнутой двери и вполголоса поинтересовалась, насколько тяжело ранен лорд. Теперь, когда не было нужды пускать кому-то пыль в глаза, доказывая свою неуязвимость, стало заметно, что движения причиняют ему боль. Лея очень сомневалась в том, что путь верхами вдет ему на пользу, однако эта тема, по-видимому, даже не обсуждалась. Лорд Грэй испытывал детское отвращение к телесной немощи, одна мысль сделать ей даже небольшую уступку приводила его в исступление.