Страница 51 из 78
— Ты ж вроде ее пуще чумы боялся, — буркнула Ара, убедившись, что никто не услышит, как «немая» разговаривает.
— Не солдатом, дуреха.
Он стал позволять себе больше с тех пор, как они покинули Дагворт. Раньше и речи не могло быть, чтобы он отозвался о ней пренебрежительно. Ара это отметила. Как и то, что большинство достоинств оказались у Хафа на языке. Да, до сих пор она с ним не пропала… но и только! Остаться одной-одинешеньке посреди войны, перед лицом надвигающейся зимы, когда и в лесу не выживешь, казалось ей страшнее любого существующего в мире ужаса. Сама она не могла о себе позаботиться. То, что Ува рассказала ей относительно обстоятельств ее рождения и связанных с ним тайн и условий, повергло ее в недоумение и скорее мешало, чем помогало. Она ощущала себя несущей некий груз, тяжесть, гнущую ее к земле, и в то же время — неспособной им распорядиться. В то время как вещь, без сомнения, была нужной. И Хафу о ней знать не следовало. Потому в его глазах она была «дуреха». И это ее уязвляло, причем болезненнее, чем следовало бы.
Тем временем Хаф развивал свою мысль:
— Я не хотел в армию идти. Не хотел становиться бесправным, забитым сержантами существом, все почетное право которого в том, чтобы кулаком жизнеутверждаться в среде сотоварищей и отдать жизнь за своего короля, а после быть похороненным на безымянном поле в груде таких же никому не нужных трупов. Но при армии всегда кормится достаточно. — Ара думала, он скажет «отребья», но Хаф дипломатически употребил слово — «люда». — Все они, в сущности, паразитируют на войне. В войске и кашевар нужен, и цирюльник, и зубодер, и конюх, и скотский доктор. — Ара чуточку приободрилась. Она готова была на что угодно, лишь бы себя обеспечивать, во всяком случае, она сама так думала. — И кузнец, и маркитантка… Надобно только прибиться и начать тихо что-то делать. Хоть… да хоть воровать! Армия… — он широко развел руками, — это рай! Разумеется, если ты не позволяешь ей диктовать тебе правила. Чтобы выжить, надобно иметь свободу маневра.
Он даже руки раскинул в упоении. Должно быть, откуда-то отхлебнул украдкой, неприязненно подумала Ара. И не раз. В значительной мере ее неприязнь была замешена на ее зависимости. Может быть, не будь он ее хозяином, она бы легче его переносила.
— За кого она идет-то? — спросила Ара, почти не разжимая губ. Тему надо было срочно менять, иначе она опасалась взорваться и наговорить такого, после чего спутник с дорогой душой бросит ее, как обузу, посреди дороги. От Хафа этого вполне можно было ожидать. Он по природе своей был дезертир.
Он хохотнул.
— Или я чего понял неправильно, или там все — претенденты. Она, как жена Улисса из сказки, надумала устроить публичные выборы с конкурсом баек среди кандидатов. Сказочная мечта любой принцессы младшего возраста: выйти за Доблестного воина, превосходящего всех статью и рыцарским искусством. Только, в отличие от принцессы, наша тетенька может себе такую дурь позволить. Там, в зале, — он размашисто указал через плечо большим пальцем, — есть для нее любопытнейшие варианты.
Один из упомянутых «вариантов» как раз в эту минуту поднимался, покряхтывая, из-за стола. Седовласый и седоусый, он распахнул длинный черный плащ, видимо, нарочно чтобы на груди его, закованной в латы, блеснула рыцарская цепь. Птиц этого полета вдова Викомб видывала разве что у себя за столом, однако стояла перед ним без стеснения и самоуничижения, сложив руки на животе, как знатная дама, а не под передником, как то пристало скромной трактирщице. При всем его росте и всей его броне, мужика такой комплекции она бы запросто внесла по лестнице, попросту перекинув через плечо. Гости криками с мест подбадривали рыцаря и понуждали всех прочих заткнуться.
— Меня зовут Эльдрик Фонтейн, — начал он, — и есть земли, где меня именуют «сэр». Лет не упомню уж сколько назад…
— Десять, — подсказала вдова.
— …я проезжал здешними местами по делам… почтенному собранию будет неинтересно, скажу лишь, что они были государственными. Сегодня важно лишь то, что дело происходило зимой, была метель, я заблудился в пурге, замерз и упал с коня. Я бы погиб, — бесстрастно сказал он, и гости хором согласились. — Вы все знаете, чем должна бы закончиться подобная глупость. Но меня нашли и принесли сюда, и эта добрая женщина выходила меня заботливо, как сестра или мать, и я был благодарен ей больше, чем сумел выразить деньгами. Наверное, мое лечение встало ей дороже, чем я тогда мог заплатить…
— …да и сейчас, похоже, — пробормотал смелый, когда его не слыхали, Хаф.
— Да что вы, — как будто смутилась вдова. — Ваши-то равные, почитай, никогда не платят. За честь, говорят, спасибо скажи, баба. Я тронута была.
— …и все эти годы меня мучила совесть. Я был женат, а теперь я вдов. Мы оба немолоды, и о юных страстях меж нами твердить, наверное, смешно, но я еще способен многое дать женщине. Я хотел бы просить руки мистрис Викомб, если на то будет ее и ваше соизволение, — говоря здесь, он поневоле обязан был проявлять уважение к тем, кого вдова Викомб называла своими друзьями, что бы он сам ни думал по этому поводу, — утверждая, что это она окажет мне честь, согласившись назвать себя моей леди. Я хотел бы быть богаче, чтобы предложить ей больше. Предложить же я могу ей стать полноправной хозяйкой в моем замке, и никто никогда при мне или без меня безнаказанно не попрекнет ее сословием. Я сказал, и я отвечаю, — он близоруко оглянулся и поклонился, — господа.
— Ай да Плащ До Пят! — надрывались собутыльники. — Твое здоровье, сэр рыцарь!
— Это огромная честь для меня, сэр Эльдрик, — прогудела вдова. — Я обдумаю ее, пока тянется пир. А пока, — она повысила голос, легко перекрывая гам, — уважаемый мэтр Тибо хотел сказать свое слово.
— Бьюсь об заклад, она его имя вспомнила, только когда он назвался, — откомментировал Хаф. — Ушам не верю. Неужто мало ей чести на склоне лет побыть рыцарской женкой? Она, однако, баба практическая. У купца Тибо денег столько, что он таких, как рыцарь Фонтейн, пучками покупать может. Послушаем, на что ему-то сдалась эта трактирная вдова.
Где-то там, в зале, тумаками утихомиривали очередного буяна, который кричал, что он шел этими местами и был голоден так, что готов был сжевать левую руку и тетиву в придачу, и что вдова его накормила и что теперь он хотел бы до конца дней своих так жрать, и пусть ему вырвут язык, ежели кто скажет, что это не причина, по какой он хотел бы на ней жениться. Рвать язык ему не стали, видимо, признавая причину уважительной, однако для высокой чести назваться мужем вдовы Викомб ее одной было явно недостаточно.
Мэтр Тибо, одетый во все коричневое, хотя и весьма дорогое видом, сидел в углу, тихо, стараясь не привлекать внимание ни к своей персоне, ни к своему достатку. Сидел он тут не один. С каждого его боку, по двое, красовались мрачные похожие друг на друга дюжие молодцы в черных беретах с ленточками — символами наемной стражи.
Насколько рыцарь Фонтейн был худым и высоким, настолько же мэтр Тибо отличался благовидной, почти младенческой упитанностью, которая в умах обычно сопряжена со здоровьем, достатком и благополучием. Щеки его светились розовым румянцем, глаза блестели, лицо обрамляла аккуратно подстриженная черная бородка, изрядное брюшко возлежало поверх широкого мягкого пояса, а на груди болталась чеканная позолоченная бляха с изображением эмблемы его цеха. Скромничал он недаром: среди сегодняшних гостей нашлось бы немало готовых пощекотать ему кинжалом брюшко ради одной этой медальки.
Приблизительно такого свойства историю он и поведал.
— Проезжал я как-то по своим торговым делам из камбрийских портов в Констанцу через Бык. Давно это было, — торопливо добавил он, словно сейчас только вспомнив про эмбарго, действовавшее уже пятнадцать лет. Вдова Викомб понимающе подмигнула, кроме нее, видимо, никто истинных сроков не знал, а гостям было, очевидно, наплевать на купецкие контрабандные делишки.
— Вез я тогда, помнится, дорогие ткани и стекло возами. — В его глубоко модулированном, как у доброго архиерея, голосе промелькнуло сожаление о временах, когда он мог позволить себе подобные рейды. — И прицепились к нам тогда на дороге лихие люди. И завязалась у них с моей охраной стычка, и, сказать по правде, прощался я уже и с грузом, и с жизнью. Потому что, бывает, возим мы настолько ценное, да иной раз и не свое, что утратить груз для нас все равно что жизнь утратить. Всем имуществом не расплатишься.