Страница 3 из 58
— Уже! — ворчливо сказала она. — С утречка пораньше!.. Ну, чего стоишь, раз пришел?.. — А после того, как я, до глубины смущенный, переступил порог, пробурчала себе под нос: — Ходят тут, кофе жлухтят, в уборной пачкают... — и с этими словами захлопнула дверь снаружи.
Меньше всего в мои намеренья входило пачкать в уборной. Ее предположение, что я сюда явился лишь за этим, было настолько унизительным, что я хотел было отчалить ни с чем. Однако баба Яга успела снаружи запереть дверь на ключ, так что не было другого выхода, как стоять с чемоданом в руках в пустом холле, индевея от неловкости. Впрочем, откуда-то из глубины квартиры доносились звуки транслируемого футбольного матча; это вселяло надежду, что дядя где-то там и когда-нибудь появится.
На всякий случай я прокашлялся как можно громче. Несколько секунд прошло в неприятном томлении, пока наконец не послышались шаркающие шаги, а уже в следующий миг от моего тягостного паралича не осталось и памяти, ибо трудно представить себе что-либо более добродушное, чем мой дядя Орест Северьянович, когда он, улыбаясь, в чуть приспущенных пижамных штанах, чтобы дать простор выступающему животику, в немыслимо домашней кофте, в тапочках без задника на босу ногу, вышел мне навстречу.
— Хорош, нечего сказать, хорош! — вполне дружелюбно проворчал он и по-родственному довольно увесисто отшлепал меня по шее. — Я-то уж думал, вовсе ты забыл родню... Ладно, давай, целуй.
Я ткнулся носом в двухдневную небритость его щеки и тут же унюхал, что от дяди растекается крепчайший коньячный дух. Через секунду в коридоре уже пахло, как в винном погребе. Не имея достаточного опыта в подобных расчетах, я все-таки прикинул, сколько же надо выпить, чтобы от тебя так разило, и пришел к выводу, что одна бутылка вряд ли даст такую могучую диффузию. Впрочем, следует отдать дяде должное — держался он молодцом.
— Э, а вошел-то как? — вдруг сообразил он.
Я смутился:
— Открыли...
— А, мымра эта... — догадался дядя. — И дверь, небось, на замок? — Он подергал ручку и удостоверился: — Точно!.. Третий день под замком держат... Нет, как тебе эта ведьма, малыш?
— Домработница? — боясь попасть впросак, осторожно спросил я.
Осторожность моя, как тут же выяснилось, была не напрасной. Дядя вздохнул:
— Как же! Ты только ей не скажи... Неужели я похож на человека, который стал бы держать в домработницах такую вот ведьму? Вроде пока еще из ума не выжил. Нет, брат, это мне, видишь ли, с тещей так пофартило... Эх, кабы не жена!.. А впрочем, — добавил он, — тоже, между нами, скажу тебе, ведьма преизрядная!
— А-а... — зябко протянул я (пожалуй, в моем положении это было наилучшим ответом).
— Открою тебе один секрет, — проникновенно сказал дядя. — Все женщины ведьмы. Одолели, сил никаких нет!.. Ну ладно, чего это я? Милости прошу в хоромы!
Мы прошли в хорошо обставленную гостиную. Сквозь окна с высоты птичьего полета проглядывалась Москва. Дядя хмуро покосился на телевизор, по которому показывали футбол. Как раз в эту минуту нападающий прорвался к воротам, и комментатор завопил: «Гол! Го-о-о-ол!!!»
— Болван! — сердито сказал Орест Северьянович, взял телефонную трубку и набрал номер: — Погремухин говорит. Смотришь?.. А чего ж тогда не чешешься?.. Ну, а понял — тогда действуй. Чтоб две штуки ответных до конца тайма... То-то же...
Я, между тем, разглядывал странное убранство обеденного стола. На его огромной площади, на которой без труда разместилась бы иная комнатенка, поверх белоснежной скатерти в окружении хрустальных фужеров одиноко стоял неструганный ящик с пугающим количеством бутылок, и каждая из них золотой обклейкой вокруг горлышка кричала о наивысших кровях содержимого. При этом никаких следов закуски я на столе не обнаружил.
Дядя приглушил звук в телевизоре и повернулся ко мне:
— Так о чем бишь мы?.. Да, о ведьмах моих... А чего о них, впрочем?.. Давай-ка с тобой лучше — за встречу, племянничек! — Он кивнул на ящик с коньяком: — Как думаешь, малыш, нам для начала хватит?
К ужасу своему, я понял, что он вовсе не шутит. Понял это после того, как в руке у меня очутился огромный, размером с хорошую цветочную вазу, хрустальный фужер, в который тут же перекочевало содержимое одной из бутылок. Точно такой же до краев наполненный фужер держал в руке дядя. Затем, что-то вспомнив, он прибавил звук в телевизоре — как раз в тот момент, когда мяч влетел в ворота и комментатор вопил: «Гол! Го-о-о-ол!!! Менее двух минут понадобилось команде, чтобы забить два ответных мяча!..»
— То-то же, — буркнул дядя и выключил телевизор. — Так что — давай с тобой будем, племяш! Назло им всем! — Чокнувшись со мной, он в два глотка осушил свой фужер и затем, приговаривая: «Так, так, до дна, до дна...» — проследил за тем, чтобы и я не оставил на дне ни грамма.
Оглушение дядиным могуществом было столь сильным, что не сопротивлялся ни я сам, ни мое голодное со вчерашнего вечера нутро. Естество взяло свое лишь в следующий миг — дыхание отнялось, мир рассыпался на осколки, и я почувствовал, как пол подо мной пошел кругами.
Откуда-то из бесконечного далека едва слышно проступал дядин голос:
— Никак, поперхнулся?.. — обеспокоился он. — И сколько ж раз я им, чертякам, говорил, чтобы больше мне этот «Курвазье» не поставляли — не для православных питье, заказан-то был нашенский, дагестанский. Так они ж, чертовы дети, ни шиша не держат в головах...
Наконец со стоном заглотив воздух, я медленно опустился на диван. Дыхание отнялось, рот я раскрывал по-рыбьи. Пол-литра натощак было для меня явно многовато, так что если бы даже «эти чертяки» поставили к дядиному столу наш, дагестанский, то вряд ли я намного легче перенес бы такую порцию.
— Что, не пошло? — участливо спросил дядя. — Худы дела. Тоже, верно, изжога, это у нас, брат, фамильное. (Сам он, впрочем, невзирая на фамильную изжогу, держался по-прежнему молодцом.)
— Пустяки... — пробормотал я, уплывая куда-то вместе с диваном.
— А я вот, понимаешь, с ведьмами со своими давеча повздорил, — присев рядом со мной, доходчиво поведал дядя. — Старую ты сам видел — всем ведьмам ведьма! А молодая и ее переплюнет!.. Шутки мои, понимаешь ли, им не по нутру! Поди втолкуй дурам, что работа у меня такая. Ну а шутки — это, можно сказать, издержки производства, навроде как у водолаза ревматизм... Ладно, думаю, работа моя вам не нравится — тогда поглядите, ведьмы, как Орест Погремухин отдыхает!.. — Потом со вздохом добавил: — Вот, вишь, второй день и отдыхаю, как обещал...
Я слышал его едва-едва — все силы забирала борьба с тошнотой, в любую минуту со мной могло случиться нечто позорное. Бегством от этого страха было стремительное погружение в сон. Уже где-то на полпути между сном и явью я почувствовал, как дядя трясет меня за плечо:
— Э, да ты чего, братец?
«Все в порядке», — попытался выдавить я, но вместо слов из меня вырвалось только какое-то мычание.
— Да, плохи дела, — задумчиво произнес дядя. — Что ж мне теперь с тобой делать? Кофием тебя откачать — так ведь выдули вчера, кажись, все... И в магазин не выйдешь, — рассуждал он сам с собой, — дверь на замке. Второй день, ведьма, под домашним арестом держит... — Он решительно поднялся с дивана: — Ладно, живы будем — не помрем! — С этими словами он снял телефонную трубку: — Алё, Погремухин опять. Анисенко, ты, что ли? Ну-ка, друг ситный, давай-ка обеспечь ты мне опять... Ну да, как вчера! И вола там не верти — чтоб через десять минут обеспечил!
До меня долетал только звук слов, но не их смысл — мысли мои судорожно бились поодаль. Как бы не оправдались худшие подозрения той бабы Яги, с ужасом думал я. То, что «жлухтить кофий» не удастся, не особенно утешало меня сейчас, ибо вторая часть ее подозрения — насчет «пачкать в уборной» — была куда страшней и при учете моего муторного состояния грозила сбыться в любую минуту.
Впрочем, думая, что запертая дверь помешает питию кофе — плохо же я знал своего дядю, человека, для которого нет ничего невозможного!