Страница 2 из 14
Словом notaio обозначается всего лишь юридическое лицо, которое в Италии осуществляет сделки с недвижимостью. Наша нотариус — синьора Мантуччи — небольшого роста неистовая сицилийка, в очках с толстыми затемнёнными стеклами, за которыми её зелёные глаза кажутся огромными. Я не слышала, чтобы кто-нибудь говорил быстрее, чем она. Она зачитывает нам вслух длинные формулировки законов. До сих пор я думала, что итальянский язык музыкален; её же итальянский — это грохот камней, катящихся по желобу. Эд смотрит на неё с восторгом; я понимаю, его пленил звук её голоса. Владелец недвижимости, доктор Карта, вдруг решил, что запросил слишком мало; иначе и быть не может, раз мы согласны на покупку. Мы же считаем его цену завышенной. И даже знаем, что она непомерно высока. Сицилийка не умолкает; её никто не смеет прерывать, кроме бармена Джузеппе. Он внезапно распахивает дверь, неся в руках поднос; он как будто удивлён тому, что застал тут перекосившихся в замешательстве клиентов-американцев. Он принёс синьоре крошечную чашку эспрессо, которую она опрокидывает одним махом, не делая паузы в потоке речи. Владелец намерен заявить претензию, что дом оценен в такую-то сумму, хотя на самом деле стоит намного дороже. «Так всегда делается, — настаивает доктор Карта. — Никто не объявляет сразу настоящую цену». Он предлагает нам принести один чек в офис нотариуса, а потом передать ему десять чеков на меньшие суммы буквально под столом.
Наш агент, Ансельмо Мартини, пожимает плечами.
Ян, английский агент по недвижимости, которого мы наняли помогать нам при переводе, повторяет его жест.
Доктор Карта заключает: «Вы американцы! Вы слишком серьёзно ко всему относитесь. И будьте любезны, датируйте чеки с интервалами в одну неделю, потому что банк не готов работать с большими суммами».
Имел ли он в виду тот самый банк — я там была, — где черноглазый апатичный кассир ведёт торговые операции с перерывами в пятнадцать минут на курение и телефонные разговоры? Синьора резко обрывает свою речь, сгребает документы в папку и встаёт. Нам следует прийти снова, когда будут готовы все деньги и бумаги.
Из окна нашего гостиничного номера открывается широкая панорама древних крыш Кортоны, вплоть до тёмного пространства долины ди Кьяна. Горячий 14 ураган сирокко доводит нормального человека до легкого помешательства. Мне кажется, я как раз в таком состоянии. Я не могу спать. Дома, в Соединенных Штатах, я и прежде покупала и продавала дома: загружу в машину мамин фарфор марки «Спод», кота и фикус и еду на расстояние пять или пять тысяч миль ко входной двери следующего дома, от которой у меня уже есть ключ. Приходится посуетиться, когда встаёт вопрос о крыше над твоей головой, ведь, продавая своё жилище, оставляешь за спиной множество воспоминаний, а покупая — выбираешь место, где пройдёт твоё будущее. Все дома, где человек когда-либо жил, оставляют на нём свой отпечаток. А ещё возникают различные юридические сложности и непредвиденные обстоятельства. Но в данном случае все как сговорились, и я по-прежнему вперяю взор в темноту.
Меня всегда магнитом тянуло на север Италии. Я думала о собственном доме здесь все четыре года, пока арендовала каждое лето фермерские домики по всей Тоскане. Однажды мы с Эдом сняли дом вместе с друзьями и в первую же ночь начали вычислять, можно ли на наши накопления купить ферму, сложенную из обкатанных камней, — мы видели её с террасы. Эд тут же влюбился в сельскую жизнь и начал бродить по участку наших соседей, наблюдая, как они работают. Семья Антолини растила прекрасный, хотя и вредный для здоровья табак. Иногда до нас доносились крики рабочих: «Ядовитая!» — это они предупреждали друг друга о появлении ядовитой змеи. По вечерам над тёмными листьями поднималась фиолетово-синяя дымка.
Наши друзья больше туда не ездили, но мы три года подряд приезжали сюда летом и присматривали себе дом; за это время мы отыскали такое место, где производят чистое зелёное оливковое масло, открыли для себя очаровательные деревенские римские церквушки, забредали окольными путями в виноградники, пробовали самое мягкое вино, «Брунелло», и самое чёрное, «Вино нобиле». Поиск дома — дело нелегкое. Мы посещали еженедельные базары не только для того, чтобы купить персики к пикнику, мы оценивали качество и ассортимент предлагаемых продуктов, мысленно предвкушали обеды по дням рождения, новые праздники, завтраки для друзей, которые будут приезжать к нам во время отпуска. Мы часами просиживали в барах на городских площадях, потягивая лимонад и стараясь ощутить дух местности. Потом, в отеле, я боролась с пузырями на пятках, бутылями втирала в усталые ноги лосьон. Мы слушали рассказы старожилов, тащили с собой из отеля в отель путеводители, книги о флоре и романы для чтения. Мы всегда спрашивали местных жителей, где они любят поесть, и бывали в таких ресторанах, о которых не упоминалось в наших путеводителях. Нас снедало ненасытное желание осмотреть руины каждого замка с зубчатой стеной, выстроенного на склоне холма. Я получала ни с чем не сравнимое удовольствие от езды по усыпанным гравием просёлочным дорогам к фермам Умбрии и Тосканы.
Первым городом, в котором мы остановились, была Кортона, и потом мы непременно возвращались туда, даже если снимали какой-нибудь милый домик возле Вольтерры, Флоренции, Монтиси, Риньяно, Виккьо или Кверчегроссы. В кухне одного из домов едва могли разойтись двое, но из его окон можно было увидеть реку Арно. В кухне другого дома не было горячей воды и ножей, зато сам дом был встроен в средневековый крепостной вал. В третьем доме были набор фарфоровой посуды на сорок человек, хрусталь и столовое серебро, но на каждый второй день безбожно обледеневал холодильник. В сырую погоду меня било током, если я прикасалась к чему-нибудь в кухне. Зато в этом доме под названием Чимабуе, как гласит легенда, юный Джотто рисовал овцу на покрытом слоем грязи полу. Ещё в одном доме были кровати с провалом посередине, на них скручивало позвоночник. Летучие мыши слетали вниз по очагу, а черви сверху, из балок, постоянно осыпали опилками наши подушки. Очаг был таким большим, что мы могли сидеть в нём и поджаривать телячьи отбивные и перцы.
Мы проехали не одну сотню пыльных километров, осматривая дома, которые, как выяснялось, стояли в затопляемой пойме Тибра или смотрели на опустошённый карьер. Агент из Сиены восторженно обещал, что вид снова станет восхитительным через двадцать лет, потому что вышел такой закон — засадить деревьями старые выработки. Чудесный дом в средневековой деревне оказался безумно дорогим. Зубастый крестьянин, с которым мы познакомились в одном из баров, попытался продать нам дом своего детства — каменный курятник без окон, примыкавший к другому дому, откуда на нас кидались привязанные верёвками собаки. Нам очень понравилась ферма возле Монтиси; её владелица много дней тянула с заключением сделки, а потом решила, что надо дождаться знамения от Господа. Увы, нам уже нужно было уезжать.
Когда я вспоминаю все эти места, они кажутся мне абсолютно чуждыми, как, впрочем, и город Кортона. Эд так не считает. Он каждый день ходит на площадь и смотрит на молодую пару, пытающуюся провезти коляску с новорождённым вниз по улице. Их то и дело останавливают, каждый обходит коляску, наклоняется к лицу малыша, гулит с ним и хвалит его родителям. «В своём следующем перевоплощении, — говорит мне Эд, — я хочу вернуться на землю итальянским младенцем». Он участвует в жизни площади: этот лощёный мужчина сидит за столиком кафе, закатав рукава так, что видны мускулы, расслабленно подпирает рукой подбородок: из верхнего окна стоящего рядом дома раздаются чистые звуки флейты — кто-то исполняет Вивальди; с мрачноватой гончарной лавкой соседствует яркий прилавок продавца цветов; человек без шеи выгружает овец из своего грузовика. Он кидает их через плечо, как мешки с мукой, а бедные овцы испуганно таращат глаза. Каждые несколько минут Эд смотрит на циферблат больших часов, которые так давно отмечают время на этой площади. Наконец он начинает свою прогулку, отсчитывая по памяти камни мостовой.