Год в Касабланке

Дверь мне открыл стройный подтянутый мужчина лет шестидесяти. Крашеные черные волосы, блестящие на свету, были тщательно зачесаны на левую сторону его квадратной головы. Он представился как Давид Ребибо и сказал, что является одним из последних оставшихся в живых марокканских евреев и что его семья владеет виллой «Андалусия» уже более ста лет. Я спросил хозяина дома, не помнит ли он моего деда.

— Разве можно забыть такого человека? — быстро ответил он. — Это было очень давно, во времена моей молодости. Но мы, бывало, сиживали вместе на балконе, и он рассказывал мне о своих странствиях.

Господин Ребибо повел меня в главное здание виллы. Проходя под навесом из вьющейся глицинии, я рассмотрел, насколько великолепным был фасад этого здания. Два этажа соединяла резная винтовая лестница, которая поднималась от патио перед домом. Куда бы я ни посмотрел, всюду были цветы и папоротники, высаженные в терракотовые горшки.

Меня пригласили войти. Комнаты были небольшие, но хорошо обставленные. Высокие зеркала зрительно увеличивали помещения, на стенах висели картины — несколько индийских, а остальные европейские и китайские. На всех подоконниках и столиках стояли орхидеи. Я разволновался: шутка ли оказаться в доме, в котором много лет прожил твой дед. Я внимательно рассматривал детали, которые наверняка ценил его дотошный взгляд: карнизы, розетки на потолках, бра на стенах спальни, узорчатые бронзовые ручки дверей.

Но в моей радости был и оттенок грусти, поскольку дед жил здесь, ожидая смерти, тоскуя по своей любимой Бобо.

Мы вернулись в патио и сели за стол из кованого железа, в небе довольно ярко светило зимнее солнце. Хозяин дома коснулся рукой своих блестящих волос, возможно сомневаясь в прочности краски.

— Ваш дед сидел здесь по утрам. Здесь он читал и писал письма. Он всегда пользовался чернильной авторучкой и тонкой лощеной бумагой.

Я вынул пачку писем.

— Вот некоторые из них.

Господин Ребибо наклонился и взглянул на письма.

— Это его рука, — тихо сказал он. — Посмотрите, как аккуратно. Он был самый добросовестный человек из всех, кого я когда-либо встречал.

Со второго этажа спустилась горничная в платке, завязанном на затылке. Она поставила на стол серебряный поднос с чаем.

— Скажите, а моего деда кто-нибудь посещал?

Хозяин налил чай в фарфоровую чашку и подвинул ее ко мне.

— О, да. И очень важные люди. Он знал покойного короля и его отца. И, конечно, я помню, как сюда приезжали вы с вашими сестрами. Вы тогда были еще очень маленьким. Ваш отец привез вас.

Я помешивал чай и вдыхал вместе с паром его аромат.

— Когда я впервые встретил вашего отца, он только-только прибыл из Аравии, где гостил у короля Ибн Сауда. Он сидел тогда на том же самом месте, где сидите сейчас вы. Я ясно помню это.

Господин Ребибо подозвал к себе старую овчарку.

— Он рассказал мне историю, которая до сих пор жива в моей памяти.

Я спросил, о чем была эта история.

— Вашего отца пригласили во дворец в Мекке. Но он забыл захватить с собой подарок. Неожиданно для себя он оказался в тронном зале перед старым королем. Он низко поклонился, поцеловал правую руку Ибн Сауда и сказал: «Ваше величество, мне хотелось бы преподнести вам подарок. Вот он перед вами. Это — я. Я отдаю вам себя в услужение до конца моих дней». Ибн Сауд взглянул на него сверху вниз и ответил: «Я благодарю вас за прекрасный подарок и возвращаю его, то есть вас, обратно. А теперь подойдите, сядьте здесь, и мы поговорим».

Хозяин дома рассмеялся, глотнул чаю и рассмеялся вновь.

— Вы не можете себе представить, как мы грустили после того, как произошел тот несчастный случай. Ваш дедушка только что спустился с холма из кафе «Франс», куда он ходил каждое утро. Он подошел к двери и стал вынимать ключ, когда грузовик дал задний ход. Бедняга потерял сознание от удара.

— Вы видели, как это случилось?

— Нет, в тот день я отсутствовал. Когда я вернулся, ваш дед уже умер.

Некоторое время мы сидели молча. Вьющаяся вокруг двери виллы глициния ожила от движущихся теней и птичьего пения.

— Ну, а теперь, — сказал хозяин торжественно, — я передам вам то, за чем вы приехали. Я удивлен, что никто из вашей семьи до сих пор не приехал сюда, чтобы забрать их.

— Забрать что? — спросил я смущенно.

— Дневники вашего деда, конечно.

Глава 11

Ценность жилья в его жильцах.

Дневники лежали у меня на коленях, а я сидел в автобусе, который громыхал в направлении Шафшавана. Дневников было два — две тетради в красных выцветших переплетах, страницы исписаны темно-синими чернилами легко узнаваемым почерком моего деда. В автобусе слишком трясло, чтобы читать, поэтому я смотрел в окно. Виды северного Марокко медленно проплывали мимо — небольшие поля с кактусами и овцами, старцы верхом на ослах, апельсиновые рощи, фермы и прозрачные зимние ручьи.

Когда дневной свет поблек и начало смеркаться, я увидел Шафшаван. Городок раскинулся по склонам холма, скалистый и суровый, как конец света. Предгорья Рифа нависали над ним темным занавесом. Стены домов в городе были белыми, а крыши — цвета красной терракоты. Ничего подобного я нигде в Марокко больше не встречал. Один человек в автобусе сказал, что город был основан мусульманскими беженцами из Андалусии пять веков назад.

Я снял комнату в мрачной маленькой гостинице в одном из закоулков медины, привлеченный названием заведения — отель «Парадиз». Сумерки принесли неожиданную прохладу. На улицах было полно народу, причем все поголовно закутаны в шерстяные джеллабы.Я вытащил открытку Пита и показал ее первому встречному мальчишке, ткнув в адрес, написанный снизу. Мальчик кивнул головой. Он повел меня по крутым лестницам и узким переулкам с побеленными домами, где запах жареного мяса смешивался с ароматом цветов жасмина. Через пятнадцать минут мальчик остановился. Он показал на открытку, а потом на низкий вход с побитой временем деревянной дверью. Я дал ему монетку, и он скрылся в сутолоке толпы. Я засомневался, действительно ли в этом месте мой техасец нашел свою настоящую любовь. Я громко постучал. За дверью послышалось движение. Похоже было, что подошел кто-то старый и усталый. Отодвинулась задвижка, и заскрипели несмазанные дверные петли.

В дверях стоял пожилой бородатый мужчина в чалме, правая часть его лица была освещена огарком свечи. Из темноты за его спиной несло тухлой рыбой. Я искренне надеялся, что попал не по адресу.

— Питер Вильямс? — спросил я.

Старик замер. Я снова повторил имя.

— Нам,да, — сказал он по-арабски. — Bienvenue,добро пожаловать.

Запах рыбы становился все сильнее по мере того, как я углублялся внутрь. Стены выглядели настолько закопченными, словно совсем недавно здесь случился пожар. Послышалось пение, причем где-то совсем близко — мужской голос, звучавший гипнотизирующе на фоне теней. Бородач толкнул дверь. Она не поддалась. Он толкнул снова. В замке повернулся ключ, и дверь открылась внутрь.

За дверью, поджав под себя ноги, сидели семеро мужчин. Они нараспев читали стихи Корана. Единственным источником света была свеча, стоявшая в центре. Определить размер комнаты было трудно, поскольку в ней было очень темно. Когда я вошел, никто не поднял головы. Все были погружены в свой собственный мир. Я осмотрел их лица. Здесь были люди всех возрастов: от стариков до юношей.

Я присел на корточки в ожидании сам не знаю чего. Пожалуй, разумнее мне было бы отсюда выйти, если бы я только знал, как это сделать. Окликнуть американца по имени было невозможно, поскольку это нарушило бы глубокую сосредоточенность этих людей. Поэтому я сел и стал ждать.

Прошел час, и молитва наконец закончилась. Шестеро мужчин ушли, а последний, седьмой, внимательно смотрел на меня сквозь окружавшие нас сумерки. Он был худой и сутулый.

— Пит? — спросил я тихо.