Все семь волн

Всего самого доброго!

Лео

Глава шестнадцатая

Через пять дней

Тема:Расставание с Памелой

Доброе утро, дорогая Эмми!

Привет Средиземноморью с Хохляйтнергассе, 17–15! Я вернулся. Я есть. Я — опять я. Я сижу перед своим ноутбуком на террасе. За спиной у меня — типичное убогое холостяцкое жилище, только что покинутое женщиной.

Вчера я говорил с ней по телефону. Она благополучно добралась до дома. В Бостоне дождь. Странно, что мы уже опять можем говорить друг с другом. Правда, довольно скованно, периодически глотая комок в пересохшем горле, давясь рвущимися наружу эмоциями, скрипя зубами, но все-таки можем. А всего неделю назад нам удался головокружительный номер — одновременно бросить друг друга без предупреждения, без объяснения причин. Я начал: «Памела, мне кажется, это будет лучше для нас обоих…» Памела закончила: «Расстаться. Ты прав!»

Мы ничего друг другу не должны, мы оба потерпели крах, провалились по полной программе, элегантно, виртуозно, «синхронно», набрав максимальное количество штрафных очков. Мы аккуратно разложили перед собой свои разочарования, потом свалили их в одну кучу и честно поделили между собой. Каждый взял свою половину. Вот так мы расстались. На прощание мы обнялись, поцеловались и похлопали друг друга по плечу. Молча выразив при этом друг другу «искренние соболезнования». Мы оба плакали, тронутые слезами друг друга. Это была настоящая сцена погребения — как будто мы оба похоронили нашу общую родственницу. Мы просто по-разному называли ее. Памела называла ее доверием, а я — иллюзией.

(Продолжение следует. Я пока отправляю написанное и иду делать себе кофе. До скорого!)

Через десять секунд

Тема:Сообщение об отъезде адресата

В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ Я В ОТПУСКЕ И НЕ СМОГУ ПОЛУЧАТЬ ПОЧТУ ДО 23 ИЮЛЯ.

С ЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ,

ЭММИ РОТНЕР

Через тридцать минут

RE:

Я ожидал этого, Эмми. И наверное, так даже лучше! Я ведь даже не знаю, хочешь ли ты все это выслушивать. А так я узнаю это самое раннее через полторы недели. Поэтому я могу теперь, не стесняясь, продолжить свои излияния, дорогая моя. Памела была первой женщиной, которая не напоминала мне тебя, которую я не сравнивал с тобой, в которой не было ничего от тебя, моего виртуального желанного образа, и которая меня тем не менее привлекала. Я увидел ее и понял, что должен в нее влюбиться. Это было ложное заключение, ошибочное решение — это «должен», этот план, это намерение и мои лихорадочные усилия реализовать его. Я был одержим мыслью полюбить ее. Я растворился в этой мысли. Я до последнего момента делал для этого все, что мог. Не делал только одного: я никогда не задавался вопросом, люблю ли я ее. Было три стадии моих отношений с Памелой. Четыре месяца в Бостоне — это было мое лучшее время с ней, МОЕ время с ней, мне дорог каждый день каждого из этих четырех месяцев. Когда я прошлым летом вернулся из Америки домой, появилась ты. Опять ты, все еще ТЫ! Мои шкафы, набитые чувствами. Как я был наивен, думая, что они исчезнут сами по себе! Ты очень быстро напомнила мне, что не может быть конца без начала. Мы встретились. Я увидел тебя. УВИДЕЛ ТЕБЯ! Что я должен был тебе тогда сказать? Что я должен сказать обо всем этом сейчас? Я как раз переживал вторую стадию своих отношений с Памелой — любовь на расстоянии, прерываемую волнующими экспедициями в неизведанное и наплывами мощной тоски по нормальной, постоянной жизни вдвоем, с походами по магазинам и вытряхиванием пылесборника пылесоса. Как я коротал время ожидания своего будущего? С тобой, Эмми. Где я обитал бесплотной тенью? Рядом с тобой, Эмми. С кем я тайно жил в глубине моей души? С тобой, Эмми. Все с тобой. И мои самые прекрасные фантазии теперь имели еще и конкретное лицо. Твое лицо. А потом приехала Памела и осталась. Стадия третья. Я переключил тумблер в голове: Эмми off — Памела on. Жуть!.. Полная концентрация на «женщине всей жизни», на избранной, которую нужно было любить. Прикладная иллюзия «всего». Ты навела меня на эту идею своим «разумным партнерством». Я решил, что смогу добиться в этом деле лучших результатов, чем вы с Бернардом. А может, я просто хотел «доказать» это тебе. Я изо всех сил старался сделать Памелу счастливой. Сначала ей это льстило, она чувствовала себя хорошо и спокойно. Мне самому это тоже было на пользу, это был ловкий отвлекающий маневр, своего рода трудотерапия. Только не прислушиваться к себе, только не слишком увлекаться общением с Эмми! Каждый согретый душевным теплом мейл к тебе, каждую проникновенную мысль о тебе я должен был тут же «искупить», загладить каким-нибудь проявлением своих чувств к Памеле. Тем самым я успокаивал свою совесть. Но Памела недолго заблуждалась относительно моих бесчисленных жестов любви. Вскоре она как-то растерялась, сникла, поняла, что переоценила свои силы и возможности, стала чувствовать себя как в клетке. Ей захотелось свободы, независимости, пристанища, дающего преимущество игры на своем поле. Такую возможность ей давал только Бостон. Я видел в этом единственный шанс реализовать свою иллюзию. Ты, наверное, помнишь мои мейлы. Наш пробно-испытательный совместный отпуск прошел довольно гладко, и я возомнил, что готов начать с ней новую жизнь на Восточном побережье США. Мы собирались уехать туда в начале следующего года, все уже было спланировано, вопросы работы и жилья решены. И тут я… Да, и тут я рассказал ей о тебе, Эмми.

Приятного отдыха на пляже!

Лео

Через восемь часов

RE:

Почему ты решил рассказать ей обо мне?

Кстати, привет! Ты что, всерьез решил, что я предоставлю тебе возможность целую неделю спокойно, без моих комментариев, предаваться мелодраматическим штудиям по поводу твоих стадий с «Пэм», чтобы у тебя после этого опять кончился кислород и ты завис на несколько месяцев? Кстати, о кислороде: я сейчас нахожусь в милейшем интерьере одного интернет-кафе площадью в три квадратных метра. Окрашенные в черный цвет стены, интимный полумрак, живительные звуки Death Metal — оазис для вдоль и поперек продырявленных пирсингом преемников хорватского движения No Future, славное заведение, в котором некурящий за пять минут потребляет никотина больше, чем среднестатистический заядлый курильщик за час. Поэтому твои реминисценции на тему «Пэм» кажутся мне в моем состоянии — в гуще облаков дыма этого притона юных нигилистов — особенно причудливыми.

Ну давай, не стесняйся, продолжай! Почему ты решил рассказать ей обо мне? Что было потом? И что будет теперь? В следующий раз я загляну в эту прелестную интернет-кабину как-нибудь после обеда, через денек-другой, и надеюсь, что уже смогу получить следующую порцию твоих мемуаров, если, конечно, у меня еще что-то останется от легких после такой ингаляции.

Чмоки.

Эмми

P. S.(в классическом стиле): Я рада нашей предстоящей встрече!

Через день

Тема:Точка соприкосновения

Дорогая Эмми!

Приятно лишний раз убедиться, что ты свято хранишь верность своему репертуару. Хорватский морской воздух и дух древних могил явно пошли на пользу твоей врожденной деликатности.

1. Почему я решил рассказать Пэм, то есть Памеле, о тебе? Я должен был это сделать. Есть один момент, который не позволял мне поступить иначе. Некая точка. ТВОЯ точка, Эмми! Которую я однажды описал следующим образом: «На ладони моей левой руки, приблизительно посредине, там, где линия жизни, пересеченная толстыми складками-излучинами, уходит в сторону артерии, находится одна точка». Это то место, в котором ты во время нашей второй встречи случайно прикоснулась ко мне. Оно навсегда осталось ультимативной чувствительной точкой, заведующей моим восприятием Эмми. Через несколько месяцев, во время нашей пятиминутной встречи, накануне приезда Памелы, ты вручила мне свой «памятный подарок», свой «сувенир». Интересно, ты тогда осознавала значимость этого жеста? Предчувствовала его последствия? «Чччч! — прошептала ты. — Ничего не говори, Лео! Ни слова!» Ты взяла мою левую ладонь, поднесла к своим губам и поцеловала нашу точку соприкосновения. Потом нежно провела по ней большим пальцем, сказала на прощание: «Пока, Лео! Счастливо! Не забывай меня!» — и дверь закрылась. Я потом сотни раз проигрывал в голове эту сцену, тысячу раз мысленно ощущал твой поцелуй на своей ладони. Поскольку я не обладаю завидной способностью описывать разные степени своего сексуального возбуждения, я, с твоего позволения, обойду молчанием эту часть связанных с тобой переживаний. Во всяком случае, я уже не способен был на близость с Памелой без отрыва от твоей точки, от мыслей о тебе, без чувств, связанных с тобой, Эмми. И вся моя хваленая теория самообмана полетела к черту. Ты еще помнишь мои слова: «Мои чувства к ней ничего не теряют из-за моих чувств к тебе. Они не имеют друг к другу никакого отношения. Они не составляют друг другу конкуренции»? Чушь! Фантазия, оторванная от действительности, опровергнутая одной-единственной крохотной точкой. Долгое время я не осознавал, что моя левая рука все больше и больше старается оградить себя от прикосновений к Памеле, не хотел замечать, с каким упорством она обходит ее стороной, как ревностно оберегает свою тайну, пряча ее в кулаке. Памела, похоже, в конце концов заметила это. В один прекрасный вечер он схватила мою левую руку, сжатую в кулак, и принялась разгибать пальцы, обратив все это в игру, наигранно смеясь. Она прилагала все больше усилий, придавив коленом мое предплечье. Я сначала сопротивлялся, но потом вдруг подумал, что все равно невозможно вечно скрывать наше с тобой большое «целое», спрятав его в ладони. Я резко вырвал руку и, разжав кулак, протянул ей открытую ладонь. «На, пожалуйста! Любуйся! Теперь ты довольна?» — сказал я ей почти со злостью. На душе у меня было паршиво. Я чувствовал себя обманутым, преданным, униженным. Памела растерялась и испугалась, спросила, что она такого сказала или сделала. Я ограничился тем, что просто извинился. Она не имела ни малейшего представления за что. После этого мне не оставалось ничего другого, как рассказать ей все. Сначала мне, собственно, просто захотелось произнести твое имя и прислушаться к своим ощущениям. В качестве повода я использовал эту легенду о несгибаемости седьмой волны и сообщил, что мне ее недавно рассказала «Эмми, одна хорошая знакомая». Памела сразу же насторожилась и спросила: «Эмми? А кто она? Откуда ты ее знаешь?» Тут во мне открылся какой-то шлюз, и все наши с тобой тайны хлынули наружу. Я говорил почти час. Все это, как в кино, получилось своего рода иллюстрацией к истории о тяжело вздымающейся, пенящейся, разрушительной седьмой волне, как ты ее тогда описала. Волна, вырвавшаяся на волю, чтобы все изменить, чтобы ничего не осталось по-прежнему. Волна, после которой — все уже по-другому.