Первые ступени

В ночь на 19 августа началась посадка «пассажиров». Закреплены на свои места клетки с мышами, крысами, колбочки и пробирочки с мухами, растениями и другими «объектами исследования». С приключениями установлен, наконец, и так называемый фотоэмульсионный блок для исследования космических частиц, разработанный известным физиком Лидией Васильевной Курносовой. Еще в монтажном корпусе Лидия Васильевна совершенно безмятежно заявила, что если ее блок установить сейчас, а не перед стартом, то он либо здесь же, в монтажном корпусе, либо несколько позже, на старте, может взорваться. Конечно, есть небольшая вероятность того, что взрыв не произойдет, но все равно будет плохо (заметим, что размещался этот блок в почти недоступном месте аппарата, и установка его никогда не планировалась перед стартом).

Эта железная женская логика была оценена сначала взрывом гомерического хохота, затем изрядным приступом нашей коллективной ярости и, наконец… Наконец, пришлось устанавливать строптивый блок прямо на стартовой позиции, а это, понятно, было далеко не просто.

Но вот все на месте, до старта остается 60 минут, но из них только 30 — наших. Оплошность Лидии Васильевны выбила нас несколько из графика подготовки. К счастью, таких случаев было очень мало. Строгий расчет, обоснованность, четкость, нетерпимость к промахам — вот что воспитывал у всех своих помощников Сергей Павлович. Он не терпел ошибок. Его сознание, казалось, ни на минуту не допускало того, что в таком большом и сложном деле кто-то может что-то упустить, что-то просмотреть. В гневе он был, прямо скажем, резковат. Трудно найти человека, который мог бы устоять перед его «разносом». В таких случаях не знал пощады никто, не существовали никакие авторитеты, не учитывались никакие прошлые заслуги.

Обычно больше, чем кому-нибудь, доставалось ведущим конструкторам, которые обязаны все знать, все видеть и за все отвечать, а я после запуска второго спутника был как раз назначен ведущим конструктором, так что за «широкую спину» Михаила Степановича «прятаться» не приходилось.

Впрочем, Королев всегда был справедлив, не злопамятен. Через час после «смертельного» разгона и чуть ли не увольнения провинившегося он мог по-деловому обсуждать и решать все вопросы.

Сергею Павловичу доложено о завершении всех работ внутри спускаемого аппарата и о готовности к закрытию люка. По очереди заглядываем через иллюминатор в кабину. Стрелка и Белка посматривают на нас, взволнованно крутят головами. Вместо прощанья постукиваем пальцами по стеклу и закрываем люк. Можно спускаться вниз. По уже установившемуся плану за тридцать минут все люди, не занятые в предпусковых операциях, покидают стартовую площадку. При всех прежних пусках Константин Дмитриевич, Борис Ефимович и Аркадий Ильич обычно уезжали на измерительный пункт и оттуда наблюдали старт. Сергей Павлович же всегда был в подземном пункте управления. Как-то полушутя, полусерьезно он сказал, что, сколько ракет ни пускал, ни разу не видал, как они улетают.

Но на этот раз не хочется уезжать от ракеты, от наших космических пассажиров, оставшихся там, наверху, на сорокаметровой высоте.

Сегодня хотелось посмотреть, и даже не столько посмотреть, сколько почувствовать старт ракеты с места, откуда до последней секунды люди имеют с ней связь, управляют ею. Подойдя к Сергею Павловичу, я попросил у него разрешения остаться в пункте управления. Он разрешил.

Спустившись по неширокой бетонной лестнице и пройдя по коридору, заглядываю в пультовую. Там внешне спокойные операторы: им не положено переживать и поддаваться эмоциям, они должны строго выполнять свои обязанности. Переживания оставались нам, уже освободившимся и перешедшим в разряд «зрителей».

По стенам подземного бетонного коридора стоят ребята из стартовой команды. Проход посредине свободен. Сейчас, как обычно, появится Сергей Павлович.

Он проходит быстро к пультовой. Закрывается тяжелая массивная дверь. И тут же команда:

— Минутная готовность!

Я протискиваюсь в соседнюю комнатку.

Последние команды: «Пуск!», «Дренаж!»

Короткие доклады операторов. Наконец: «Зажигание!» И тут же быстро: «Подъем!»

Гаснут транспаранты на пультах. Голос хронометриста отсчитывает секунды.

Взлет прошел нормально. Ракета вышла на траекторию. Следуют доклады телеметристов о разделении ступеней, о работе двигателей. Слышу: «Прошло выключение двигателей последней ступени». И наконец долгожданное: «Есть отделение корабля». (Отделение корабля от ракеты-носителя происходило при наборе заданной высоты и скорости почти сразу после выключения двигателей последней ступени.)

Все прошло вовремя.

Оказалось, что, находясь здесь, чувствуешь все перипетии пуска сильнее и острее, нежели с наблюдательного пункта. Там все видишь, но о многом только догадываешься; тут же наоборот: ничего не видишь, но все знаешь, знаешь по мгновенным докладам операторов всех служб. Я никогда не думал, что это так тяжело — знать, не видя происходящего своими глазами.

Больше на пункте управления делать нечего. Члены Государственной комиссии, Сергей Павлович, его заместитель Леонид Александрович, всегда вместе с ним проводивший все пуски ракет, — все поднимаются наверх, садятся в машины, поданные почти к самому выходу, и уезжают на пункт связи, куда теперь будет стекаться вся дальнейшая информация о полете. Мне удается втиснуться в одну из машин, и через пять минут мы уже на пункте.

Вскоре начинает поступать информация с измерительных постов, расположенных по трассе полета: вести предварительные, но добрые: все три ракетные ступени сработали четко, корабль на орбите, и она очень близка к расчетной.

Все системы корабля работают нормально, Стрелка и Белка перенесли перегрузки вполне удовлетворительно. Телевизионные кадры показывали, что они себя совсем неплохо чувствуют в невесомости. Видно было, что лапы собачонок не всегда касаются пола, но это их, кажется, не смущает. Много удовольствия доставила всем Белка, которая, глядя через отгораживающую ее от Стрелки сетку, вдруг принялась ожесточенно лаять! Вот когда пожалели мы, что в кабине не были установлены микрофоны, получился бы неплохой «репортаж из космоса»!

Еще два витка будут проходить через зоны видимости наземных командно-измерительных пунктов, а потом корабль уйдет за пределы их досягаемости.

Но и на этих «невидимых» для нас витках корабль будет подчинен разуму людей, заложивших свою волю, свой расчет в программу бортовых электронных устройств.

По программе полет должен был продолжаться сутки, а приземление планировалось километрах в трехстах восточнее города Орска.

Теперь оставалось одно — ждать. Ожидание всегда томительно. Все, конечно, должно произойти так, как предусмотрено. Так должно быть. Однако насколько было бы легче, если б имелась хоть какая-нибудь статистика подобных ситуаций: вот, мол, 25 раз было хорошо, так почему же в 26-й будет плохо? Но тут — первый раз, и никакой статистики, и не на что опереться, нет авторитета, который бы сказал: «Я своим опытом гарантирую!» А все взаимные успокоения сейчас имеют одинаково небольшую весомость.

Проходят сутки, начинается последний виток. Менее терпеливые подтягиваются к пункту связи. Народу собралось довольно много, поместиться в здание все не могли, и только крайне необходимые Сергею Павловичу специалисты имели возможность пользоваться оперативной информацией. Однако эти «секретные» сведения дольше двух-трех минут не держались: кто-нибудь из счастливчиков тотчас же выскакивал на улицу, и по его лицу и коротким фразам все сразу же узнавали, как идет полет.

Безотказность аппаратуры в полете вселяла уверенность, что и завершение его будет благополучным (хотя опять же — где статистика?).

На пункте связи многие держат в руках записные книжечки, где, наверное, записаны минуты и секунды исполнения очередных команд на спуске, и хотя корабль сейчас за радиогоризонтом и связи с ним нет, все смотрят в свои записи и мысленно представляют, что сейчас происходит на борту.