Страница 6 из 11
Мне все это надоело, и я послала их всех подальше, после чего собрала вещи и съехала в ту самую теткину квартиру.
Это было два года назад, с тех пор я понятия не имею, как там мои родственнички поживают. Не знаю и знать не хочу, потому что брат на прощанье обозвал меня такими словами, что даже его жена вздрогнула и прижала к себе детей.
«Зря я тебя родила, – вторила ему мать, – и отец из-за тебя умер…»
Вот так вот. Ну что ж, я посчитала, что никто никому ничего не должен, и выбросила их всех из головы.
Обстановка в квартире у тетки была бедновата, сама квартира давно требовала ремонта. Когда у меня дошли до этого руки, я для начала разобрала все шкафы и кладовку. На антресолях в самом дальнем углу нашла коробку со старыми фотографиями и еще какие-то бумажки. На пожелтевших от времени листках были записи, сделанные наклонным почерком, принятым в старину.
…Маленькая косматая лошаденка вылетела из высокого ковыля, морда ее была покрыта розовой пеной, зубы оскалены, бока ходили ходуном. Верхом на ней сидел без седла, обхватив бока кривыми ногами, одноглазый раб-меркит по имени Вогуз. Он тоже тяжело дышал, единственный глаз был выпучен от страха.
– Госпожа! – выпалил, свесившись с лошади. – Беда, госпожа, беда! Надо уходить!
– Говори толком, – проговорила госпожа Оулэн, неодобрительно взглянув на раба. – Говори толком, что стряслось! И говори с госпожой как подобает!
– Люди Таргултая! – выпалил меркит и кубарем скатился с лошади, подбежал к госпоже Оулэн, низко склонился перед нею, снизу сверкнул бешеным глазом и повторил: – Беда, знатная госпожа! Люди Таргултая, знатная госпожа!
– Собираться, быстро! – приказала госпожа Оулэн и огляделась. – Где господин Тимуджен?
Служанки засуетились, разбирая юрту, торопливо складывая нехитрые пожитки, увязывая их в тугие тюки, укладывая в седельные сумки. Они уже привыкли то и дело срываться с места, менять стоянку порой посреди ночи.
Вот уже несколько месяцев госпожа Оулэн с детьми и немногими слугами кочевала по степи, скрываясь от людей нового вождя Таргултая, родича покойного мужа.
Года еще не прошло с тех пор, как ее супруг Есугей-багатур правил необозримыми землями от Онона до Керулена. Стада его были неисчислимы, под его знаменем из шкуры белого яка собиралось два тумена – двадцать тысяч воинов. Вожди сильных и многолюдных монгольских родов были с ним в дружбе. И она, Оулэн, старшая жена вождя, мать его первенца, не знала ни в чем недостатка. Богатая юрта, верные слуги, дорогая утварь – все было у нее. Целый сундук золотых украшений везли ее люди на спине белой кобылицы.
И все это рухнуло в один день.
Есугей-багатур поехал сватать своего девятилетнего сына, своего первенца Тимуджена. Он присмотрел ему невесту, десятилетнюю девочку из знатного хунгаритского рода, оставил Тимуджена в семье невесты, чтобы будущие муж и жена пригляделись друг к другу, и поехал домой, в родной улус. В пути Есугей остановился на стоянке татар, и там его отравили. Он вернулся в свой улус тяжелобольным, проболел несколько дней и умер.
Узнав о смерти отца, Тимуджен покинул стоянку хунгаритов и помчался домой. Его мать, госпожа Оулэн, собрала старейшин племен, чтобы потребовать от них присяги юному хану. Но старейшины переговорили между собой, и старший из них, Кучулук, вышел вперед, поклонился овдовевшей ханше и проговорил:
– Даже самые глубокие колодцы высыхают, даже самые твердые камни рассыпаются, даже самые полноводные реки мелеют, почему мы должны оставаться верными тебе и твоему сыну? Тимуджен – еще ребенок. Много лет пройдет, прежде чем он станет воином и вождем. Мы не можем ждать так долго. Мы уйдем к Таргултаю. Он – родич твоего мужа, славный воин, ему сопутствует удача, и нам она будет сопутствовать под его знаменем!
Госпожа Оулэн хотела достойно ответить старейшинам, хотела сказать, что ее сын Тимуджен уже сейчас настоящий воин и настоящий вождь и что придет время, когда он воздаст каждому и за верность, и за предательство, и за трусость, и за мужество, но отвечать было уже некому: старейшины умчались в улус Таргултая, оставив позади только пыль из-под копыт, да ячий навоз, да нескольких верных слуг, да восемь лошадей. Да еще – знамя покойного Есугей-багатура, знамя из шкуры белого яка с девятью хвостами по числу монгольских родов, которые шли в бой под этим знаменем. Знамя, на котором был вышит черный ворон, предок Есугей-багатура…
– Собираться, быстро! – повторила госпожа Оулэн и схватила за повод рослую кобылицу с белым пятном на лбу.
Но не успела она подняться в седло – с четырех сторон от юрты поднялась пыль, и в клубах этой пыли появились мрачные воины в медных шлемах и кожаных безрукавках.
Десять воинов на небольших косматых степных конях.
Старая служанка охнула, выронила узел с посудой. Медный котел загремел, покатился под ноги лошади. Лошадь пугливо скосила карий глаз, переступила мохнатыми ногами.
– Где твой волчонок? – выкрикнул старший отряда, натянув повод и озираясь по сторонам. – Где Тимуджен, твой первенец? Наш владыка великий воин Таргултай велел привезти его в свою ставку. Он хочет увидеть этого волчонка…
– Здесь нет моего сына! – гордо ответила госпожа Оулэн. – Можете обыскать мою стоянку.
– И обыщем, – ответил десятник, взглянув исподлобья. – Если понадобится, каждый тюк перероем!
– Вот он! – раздался голос из-за юрты, и приземистый ойрат с длинными висячими усами выволок упирающегося мальчишку в рваном кожухе. – Вот пащенок!
– Я – сын Есугей-багатура! – проговорил Тимуджен, пытаясь приосаниться. – Я – ваш законный вождь! Вы должны служить мне, или вас постигнет страшная месть!
– В колодку щенка! – распорядился десятник и добавил: – Скорее небо обрушится на землю, скорее Онон и Керулен потекут вспять, в далекие снежные горы, чем исполнится угроза десятилетнего мальчишки!
Воины надели на шею Тимуджена две широкие доски с круглым отверстием, туго связали их веревками. Теперь мальчик не мог ни есть, ни пить без посторонней помощи, не мог даже согнать назойливую муху со своего лица. Старший отряда привязал конец веревки к луке своего седла. Госпожу Оулэн и ее слуг связали, скудные пожитки ханской вдовы погрузили на телегу, и отряд двинулся в обратный путь, в ставку Таргултая.
Тимуджен уже несколько часов бежал за лошадью десятника. Мухи облепили его лицо, но он не мог их согнать. Голод мучил его, и жажда его томила, и болели ноги, сбитые на ухабистой дороге, но он молчал, только скрипел иногда зубами да с ненавистью поглядывал на своего мучителя. Тот неспешно трясся на лошади и напевал вполголоса унылую дорожную песню. Скоро сон сморил воина, и тот ехал с закрытыми глазами, свесив голову на грудь.
Веревка, которой Тимуджен был привязан к седлу, понемногу перетиралась о жесткую дубленую кожу. Дорога пошла по краю глубокого оврага, и в самом крутом месте Тимуджен неожиданно прыгнул в сторону, разорвал веревку и скатился по склону на дно оврага, где темнело неглубокое озерцо.
Десятник проснулся, закричал, остановил своих людей. Все бросились на поиски беглеца.
Тимуджен с колодкой на шее влез в ледяную воду озера и затих, настороженно поглядывая по сторонам.
Воины Таргултая спустились в овраг, подошли к берегу озера. Мальчик погрузился в темную илистую воду, оставив снаружи только ноздри, и затих. Шаги прозвучали совсем близко.
Ледяной холод пронзил тело Тимуджена, но он только крепче сжал зубы, ни одним звуком не выдав себя.
– Его нигде нет! – крикнул незнакомый голос. – Должно быть, щенок утонул!
– Туда ему и дорога! – отозвался десятник. – Так и доложим господину Таргултаю…