Страница 12 из 67
Наконец в нем вспыхнула злость, он решил выяснить отношения с Росавой и направился к ней. Она взглянула на него, поняла его намерение и тотчас ухватила Ярия за локоть:
– Пойдем поиграем в ручеек.
Этого Мстислав вынести не мог. Круто повернулся и ушел домой. В нем все кипело, клокотало, он не мог найти себе места и, обессиленный, ничком бросился на кровать. Хотелось плакать, выть, кричать, – все что угодно, лишь бы забыть про Росаву, про жестокую обиду, которую она нанесла ему. Хотел и не мог, удрученный и подавленный.
На другой день пришел Ярий. Спросил:
– Что с тобой? Почему вчера ушел с луга?
Мстислав боялся поднять на него глаза, понимая, что по ним он сразу поймет его состояние, как оскорблено его самолюбие, как кипит злоба против него, недавнего друга, а теперь самого ненавистного человека, и он глухо ответил:
– Не знаю.
– Заболел?
– Да... Что-то нехорошо...
Тот потоптался, участливо осведомился:
– Сегодня на луга не пойдешь?
– Нет.
Ушел. Мстислав лежал и вспоминал первый вечер после плавания на плоту, когда повстречал Росаву, какой она необыкновенной ему показалась, перебирал в памяти встречи, ее поведение и негодовал, как она могла так легко и просто играть чувствами.
На следующий день был молчалив и как мог избегал встреч с Ярием. Он это чувствовал, но, узнав про его размолвку с Росавой, воспринял как желание побыть одному и только глядел на него сочувственно и понимающе.
Два вечера Мстислав не ходил на луга. Думал забыться в книгах. Взял самую интересную – «Александрию», про походы Александра Македонского, переведенную с греческого. Но мысли путались, строчки сливались, и на страницах возникало лицо Росавы, такое близкое и родное, и он начинал разговаривать с ней. Росава, говорил он, моя Росава, вот ты так поступила со мной, очень жестоко поступила, и я за это ненавижу тебя и не знаю, что бы сделал с тобой. Но, Росава... я люблю тебя. И скажи мне только одно слово, и я забуду все. Понимаешь, Росава, все, все... И мы будем вместе. И тогда отправимся с тобой на Волхов, возьмем лодку и поплывем. Ты наденешь свое серенькое платьице, то самое, в котором я увидел тебя после возвращения из Ладоги, в нем ты такая легкая, воздушная. Мы сядем в лодку и будем плыть молча, пусть говорят за нас наши взгляды... И он так ярко представлял всю картину плавания по Волхову, что готов был поверить, будто она состоялась на самом деле.
Потом встряхивался, проклинал свою слабость, начинал читать, но строчка наползала на строчку, и снова появлялось лицо Росавы.
Это было какое-то наваждение. Мстислав бросал книгу и шел бродить по Новгороду, но непослушные ноги возвращали его на луга, где была она, Росава. Он видел ее в кругу молодежи – то с Ярием, то с другими ребятами, и порывался подойти, и боялся попасться ей на глаза.
На третий вечер Ярий стал уговаривать Мстислава пойти на гуляние. Ему не надо было тратить много усилий, чтобы получить его согласие. Он хотел видеть Росаву и, как всякий влюбленный, таил надежду на ответное чувство. Влюбленный надеется даже тогда, когда нет никакой надежды.
Гуляние было в самом разгаре. Кружились хороводы, парни и девушки развлекались разными играми, горели костры, слышались песни, звуки рожков, дудочек, барабанов, отовсюду разговоры, смех, веселье...
И вдруг – Росава. Она стояла полубоком к Мстиславу и наблюдала за весельем. Но, видно, почувствовав его взгляд, вздрогнула и повернулась. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза – взгляд ее холодноватый, отчужденный, – и она первой отвернулась.
Подходили парни, приглашали ее в хоровод, на игры, но она всем отказывала. Наконец Мстислав решился и встал перед ней, протянул руку, приглашая с собой. Она смерила его холодным взглядом, немного помедлила и беззвучно, одними губами произнесла: «Пойдем».
Вошли в один из хороводов. Он изредка смотрел в ее усталые, грустные глаза и не знал, что сказать, а она молчала и упорно избегала его взгляда.
Тогда он вывел ее из хоровода, и они пошли вдоль Волхова.
Шум гуляния постепенно стихал за спиной, одурманивающе пахла полынь, цеплялся репейник, а они шли и молчали.
Наконец Мстислав выдавил:
– Ну?
Она как-то обиженно:
– Что – «ну?»
– В чем дело?
– Что – «в чем дело?»
Получалось глупо, но Мстислав не мог придумать нужных слов.
Наконец нашелся:
– За что обижаешься на меня?
– Ни за что...
– Я же вижу.
– И ничего ты не видишь...
Мстислав не знал, что говорить, помолчал и нерешительно взял ее за руку, и вдруг увидел, что грудь ее часто-часто подымается, а на глаза навертываются слезы.
– Росава, – позвал он, – Росава...
Она обернулась, полными слез большими глазами смотрела на него и вдруг упала ему на грудь, и зарыдала, а он в беспамятстве гладил ее по волосам и повторял: «Росава, Росава...», а она смеялась и плакала на его груди радостными слезами. А потом спросила, стеснительно заглядывая в лицо Мстислава:
– И ты больше не будешь ухаживать за Даренкой?
– Я, за Даренкой?
– Да.
– За какой Даренкой?
– За Ярия...
Только тут Мстислав понял все.
– Росава, какие мы глупые, Росава, – говорил он, целуя ее солоноватые от слез щеки, глаза, губы, – какой я глупый, Росава, какие мы оба глупые!..
В ту ночь они до рассвета просидели на скамеечке возле какого-то дома. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Росава полностью доверилась Мстиславу и, обычно замкнутая и сдержанная, рассказала всю свою жизнь. В каком-то сражении, которых на Руси было много за последние годы, потеряла отца, мать вышла за другого, а ее отдала на воспитание тете. Тетя ее обучила многому – и шитью, и кружевоплетению и даже научила читать и писать [1], но часто попрекала, что «вырастила» и «выкормила» ее.
Однажды Росава сильно заболела, тетя уже не верила, что выздоровеет, попросила мать прийти, но та даже не ответила.
– Я поняла, что должна сама пробивать себе дорогу в жизни, – говорила она, и ее глаза сухо блестели в ночи. – Никто мне в этом не поможет, никто на всем белом свете!
– А я? – возражал ей Мстислав. – Я люблю тебя и буду твоей защитой; что бы ни случилось.
– Ты – князь! Это пока за тебя правят другие, и у тебя полная свобода. А вот пройдет какое-то время, женят тебя на княжне или заморской принцессе, и ты забудешь про меня, – говорила она, прижимаясь теснее к нему.
– Никто на Руси не может притеснить своего дитя к насильственному браку! – уверенно отвечал Мстислав. – На этот счет издан Устав великого князя Ярослава Мудрого, деда моего, не препятствовать воле юноши или девушки.
– Мало ли чего написано...
– Ты мне веришь? Нет, Росава, ни на ком я не женюсь, а только на тебе!
– А Вавула говорит, что нам никогда не быть вместе. Погуляешь и бросишь.
– Почему?
– Потому что ты княжич.
– Ну и что – княжич? Разве мало князей женятся на любимых девушках из простых семей!
– Кто, например?
– Ольга была сельской жительницей. Ее князь Игорь во время прогулок возле Пскова увидел и влюбился. А потом какой она великой княгиней стала! Мудрая управительница, каких бы побольше на Руси!.. Или Малуша, мать князя Владимира Святого!
– И что, я тоже могу стать княгиней?
– Конечно, станешь. Кто нам может помешать?
– А вот Вавула сказал...
– Вечно он недовольный ходит, этот Вавула. У него вид такой, будто все ему чего-то должны. Слова доброго от него не услышишь. А с чего у вас разговор зашел про нас с тобой? Он ухаживает за тобой?
Росава немного помялась, ответила неохотно:
– Есть немного.
– И давно?
– Давно. Года два уже. Скучно мне с ним. Говорить не о чем. Молчит он все больше.
– Ну и пусть молчит. Нам-то с тобой какое дело?
Не прошло и недели после этого разговора, как в Новгород явилось посольство во главе с боярином Яромиром. Мстислав был приглашен в гридницу, где проходил торжественный прием доверенных Владимира Мономаха.
1
Многочисленные берестяные грамоты, найденные в Новгороде, указывают на то, что грамотность не была привилегией только правящих кругов; ею владели многие ремесленники и крестьяне, и в этом Русь далеко опережала Западную Европу, где порой герцоги и графы были неграмотными.