Страница 2 из 12
Ещё одна сюжетная неизбежность – эротическая.
Имя – Линда. Психотерапевт. Прикомандирована к герою медиками следить за его состоянием на период реабилитации после комы. Обязанности свои выполняет неукоснительно.
Законы жанра диктуют герою следующее размышление:
«– А что, если она хочет заняться со мной сексом? Признаться, не отказался бы от этого. Красивая женщина с хорошей фигурой. В конце концов, оба – одинокие люди. Почему бы им не завести роман…»
Я жду следующего сигнала.
«Надо сделать всё, чтобы она осталась на ночь».
Господи, ну когда же!
…«Шагнул к ней, обнял. Она ответила страстным поцелуем. И тогда произошло то, что уже не могло не произойти.
– Я так хотел этого… – прошептал он.
– Я – тоже, – прозвучало в ответ».
Больше я к этим жанровым неизбежностям не возвращаюсь. И начинаю комментировать главный, самый интересный для меня уровень повествования в книге Харичева: политическое устройство мира в 2060-е годы.
Жизнью человечества управляет единое мировое правительство. Текущие вопросы решаются голосованием: эксперты оглашают доводы «за» и «против», голоса подаются на «мультивизоры», техника исключает подлоги, решение объявляется тотчас.
На Луне работает колония: горняки в скафандрах, луноходы в руднике – идёт добыча лунного грунта, необходимого для термоядерной энергетики землян. На Земле полный порядок: земляне единодушны в своей приверженности установившемуся общему для них всех образу жизни.
Куда делись террористы, терзавшие землян в начале Двадцать первого века? – задаю я очередной каверзный вопрос.
Исчезли. Отступил исламский экстремизм! «Хотя времени для этого потребовалось много».Но полувека хватило.
Исчезли с карты человечества старые державы-монстры. На их месте учредились мирные, культурные, хорошо управляемые зоны.
И на месте России, которая исчезла – такие самоуправляющиеся зоны… Впрочем, «красочная карта» новой Европы настолько детальна в романе Харичева, что лучше дать цитату:
«Центральная часть России сохранила северные и западные границы. На северо-западе она граничила с единой территорией, называемой Скандинавия, вобравшей в себя Финляндию, Швецию и Норвегию. Там, где прежде располагались Эстония, Латвия, Литва и Калининградская область, лежала теперь территория Балтия. Дальше располагалась Польша. Белоруссия входила теперь в состав России, граница которой на юге соприкасалась не только с Украиной, но и Северным Кавказом, вобравшим в себя Краснодарский край, Ставрополье и все национальные республики, входившие прежде в Россию. А вот на востоке граница нынешней России определялась некоторым образованием, названным Урал, и лишь за Уралом начиналась Сибирь… Прежняя страна распалась на пять частей: собственно Россия, Северный Кавказ, Урал, Сибирь и Дальний Восток. При этом Дальний Восток теперь под китайцами. Такая вот картина».
Прежде, чем моё российское самосознание успевает отреагировать на эту расчленёнку, – разворачивается обзор аналогичного устройства на других краях континента.
«Карта Европы. На месте Англии и Ирландии располагалась одна самоуправляемая территория под названием «Британия и Ирландия». Остались Германия, Франция, Испания с Португалией, Италия. На месте Бельгии, Нидерландов и Люксембурга появилась территория Бенилюкс. Дания вошла в Скандинавию, а Чехия, Словакия, Австрия, Швейцария, Венгрия образовали Центральную Европу. Вновь появилась Югославия. Сохранилась Греция. В состав Румынии вошла Молдавия…»
Последнее совсем уж неудивительно. Удивительно другое Единственная держава, сохранившая в новом мироустройстве прежние границы, – это США.
– Так это модель будущего человечества? – примериваюсь я к общеизвестной либеральной программе.
– С поправкой! – останавливает моё ехидство Харичев. – Это верно, что общество энергичного потребления – мечта человечества, наглядно осуществившаяся в США. Но обнаружилось, что земных ресурсов на такой потребительский безудерж надолго не хватит, и поэтому человечество приняло концепцию разумной достаточности, в пределах которой можно потребительствовать, сколько влезет, но не больше!
– То есть это всё-таки путь? – уже почти соглашаюсь я, – и тут картина накреняется с совсем другого боку: дело в том, что образцовую Америку (северную) подстерегает национальный дисбаланс. Выходцы с Юга, из Латинской Америки уже составляют в Соединённых Штатах большинство, выходцы из Азии, с Востока – на втором месте, а белое население отступает…
Пока я соображаю, радоваться ли мне урону нашего соперника в мировом противостоянии XX века, – аналогичный дисбаланс настигает и мою сторону: в веке XXI русские тоже отступают – на евразийском пространстве; Дальний Восток уже говорит по-китайски, Сибирь – ещё по-русски, но ареал русской культуры неостановимо сдвигается на запад. Традиционные европейские языки отступают под давлением Юга и Востока… и русский, заполняя щели, расширяет поле своего воздействия.
«Разве это не важнее целостности территории?» –ставит мне вопрос автор романа, и, честно, я не готов к решительному ответу.
Меж тем, атака на моё русское самосознание разворачивается уже на почве отечественной истории. Русские сами виноваты в крахе великого государства: начиная с Иоанна Грозного, они делали ставку не на качество жизни населения, а на удержание пространства; Пётр Великий продолжил этот пространственный самогипноз; Иосиф Сталин довёл его до последнего предела. Россия не удержала захваченного ею пространства, и хорошо, что это стало, наконец, ясно…
Значит, русский образ жизни и мысли обречён на растворение в нынешнем законопослушном мироустройстве?
Тут Игорь Харичев не то, что делает уступку, но отдает должное упрямству русской души: есть люди, которые всё ещё сопротивляются этому устройству, они не признают над собой никакого всемирного правительства с его чипами, позволяющими следить за человеком, где бы он – в пределах Вселенной – ни спрятался.
В пределах Вселенной гуманная всемирная власть оставляет таким русским упрямцам клочок земли в Подмосковье, где они могут жить по-своему, без тотального контроля. Называется этот район – по новой терминологии – депрессивным; пространство его свободно от чипов, жители – от всемирных голосований, идеалы – от комфортности, позволяющей жить, не напрягаясь, как живёт в наступившем будущем весь мир… за исключением вот этого уголка депрессивной русскости…
– Но, видать, и этот уголок обречён, как обречена оказалась Держава, тысячу лет державшаяся за своё (или за чужое?) пространство?
«Что всё-таки главное? Территория? Вера? Язык?» –выстраивает Харичев финальный баланс ценностей, обнаруживая явные признаки объективности, – но тут же демонстрирует и субъективную верность своей либеральной линии: посетив Москву после полувекового отсутствия, его герой не обнаруживает на прежнем месте Мавзолея, и это его «радует».
Меня такой вариант не радует, но это, как сказал как-то Вадим Кожинов, связано с особенностями моего воспитания.
Отвлекусь от воспитания и задам вопрос, воспользовавшись формулировкой самого Игоря Харичева:
«Что до страны, то она умерла. Но стоит ли об этом жалеть, если жизнь людей обустроена? Что важнее: жизнь людей или жизнь страны?»
Вот и посмотрим на «жизнь людей» – на то, как и чем живёт человек (в данном случае наш русский человек), обращённый наконец во всемирную веру, то есть поверивший в комфортную безопасность и разумную достаточность потребления.
Есть в этой неведомой жизни что-то узнаваемое. Герои романа «Будущее в подарок» всё время интересуются, когда им «принесут выпить». Пьют не что попало, а виски. Или изысканные вина, производимые в Чили или в Аргентине (к 2060 году в Европе виноградников не осталось). Выпив, непременно оценивают «тонкий изысканный вкус», «чутко наслаждаются букетом», а ополоснув горло «густой жидкостью с достойным зрелым вкусовым букетом», – воздают должное закуске, в которой особо ценится «сдержанный, но тонкий вкус Пармезана».